Как случилось, что я окончил университет, хотя поступал в Химико-технологический институт? Дело в том, что, проучившись год, я убедился: инженеру-химику не избежать проблем с субботой…
Уже в институте лабораторные работы, как нарочно, приходились на субботу. А ведь в таких работах что ни действие — то нарушение: и электроприборы надо включать, и химические опыты проводить, и записи вести…
Выход, однако, нашелся. Поскольку одну тему давали на двоих студентов, я всю практическую сторону опытов сваливал на напарника, а сам морочил голову руководителю лаборатории, засыпая его теоретическими вопросами и не прикасаясь к приборам.
Я настолько вошел в роль дотошного исследователя, что преподаватель как-то спросил:
— Слушайте, а почему я никогда не вижу вашего напарника? Ему что — все ясно?
Преподаватель решил, что мои расспросы объясняются исключительным прилежанием. Представляете себе?
Разумеется, остальную неделю я добросовестно занимался, наверстывая, что можно, но все больше сознавал, что эта специальность не для меня. Я решил уйти.
Не желая терять год, я попробовал поступить сразу на второй курс физико-математического факультета Казанского университета. Мне предложили сдать шесть специальных предметов, которые я никогда прежде не учил, и, кроме того, экзамен по русскому языку. В числе прочих был экзамен по физике, который принимал крупный ученый-физик Евгений Константинович Завойский. Пройти весь материал я не успел. Но удача не оставляла меня. Экзаменатор задал вопрос как раз из того, что я прочел. Все последующие темы были мне совершенно незнакомы. А меня больше ни о чем и не спросили.
То же повторилось на экзамене по аналитической геометрии: экзаменатор вышел, и я нашел в учебнике образец решения моей задачи. К следующему экзамену я успел подготовиться неплохо, только в одном месте не смог разобраться. Кого я ни спрашивал — никто не знал ответа. Мне задали именно этот вопрос — и уже отвечая, я догадался, в чем там дело.
Так, Благословен Всевышний, я был принят на второй курс и, уже располагая согласием университета, стал хлопотать о переводе из института. Это тоже потребовало немалых усилий — из Института оборонной промышленности просто так не отпускали. Тем не менее, получилось.
ИЗ РАССКАЗА ДОКТОРА ЯАКОВА ЦАЦКИСА
— В Казани все верующие и «сочувствующие» евреи знали друг друга.
Наша семья жила по соседству с семьей рава Ицхака. Я помню рава Ицхака еще студентом, совсем молодым, неженатым. Прихватив кусок хлеба и Гемару, он на целый день отправлялся в парк «готовиться к экзаменам».
Соседские мальчишки, если им не давалась задача по математике, бежали к водоразборной колонке, где жители нашей улицы набирали воду (в домах водопровода не было), и ждали, когда Ицхак выйдет из дому за водой. Он тут же, на ходу, объяснял им решение, и они были страшно довольны. А если дело было зимой и к обледеневшей колонке выходила его мать, эти мальчишки-антисемиты (я их прекрасно знал: мы учились в одной школе, они постоянно обзывали нас «жидами», и мы вечно дрались) выскакивали из дому, набирали ей воду и относили домой.
Я думаю, это не только потому, что она была мать Ицхака. Просто соседи знали: Зилъберы — люди глубоко религиозные, и для этих людей надо сделать что-то хорошее. Эту семью знали не только евреи, но и гои, и к ним относились по-особенному.
СУББОТЫ В УНИВЕРСИТЕТЕ
Если в году пятьдесят две субботы, то сколько раз в жизни я должен был изобрести повод не работать в этот день? Причем так исхитриться, чтобы это не бросалось в глаза!
В университете я дальше ближайшей субботы не загадывал, разрабатывал прием только на одну субботу. Я так и просил: «Рибоно шель олам, Властелин мира, не поминай мне мои грехи и дай мне возможность соблюсти эту субботу». Почему я не просил больше? Трудности надо преодолевать по одной, нельзя громоздить перед собой гору испытаний. До следующей субботы, может случиться, — не дай
Б-г! — меня не станет, или — дай Б-г! — Машиах придет.
У меня был целый набор уловок, позволявших избежать нарушения шаббата. Я мазал, например, пальцы йодом и перевязывал руку: вызовут к доске — я нетрудоспособен. Понятно, что каждую субботу так не сделаешь, но раз в месяц — можно. Другой способ я построил на том, что дружил со слабыми студентами и помогал им в математике, а потому в аудитории сидел с ними рядом. И вот, когда на субботу выпадала письменная работа, я «случайно» забывал принести тетрадь и на вопрос преподавателя: «А вы почему не решаете?» — отвечал: «Мы вместе». Преподаватель был доволен, что я помогаю слабому.
А то вдруг — контрольная в субботу. Я моментально начинаю страдать от зубной боли и отпрашиваюсь в поликлинику. Врач справку может и не дать, но на этот час я выкрутился. И так каждый раз.
Я уже упоминал о Евгении Константиновиче Завойском, известном исследователе парамагнитного резонанса.
Он преподавал в университете физику. Мы были знакомы. И вот в субботу он читал большую лекцию на факультете. Слушали его человек двести, не меньше. Я как раз сидел возле выключателя. Время зимнее, в три часа смеркается. Лектор просит: «Зильбер, включите, пожалуйста, свет». Я притворяюсь, что не слышу. Через пять минут он повторяет свою просьбу. И в третий раз! А я — не слышу, и все. На мое счастье, какая-то девушка подбежала и включила свет.
Я обычно хорошо ориентировался в учебном материале и никогда не отказывался выйти к доске. Но вот однажды преподаватель механики профессор Николай Гурьевич Четаев вызвал меня к доске в субботу. Я сказал, что не готов. Он меня «подбодрил»: «Ничего, я вам помогу». Я тупо отказывался. Четыре раза в течение урока он пробовал извлечь меня к доске, но я так и не вышел. Приятного, сами понимаете, мало. К тому же смущало, что профессор может обидеться. Но он не обиделся.
Пришлось как-то бороться и с собственной высокой успеваемостью. Из-за нее меня хотели сделать ленинским стипендиатом, а я боялся, если мой портрет появится на Доске почета, я стану заметнее, труднее будет соблюдать шаббат. Поэтому я специально старался получить отметку пониже.
Один случай запомнился как действительно жуткий. Все студенты были комсомольцами. Отказаться от вступления в комсомол было небезопасно. Ко мне постоянно с этим приставали, а я отговаривался, мол, еще не готов, еще не всего Ленина знаю, не всего Маркса, и тому подобное. Так и дотянул до пятого курса.
Но вот уже близятся выпускные экзамены, а я все еще не комсомолец! Недопустимая вещь! Парторг факультета Голованов подошел ко мне с этим вопросом сам. Я и ему отвечаю: «Я еще не готов, готовлюсь».
Дело было в пятницу вечером. Вдруг всех зовут на собрание, поговорить об организации госэкзаменов. Обычный ритуал: выбирают председателя, потом секретаря… Голованов предлагает: секретарем — Зильбера. У меня сердце екнуло: «Догадался что ли? То о комсомоле говорит, то в секретари предлагает! Хочет принудить писать в шаббат?» Пробую отказаться — не выходит. Но если сейчас все обнаружится, меня выгонят из университета… Начинается собрание. Я сижу. Люди выступают, вносят предложения по графику экзаменов: такую-то группу — в такой-то день, в такие-то часы. Я внимательно слушаю, стараюсь запомнить. Один студент, Генка Изотов, забеспокоился:
— Что же ты не пишешь?
— Подожди, еще запишу. Через пять минут опять:
— Ну что же ты не пишешь? Мы же забудем! — не вытерпел и сам стал записывать.
У меня камень с души свалился. Раз он пишет, все в порядке. Вечером на исходе субботы я пошел к нему домой и все переписал. Обошлось.
Однажды после молитвы я сидел в «подпольной» синагоге и учил вслух Талмуд. Вдруг вижу — входит милиционер! Власти прознали про тайный молельный дом и послали его закрывать. Я сразу замолчал, но он услышал, что кто-то читает и говорит: «Ну, кто там читал, продолжай!» Представляете себе мое положение? Тридцать седьмой год, я студент третьего курса… Как я оттуда выбрался, рассказывать не стану — это уж мое дело. Милиционера тогда как-то подкупили, и он молельный дом не закрыл.
ВСПОМИНАЕТ ДОКТОР ЯАКОВ ЦАЦКИС:
— Во время и после войны, с сорок второго по пятьдесят шестой, по субботам и праздникам у нас в доме собирался минъян: отец хотел, чтобы мы с братом молились в миньяне, а в другое место, он знал, мы не пойдем.
Как-то в Рош-Ха-шана Ицхак молился у нас. Наш дом стоял на отшибе, «за спиной» у общежития Химико-технологического института. В дом Ицхак как-то пробрался, выйти же нормально, через калитку, не мог: студенты как раз возвращались с занятий, могли его заметить, а он — на «больничном».
Молитва закончилась. Недолго думая и нас не спросив, Ицхак перемахнул через двухметровый забор, не зная, что за ним не сразу идет пустырь, а клином врезается соседский двор. И вместо того, чтобы выйти на пустырь, очутился у соседей. А там во дворе — свирепая немецкая овчарка! Счастье, что он попал в узкую часть клина — до следующего забора было два шага. Пес кинулся за ним, но не поспел, Ицхак уже забрался на забор. Отделался разорванной штаниной. О чем назавтра нам и рассказал.
В те времена в университет часто приходили люди «в штатском». Лекции прерывались, и начиналось:
— Чем значительнее успехи социализма, тем сильнее ярится враг. Шпионы, диверсанты… — и так далее, известная песня.
— Товарищ Шапошников, — обращаются внезапно к одному из студентов, — ваш двоюродный брат арестован?
— Я не знаю, — тихо отвечает тот.
— А такой-то — не ваш ли родственник?
— Не помню, — бормочет.
Один студент-подхалим, желая выслужиться, говорит:
— Слушайте, вот вы ничего не помните. Зачем же вы с такой памятью пошли на математику?
На следующем занятии я этого Шапошникова уже не видел…
Помню преподавателя диалектического материализма. Он так убедительно излагал материал, как будто все, о чем говорит, видел своими глазами. И вдруг он пропал. Нет — и все. В чем дело? Оказался «врагом народа». Пришел другой на его место — спустя три недели и его арестовали. Третий — то же самое. Ректора Химико-технологического, где я раньше учился, симпатичного Кадырова, тоже посадили. На его место назначили другого — и тоже посадили. Такие были тогда дела.
Из книги воспоминаний «Чтобы ты остался евреем»
Оцените пост
(ещё не оценено)
Загрузка...
