Еврейский Мир

Перечитать свое интервью с Соломеей Михайловной Смоктуновской (я беседовал с ней в Москве восемь лет назад, и оно было опубликовано в израильской газете “Вести”) мне захотелось по двум причинам. Первая: в этом году Иннокентию Михайловичу Смоктуновскому исполнилось бы 85 лет, а Соломея Михайловна одного с ним года рождения — до 120.

Вторая: “гуляя” по Интернету, я наткнулся на материал, в котором Соломея Михайловна рассказывала, что видит призрак мужа.

“ … Можете думать что угодно, но даже после смерти Иннокентия Михайловича я по-прежнему вижу его, говорю с ним. Это происходит перед разными событиями в нашей жизни. Это всегда неожиданно. Просто это постоянно где-то в подсознании. Я всегда думаю о нем, помню о нем каждую минуту своей жизни, а в какой-то момент возникает ощутимое и не очень веселое состояние…

… Наверное, это не надо вслух высказывать, такое состояние не всем свойственно. Я знаю одно: при том, как мой муж любил семью, вполне объяснимо, что он не покидает нас и после смерти. Это естественно, что я вижу Иннокентия Михайловича… “.

“Можно ли в наше время нормально беседовать, разговаривать?! Какие тут интервью? По телевизору, в газетах — ужас, кровь, страх… В городе, в котором я родилась, каждый день взрываются бомбы, гибнут женщины, дети, старики… “.

— Простите, Соломея Михайловна, — спрашиваю я вдову Иннокентия Михайловича Смокту-новского, — в каком городе вы родились ?

— В Иерусалиме я родилась, в Палестине… В 1925 году. (Все приготовленные вопросы, все домашние “заготовки” мигом выскакивают из головы. — В. Х.). Вот мое свидетельство о рождении, паспорт… Что там написано? “Иерусалим, Палестина, Шуламит”. Моей мамочке, Шире Кушнир, было шестнадцать лет, а папе, Хаиму Хацкелевичу, — чуть больше, когда в 1922 году они вместе с дочкой, моей старшей сестрой Рут (она живет сейчас в Ашкелоне), решили уехать в Палестину — строить новую жизнь, жить в коммуне. Дети, идеалисты, еврейские Ромео и Джульетта. Да выключите вы диктофон! Вам никакой пленки не хватит! Это же такие жизни! Такие истории!

— Все же попробуем. Лучше всего — начать сначала. Откуда ваши родители приехали в Палестину?

— Из местечка Кроки Шяуляйского уезда. В Литве они бросили дом, замечательную семью, родителей и уехали в Палестину. Поселились в Рамат-Рахели. В моей памяти из рассказов мамочки сохранились несколько ивритских слов: “гдуд”, “иври”, “кибуц”. Папа работал в каменоломнях. Но постепенно коммуна распалась… Распалась и семья… Моя мамочка, она была такой необыкновенной женщиной… Ну просто романтик… О ней восемь лет назад был снят документальный фильм. Мама умерла несколько лет назад в Ашкелоне.

— Соломея Михай-ловна…

— Понимаю, понимаю, рассказывать нужно по порядку. Так вот, мамочка взяла троих детей: Рут, меня и крошку Эличку и вместе с некоторыми коммунарами уехала в Советский Союз. В Одессе у них отобрали сельскохозяйственное оборудование, которое они взяли с собой, английские фунты и отправили в Крым. Там, недалеко от поселения Саки, образовывалась новая еврейская коммуна “Войо Нова”.

— Сколько вам тогда было лет?

— Мне было пять, но я хорошо помню свои руки. От голода и холода они были как подушечки. Помню саманные домики, степь, мамочку в ватных брюках, скачущую на лошади. Она заведовала фермой.

Судьба еврейских коммунаров ужасна. Большинство из них были арестованы и погибли. Нас с мамой спасло чудо. В 1932 году в коммуну из Москвы приехала группа московских художников. Среди них был Михаил Ефимович Горшман. Он познакомился с мамочкой и влюбился. В нее невозможно было не влюбиться! Через год он увез всех нас в Москву. Все его друзья от этого поступка обалдели. Мама стала работать в еврейском детском доме в Малаховке, начала писать детские рассказы на идиш. Рут и я пошли в еврейскую детскую школу на Селезневке. Но в 1937 году ее, как и другие национальные школы, закрыли, и нас перевели в русскую школу. В этом же году родился мой брат. Он живет в Москве, достойнейший человек.

— А о судьбе вашего отца, Хаима Хацкелевича, известно что-нибудь?

— Какое-то время он писал мне письма…

— На каком языке?

— Аф идиш, конечно! Вот они! Знаю, что он участвовал в войне в 1948 году. Знаю, что умер в конце 60-х годов и похоронен в кибуце Эйн-Харод. Иннокентий Михайлович и Маша, наша дочь, приехав в гости в Израиль, съездили в этот кибуц, но кладбище было закрыто, и могилы они не увидели…

Окончила я школу рабочей молодежи, потом художественно-театральное училище. В 1951 меня распределили в театр имени Ленинского комсомола…

— В Ленком…

— Это сейчас его так назвал великий коммерческий деятель Марк Захаров. Чепуха! Да ладно, пусть… Пипл хавает…

Я работала заведующей пошивочным цехом. В 54-м году в театр пришел Иннокентий Михайлович.

— Из издания в издание кочует легенда о том, как благополучная девушка, красавица, москвичка, нашла под театральной лестницей бездомного провинциального актера и с помощью связей в театральном мире вывела его “в люди”.

— Бред! Бред! В последнее время я не даю интервью и не встречаюсь с журналистами. Разговариваешь — вроде бы нормальный человек, а откроешь газету, увидишь, что он написал… Я от этого впадаю в стрессовое состояние. Но чему удивляться в наши дни, когда министр культуры Михаил Швыдкой по телевизору объявил, что без мата нет русского языка.

Абдулова однажды спросили, почему он так много работает, зачем ему столько денег. И этот человек ответил: “Я же не могу жить в театре под лестницей, как жил Смоктуновский, и чтобы меня кормила женщина”. Весь этот бред печатается в газетах. Я категорически против интервью — исказят, переврут… А заголовки?! “Гамлета сделала Суламифь”, “Тяжелая жизнь гениального Кеши”. Как безвкусно, пошло…

— Ну да Б-г с ними, с халтурщиками. Как вы познакомились с Иннокентием Михайловичем?

— В 54-м он приехал в театр из Сталинграда. Его пригласила Софья Владимировна Гиацинтова. Выдающаяся актриса! Благороднейшая женщина, дворянка. Она предложила ему до нового сезона поработать, как говорят в театре, “на выходах” — в массовках, эпизодах. А к новому сезону Софья Владимировна обещала “выбить для него “штатную единицу”.

— Иннокентий Михай-лович действительно ночевал в театре под лестницей?

— Вранье! Иннокентий Михайлович обо всем этом написал в своей книге. Он жил у актеров Бахтиных. Они очень дружили. Потом у актеров Марковых. Гиацинтова предложила ему снять комнату, которую ему будет оплачивать театр.

… Как мы познакомились? Прошло почти пятьдесят лет, но я хорошо помню костюм, который он у нас в цеху примерял. Я спросила: а где заявка на костюм, а где наряд на работу за подписью зав. постановочной частью, где накладная на ткань? Обычная советская бюрократия. Тут он, как говорится, на меня глаз и положил. А в театре знаете как? Все забегали, зашушукались — новый актер неравнодушен к Соломее.

Иннокентий Михай-лович стал часто приходить к нам в пошивочный цех. Часами сидел, читал книжку, никому не мешал. Только просил открыть форточку, ему было у нас душно.

— Вашей маме, когда она встретила свою любовь, было пятнадцать лет, а вы в 1954 были взрослым человеком.

— Мне было 29, не замужем, судьбу свою “оседлать” не успела.

— Но вы работали в театре, где кипит жизнь и бурлят страсти. Были, наверное, и увлечения?

— Что вы! Никаких увлечений не было! Я, наверное, пошла в своего отца. Иннокентий Михайлович в меня влюбился — и всё. Я была для него одна-единственная.

— Когда вы познакомились, увидели Иннокентия Михайловича, то поняли, почувствовали, что перед вами — гений?

— Если не ошибаюсь, первым, кто назвал Иннокентия Михайловича гением, был внук Достоевского. Он сказал это после спектакля “Идиот”. Ну а я ни после первой встречи, ни после второй ничего уж такого в нем не увидела. Человек как человек. Но у него был необыкновенный, очень внимательный взгляд. И эти глаза… Удивительные…

— Существует еще одна легенда, о том, как Георгий Александрович Товстоногов никак не мог найти актера на главную роль в спектакле “Идиот”. Однажды на репетиции он закричал: “Глаза! У него — глаза! У этого, из фильма “Солдаты”, у Свистуновского!” И пригласил Иннокентия Михайловича в ленинградский БДТ.

— Это правда. Главное у художника — интуиция. Инстинктивно Товстоногов понял, что за актер Иннокентий Михайлович.

— Пока существует театр, актеры всего мира — старые и молодые, худые и толстые, талантливые и убогие — будут мечтать о роли Гамлета. Ваш муж сотнями критиков и миллионами зрителей признан лучшим Гамлетом всех времен и народов. Выше — только небо. Муж — гений. Но как жить с гением? Как домашний быт: булочная, водопровод, грязное белье, кашель у детей, соседи, ЖЭК и так до бесконечности — уживается под одной крышей с гениальностью?

— Но я ведь не за гения выходила замуж ! Я выходила замуж ответственно — по любви. Между двумя свободными людьми возникло чувство, и мы поженились. Ни я, ни он до этого не были в браке, а после никогда не бросали друг друга. Кто же знал, что произойдет такое… Что будет восхождение, и все скажут — гений. Мы же поднялись на Олимп… А когда его пригласили на роль Гамлета, все вокруг говорили: “Ну какой из Иннокентия Гамлет?”

А быт… Быт можно соединить с чем угодно. Никакой человек не может жить без быта. Творческому человеку нужно этот быт организовать. Все в нашей семье было четко разделено. Творчество — это он. Быт — это я. Когда Иннокентий Михайлович готовился к роли, для него, кроме этого, ничего не существовало. Моя жизнь была служением Актеру и Гению. Художник должен иметь безукоризненные условия. Каждая его клеточка живет творчеством. Сергей Аполлинариевич Герасимов сказал: “Смоктуновский — эталон актера. Он даже не перевоплощается. Ему не нужно перевоплощаться. Он становится этим человеком. Становится Гамлетом, Мышкиным, Чайковским. Окружающие видят, что на их глазах рождается чудо”.

— Если Гамлет женится на Офелии, то из их брака, наверное, ничего не получится…

— Гамлет, Офелия… Судьба — это Б-жий промысел. Шуламит, родившаяся в Иерусалиме, и Иннокентий, родившийся в сибирском селе Татьяновка, находят друг друга в этом мире… Кстати, из-за белорусской фамилии Смоктунович, которую Иннокентий Михайлович по требованию директора одного из театров изменил, злой, глупый, ничего не понимающий в искусстве тележурналист Караулов объявил: “Да он, Смоктуновский, еврей, только скрывает это”.

— Как отреагировал Иннокентий Михайлович, узнав, что ваше имя Соломея, что вы родились в Иерусалиме?

— Его это удивило. Но я хочу, чтобы вы и читатели поняли – Иннокентий Михайлович был человеком Б-жьей милостью. Это не многие понимают. Чем больше времени проходит с тех пор, как его нет, тем больше я над этим думаю…

Когда Иннокентий пришел в нашу семью, он сразу же гениально “подыграл” моей мамочке, общительному и жизнерадостному человеку. Он сам был такой. Актеры — такие актеры — всегда жизнерадостны. Жизнь для них так многослойна, что они радуются любому ее проявлению.

Иннокентию понравился и мой отец — я называла его отцом, Михаил

Ефимович Горшман. Он был человек искусства, художник, иллюстратор книг Пушкина, Шолом-Алейхема. Его друзьями были художники Куприянов, Фаворский… Он умер в 1971 году. Иннокентий очень любил смотреть, как Михаил Ефимович работает, любил его картины. Вот на стене висит написанный им портрет Иннокентия. Когда встал вопрос, а где же нам жить после свадьбы, и мы подумывали, не подождать ли до тех пор, пока появится свой угол, то Михаил Ефимович настоял, чтобы мы поженились.

“Жить пока можно и в одной комнате”, — сказал он. И жили все в одной комнате, на чердаке.

Иннокентий Михай-лович сразу потянулся к нашей семье. Он считал, что все это не случайно — Соломея, Иерусалим… Мое имя у окружающих всегда вызывало удивление: “Вы татарочка? Еврейка? А вы на евреечку совсем не похожи”. Когда Иннокентий Михайлович заполнял анкеты для поездок, ему говорили: “Вы бы имя жене изменили. Оно какое-то иностранное…”. А еще раньше, когда мы собирались пожениться, друзья-актеры недоумевали: “Михалыч, ты чего? Не мог русскую бабу найти? Соломея — девушка очень хорошая, но смотри, намаешься с ее “пятым пунктом”. Особенно старался актер Юра Лихачев. Да и сейчас… Вот Михаил Козаков в журнале “Знамя” написал, что жена Смоктуновского его “ожидовила”.

Иннокентий Михай-лович не терпел, когда кто-то при нем плохо высказывался о евреях. “Евреи, — говорил он, — добрые, замечательные люди. И вообще, оценивать людей по их национальности — расизм”.

Иннокентий Михай-лович должен был бы получить звание “Почетный гражданин Земли”. Правда, его именем названа планета.

— Практически сразу же после вашей свадьбы начался триумфальный взлет актера Смоктуновского. Это вы принесли ему удачу?

— Да, безусловно. И это тоже Б-жий промысел.

— Иннокентий Михай-лович гениально (я часто, но, надеюсь правильно употребляю это слово) сыграл три роли евреев: Фарбера (“Солдаты”), Моисея Моисеевича (“Степь”) и Исаака (“Дамский портной”).

Работая над ними, он советовался, консультировался с вами?

— Нет. Но он видел Михаила Ефимовича, его иллюстрации к Шолом-Алейхему. Он видел мою мамочку. Он, в конце концов, жил в еврейской семье. А о том, как он сыграл эти роли, написано очень много.

— Иннокентий Михай-лович был глубоко верующим христианином. А вы — верующий человек?

— Я верю в высшие силы, в космическую Совесть. Нужно быть с ними в гармонии: любить природу, не придавать значения мирской суете, заниматься только своим делом — как Иннокентий Михайлович. Он был в восторге от Израиля! Он говорил мне: “Соломка (он всегда, да и вся наша семья, называли меня Соломкой), дружочек, тебе нужно обязательно туда поехать”. Для него Израиль был Святой землей, а Иерусалим — Святым городом.

— Вы ни разу не были в Израиле. А когда и почему туда уехала, а точнее, вернулась, ваша мама?

— Она уехала в 1989 году, она и Рут. Она прожила здесь интересную жизнь. У нее было много русских друзей: писатели, художники, музыканты. Она печатала свои рассказы в “Советиш геймланд”, под псевдонимом Гоман вышли несколько ее книжек для детей. Но по-настоящему она могла жить только среди евреев. Поэтому мамочка на старости лет и уехала в Израиль. Сначала она решила съездить погостить, встретиться с кем-то из коммунаров. Но — ностальгия, воспоминания о молодости… И она осталась. В Израиле она еще раз вышла замуж за очень славного человека, Даниэля. Он приезжал к нам в гости в Москву, и говорил: “Я ваш папа!” А я… Я не могла уехать. Всё на мне: дом, сын, дочь, внучка. Я очень ответственный, обязательный человек. С годами это из достоинства превратилось в недостаток. Моя дочка говорит: “Мама, да брось ты все, поезжай”. А как я могу оставить внучку Настю? Она учится в театральном институте. У нее репетиции, приходит поздно. Кто ей приготовит, кто ее накормит, подаст, постирает, книжки нужные достанет? Я ей и подсказать что-то могу…

— В последние годы жизни Иннокентий Михайлович снялся в нескольких картинах, которые яйца выеденного не стоят. Играл он блистательно — боссов современной мафии. Как ваш муж относился к такому изменению репертуара?

— А чего стоит вся нынешняя жизнь? Иннокентий Михайлович был актером-лицедеем. Он очень любил это слово — “лицедей”. Иннокентий должен был все время играть. Без этого он не мог жить. А с этими ролями его просто “доставали”. “Соломка, — говорил он мне, — ну что же делать, играть надо…”. Ну и семью содержать нужно было. Машину хотелось купить, видеокамеру, мир посмотреть… Но и к этим ролям он относился творчески, с полной отдачей. Как всегда.

— Ваш муж понимал, что он — гений?

— Иннокентий все знал. Знал свою судьбу. Знал, “кто есть кто”. Понимал, что он — гений.

— Гении дружат с кем-нибудь?

— Со своими ролями…

Опубликовал: Владимир Ханелис, Бат-Ям

Оцените пост

(ещё не оценено)

Загрузка...

Поделиться