Владимир Моисеевич вышел из своей «тойоты», открыл багажник, где перекатывались арбузы, затем — переднюю дверь, нежно взглянув на букет чайных роз и другие подарки для жены; хотел позвать сына помочь, но передумал. Захотелось устроить веселый шум, ошеломить, одним словом, уже сейчас, за день, начать праздновать их Серебряную свадьбу. Тем более, что в открытых окнах он увидел Таню, закадычную подругу жены еще со школьных времен, всегда помогавшую ей в ответственных случаях.
Володя, присев на диван и разложив подарки, стал думать, куда бы спрятать до торжественного дня французские духи и футляр с дорогим кольцом. На втором этаже их подмосковной дачи «гонял» свои арпеджио сын. И какая сила воли – по пять часов в день! Дочь где-то пропадала со своим бой-френдом.
— Ну, — говорила Таня, шурша каким-то пакетом, — я еще раз поздравляю тебя, Галка, с Серебряной свадьбой и желаю только, чтобы у Ирочки был такой же муж, как Володя. Прожила ты с ним как за каменной стеной. Хороший он мужик, верный.
При этих словах Володя хотел скрыться, но расслабился, вспомнил институт, где бегал за Галей, подумал, какие прекрасные у них дети и что при всех неизбежных в семье раздорах жизнь удалась…
— Что ж, я не жалуюсь, — со вздохом ответила Галя, будто превозмогая желание именно пожаловаться, что показалось ему обидным накануне такого юбилея, — меня, скажу тебе по совести, как самому близкому человеку, всю жизнь тяготило то, что он еврей.
— Это по поговорке «не бьет – не любит?».
Володя сначала замер, потом, взяв букет чайных роз и что-то еще из привезенного, вышел на цыпочках во двор и включил мотор машины.
— Ты куда же уезжаешь? – крикнула ему из окна Галя. – У нас Таня с подарками!
— Пошла ты… – тихо выругался он впервые в жизни, сам удивляясь этому.
У первого же поворота он почувствовал, что дальше не может ехать. Выйдя из машины, он прошел по лесной тропинке, сломал и выбросил чайные розы и, прихлебывая из купленной бутылки вино, стал думать, что делать. «В мыслях должен быть порядок при любых обстоятельствах, — сказал он себе наставительно как чужому. – Во-первых, все рухнуло, вся жизнь кувырком – несомненно. Все это пагубно отразится на детях и на моей работе. Кстати, надо позвонить в институт и предупредить, что я приболел. Что является правдой. Во-вторых, я могу вернуться, что-то придумав и сделав вид, что ничего не случилось. Но притворяться я не умею, и Галя сразу заподозрит… В-третьих, завтра должны собраться родные и друзья. Позвонить всем, что все отменяется? Выслушивать поздравления и крики «горько!» ради сохранения… чего? Тогда кем я себя буду считать? Дерьмом собачьим? А что, собственно, произошло? Узнал в середине жизни, что жил все годы с антисемиткой… Что, я их мало видел? Интересно бы исследовать, что в евреях не устраивало Гитлера, Сталина, их окружение и что не устраивает мою жену? Хорошая тема для докторской диссертации! Сначала надо правильно составить вопросник. Получить тысяч двадцать ответов, наверно, будет достаточно. А если это чувство иррационально? Ничем не мотивированная ненависть к евреям – это психическое заболевание?»
Пора было ехать домой, тем более что уже смеркалось. Галя будет волноваться.
«- Ах, черт подери! – вспомнил он, — пусть хоть с ума сойдет, мне теперь все равно… »
Во дворе его в самом деле ждала встревоженная Галя. Он представил себе, какое у него сейчас отчаянно злое лицо и как все будут про себя или вслух доискиваться до причин его отвратительного состояния.
— Что с тобой? Что-то случилось?
Он мог ответить напыщенно: я узнал сегодня, что прожил 25 лет с чужим человеком. С хамкой! Очень хотелось также не затевать скандала: он терпеть не мог всякие разборки и распри, да еще с далеко идущими последствиями. Жалко было детей и тот устоявшийся мир, в котором они росли. Но семья не театр — ничего не скроешь. Видно, надо все перетерпеть, пережить…
— Серебряная свадьба отменяется! – сказал он, нервно улыбаясь и посмеиваясь, — двадцать пять лет как сон! Оповести всех, чтобы не приезжали. И не иди за мной, я не хочу тебя видеть. С детьми я поговорю сам…
Опубликовал: Марк ФЕЛЬДМАН, Бостон