Многие годы мы, дети войны, восторженно снизу вверх смотрели на бывших фронтовиков, трепетно перебирали боевые награды дедов, отцов, а то и старших братьев. Между нашим поколением и поколением воинов-фронтовиков стоял четкий водораздел: они были на передовой, рисковали жизнью, защищали Родину, народ, всех нас от той самой коричневой чумы. Мы же были счастливчиками, которым они, фронтовики, подарили мирную жизнь, возможность учиться, веселиться, любить.
Сейчас же, после шести с половиной десятков послевоенных лет, когда большинство кумиров детства попрощались с этим миром, возникло другое понимание роли нашего поколения. Мы теперь стали ближе к событиям Великой Отечественной, поскольку остаемся их очевидцами. Поколение фронтовиков передает нам в первые руки и память о войне, и ответственность за ее сохранность в потомках. По крайней мере, так это ощущаю сам.
Майскими короткими ночами память возвращает меня к этим людям, прошедшим тяготы войны и продолжавшим жить в нелегкой послевоенной жизни просто и достойно, не рисуясь и не выпячивая свое участие в героических событиях.
Боевой «плановый» расчет
Начиналась эта история еще во времена хрущевских совнархозов. В самом что ни есть мирном плановом отделе Главподольскстроя собралась весьма боевая компания: начальник отдела Зяма Моисеевич — подполковник в отставке, бывший большой чин в финотделе танковой армии. Маленький, тщедушный, с острым носом, стремительно снующими во всех направлениях голубыми глазенками, финансист Зяма судя по наградам — боевой орден Красного Знамени, медаль «За отвагу» (у офицера!) и другие — не был тыловой крысой. В начале войны он служил в танковой части, которая две недели с боями пробивалась из окружения.
Второй плановик-фронтовик Герман Михайлович — русский человек, из старообрядцев — закончил войну в звании гвардии сержанта. С «царицей полей» он протопал от Москвы до Венгрии. Был всего два раза легко ранен, имел ордена, которые никогда не носил. Как и Зяма, был кавалером солдатской медали «За отвагу».
И, наконец, третий номер «планового расчета» Николай Дмитриевич — въедливый, всегда раздраженный старикашка (а было-то «старикашке» тогда лет 57), всю войну провел старшиной морской пехоты на каком-то Птичьем острове в Баренцевом море. На передовой не был, но фашистских бомбежек на стратегическом объекте натерпелся вдоволь. С той поры болезненно реагировал на характерный гул пролетающих моторных самолетов и на дух не выносил красную икру и яйца, которыми беспрерывно питался три года в этом Б-гом забытом месте.
Зяма Моисеевич — человек добрый, но строгий. Порядок в отделе военный: никаких опозданий, проволочек, пустых разговоров. Он же — классный специалист, эрудированный в профессии, как никто другой. Зяма шерстил все специальные издания по экономике отрасли и заставлял читать, профессионально расти всех коллег-подчиненных в трестах и управлениях.
— Алексей, ты читал статью в последнем номере «Экономики строительства»? Прочитай, страница 17. Придешь с расчетами по фонду зарплаты, обсудим ее…
Курящему коллеге (обращаясь на «вы»):
— Николай Дмитриевич, вы устроили себе до обеда пять перекуров. Можете портить свое здоровье, если так уж хочется, — дело ваше. Но сохраняйте рабочее время, когда на носу годовой отчет!
Некурящему Герману Михайловичу (на «ты»):
— Герман, ты уже в третий раз отбываешь в туалет. Я понимаю Николая — ему не терпится курнуть. Но что ты нашел интересного в туалете?
«Плановый расчет» прослужил вместе более пяти лет. Первым на пенсию ушел морпех Николай Дмитриевич. В конце срока он стал уж совсем несносным для окружающих. Я его встретил года через два — посвежевшего, необычно приветливого и даже веселого. Отчаянно картавя и возбужденно размахивая руками, он выпалил:
— Слушай, Алеша! Я на пенсии узнал, что такое счастье. Ты был в комиссионке? Зайди. Там стоит моя продукция! Впервые в жизни я работаю не на корзинку (так прозывалась бюрократическая работа), а для людей, вижу что-то сделанное своими руками!
И действительно, в комиссионном магазине появились поделки из корней деревьев — интересные и причудливые. Вот так, ни много ни мало, счастье — это быть самим собой. Удачи тебе, старшина.
Потом главк расформировали. Зяма, хоть и наступил пенсионный возраст, продолжал работать и учить коллег помоложе. Герман ушел было на пенсию, а затем стал подрабатывать в СМУ.
Первым покинул сей мир самый старший, Николай Дмитриевич. Было ему около 75. Зяма, приблизительно того же возраста и не богатырского здоровья, лежал на излечении от болезни сердца в госпитале инвалидов войны. Оттуда он и сбежал, чтобы проводить в последний путь «однополчанина». Проводить-то проводил, но при этом подхватил воспаление легких. В сочетании с другими болячками это привело к тому, что двумя неделями позже с воинскими почестями схоронили уже самого Зяму.
Гвардии пехотинец Герман прожил дольше всех сослуживцев по плановому расчету. Хоронили его по обряду той веры, принадлежность к которой он всегда тщательно скрывал от окружающих: с отпеванием священника и рыданиями плакальщиц. От светской жизни осталась лишь подушечка с несколькими боевыми наградами, которые Герман заслужил на длинной фронтовой дороге и с которыми он нигде не красовался.
Великолепная пятерка
Не такой уж маленький наш городок на юго-западе Украины — 400 тысяч жителей. Из них на виду и на слуху в те годы были партийные и советские деятели, крупномасштабные торговые работники, вузовская верхушка. Память отвергает хранение в ее анналах этих «знаменитостей».
Зато упорно цепляется за людей не власть имущих, а достойных и благородных.
Вот я и вспоминаю пятерых тогда еще относительно молодых фронтовиков. Память о них, прошедших войну от звонка до звонка, находится в той области моего сердца, где хранятся любовь и самые теплые воспоминания о близких и друзьях. Так получилось, что воевавшие на разных направлениях, никогда ранее не знавшие друг друга, боевые товарищи сошлись в нашем городе во фронтовом братстве, расторгнуть которое смогла только смерть.
Шура, Саша, Яша, Моисей и Борис — вот имена моих героев в их дружеской интерпретации. Автору не дано проявление фамильярности по отношению к этим людям (изложение относится к тому времени, когда обычное у нас в Штатах обращение к значительно старшим по возрасту с режущей ухо простотой — Эдик, Нолик, Аба — было невозможно.) Поэтому, вспоминая каждого из них, буду обращаться сообразно рангу.
Старшим по воинскому званию был Шура — подполковник Александр Абрамович Гельтман. Восемнадцатилетним юношей Шура попал на войну с белофиннами. Там и вызрело решение стать кадровым военным. Так что Отечественная война не застала его врасплох — Гельтман уже командовал ротой. Войну Александр провел на двух фронтах, вначале командиром роты, а потом начальником штаба полка и дивизии. У Шуры было два ранения. Одно из них увеличило вес офицера на девять грамм: пуля застряла в ноге, и с ней он прожил всю послевоенную жизнь.
Военная карьера Гельтмана шла в гору: начал войну лейтенантом, закончил майором. Через два года получил звание подполковника и был направлен на службу в Северокавказский военный округ.
Все бы ничего, но подоспели пятидесятые годы, дело врачей, оно же заодно дело всех евреев. Вместо успешного продолжения карьеры уже в мирное время, Гельтман подвергся преследованию по ложному доносу. И хоть до военно-полевого суда дело не дошло, через год боевой офицер, участник двух войн, кавалер десятка высоких фронтовых наград обрел звание подполковника в запасе.
Запас больше не пригодился, и оставшиеся годы (их случилось больше 30) Александр Абрамович провел в гражданском строю, где продолжал отличаться смекалкой и бесстрашием профессионального служаки.
Яша — майор Яков Миронович Эйдельман — был военным летчиком, вернее, штурманом бомбардировщика. За три года войны заимел такое количество боевых вылетов, что был представлен к ордену Ленина. Помешала совершенно несуразная история, а точнее говоря, все та же пятая графа. Летом 1945 года командный состав эскадрильи жил в коттедже в немецком городке в советской зоне оккупации. Яша был не только отличным штурманом, но и отчаянным мотоциклистом. В прихожей коттеджа стоял трофейный «Харлей», на котором в свободное время гонял майор.
Надо же было такому случиться, что в результате пожара зданьице сгорело. Виновным в пожаре назначили мотоциклиста (пожар произошел от вылитого бензина), а главное, единственного еврея Эйдельмана. При этом попался особист с болезненной фантазией — Яшу обвинили… в диверсии. Расследование, естественно, показало абсурдность этой версии поджога.
Но, как говорится в расхожем анекдоте, «пропавшие вилки вскоре нашлись, а осадок остался». В результате «осадка» Яшино представление на главный орден Отечества легло под сукно, где благополучно «гикнулось».
Продолжение следует
Оцените пост
(ещё не оценено)
Загрузка...
