Между тем в шахматном мире происходили бурные события.
Летом 1983 года в Лос-Анджелесе должен был состояться полуфиналь-ный матч претендентов Каспаров – Корчной. Победитель этого матча (ожидалось, что им станет Каспаров) в конце 1984 года должен был оспорить титул чемпиона мира.
И тут мир стал свидетелем очередной великолепной не-шахматной комбинации Анатолия Карпова.
Гениальный бакинский мальчик Гарик Каспаров чуть ли не с младенчества готовился к борьбе за шахматную корону. Ментором у него был великий Ботвинник. Видимо, по совету Ботвинника, 12-летний Гарик Вайнштейн после смерти отца Кима Вайнштейна взял фамилию матери – Каспаров. Русифицированная армянская фамилия для уха советского начальника звучала определённо лучше еврейской. Уже в 19 лет Гарик вступил в коммунистическую партию. Всем этим он пытался показать, что готов к роли нового любимого сына партии. Увы, сердце партии уже было занято.
К сожалению, ни Гарика, ни до него — Ботвинника, отцы их не познакомили с этическим учением евреев «Пиркей Авот» – «Поучения отцов», в котором говорится (гл. 2): «Будьте осторожны с властями, ибо они приближают к себе человека лишь для собственной выгоды, прикидываются друзьями, когда им это на руку, но не заступятся за человека в тяжёлое для него время».
Незнание Гариком этого поучения и решил использовать Карпов, сам, строго говоря, следовавший не «Пиркей Авот», а другой этической системе.
Отношения Советского Союза и США в ту пору были не лучшими. В 1980 году американцы бойкотировали Московскую Олимпиаду, в 1984 году Советы пробойкотируют Лос-Анджелесскую. Советское начальство предложило Каспарову отказаться от игры в Лос-Анджелесе, пообещав защитить в дальнейшем его права. Позже в книге «Мои великие предшественники» (том V), Каспаров напишет, что власти «преследовали одну цель: сделать всё, чтобы Каспаров не дошёл до Карпова. Каспаров пишет: «Карпов пригласил меня к себе домой, и мы обсудили ситуацию наедине». То есть Карпов лично участвовал в интриге, так же, как три года до этого через моих друзей сливал мне гэбэшную дезинформацию.
Я слышал от Каспарова, будто ему было «обещано», что советская шахматная Федерация скорее разрушит ФИДЕ, чем даст «в обиду» своего молодого героя. Вероятно, двадцатилетнему Гарику казалось, что, участвуя в советской политической кампании, он вступает в ряды «любимых сыновей»…
Мне контуры интриги против Каспарова представлялись ясными, и я попробовал вмешаться. Через общих знакомых я нашёл бакинский телефон Каспарова и вручил его московскому корреспонденту New York Times Сержу Шмеману. Достаточно было Гарику сказать американскому журналисту, что он, Гарик, с ужасной неохотой, но всё же «готов ехать в кошмарный город Лос-Анджелес», и вся интрига рассыпалась бы. Увы, старческий женский голос (видимо, бабушки Гарика) ответил Шмеману, что Каспарова в Баку в данный момент нет.
Не явившемуся к началу матча в Лос-Анджелес Каспарову было засчитано поражение. Гарик отправился к начальнику отдела агитации и пропаганды ЦК КПСС Стукалину, сменившему на этом посту направленного Андроповым послом в Румынию Тяжельникова, выяснять, как СССР будет раскалывать ФИДЕ и защищать его. Как я слышал от Каспарова в 1988 году, во время шахматной олимпиады в Салониках, Стукалин, неожиданно перейдя на ты, заявил молодому претенденту: «Молод ещё. Подождёшь три года».
Представляю себе ощущения Каспарова. Кому жаловаться – ведь сам отказался от матча? А любовь, во имя которой была принесена жертва? Любви партии он так и не дождался.
И тут Гарик смог убедиться, что любовь небес куда важнее, чем любовь властей. Происходит невероятное. Смертельно больной Андропов неожиданно возвышает на позицию второго человека в государстве, члена политбюро и первого заместителя премьер-министра, своего коллегу по цеху, бывшего начальника КГБ Азербайджана, Первого секретаря компартии Азербайджана Гейдара Алиева. Бакинский человек неожиданно перевешивает карповских людей в советской иерархии – секретаря ЦК Зимянина, каких-то шишек в КГБ.
Алиев приказывает удовлетворить все претензии Корчного и спасти матч.
Корчной поступает благородно и, несмотря на то, что ему уже была присуждена победа в матче, соглашается играть с Каспаровым. Взамен он требует окончания бойкота в турнирах, которому его подвергал Спорткомитет СССР. С момента бегства Корчного в 1976 году Спорткомитет не разрешал советским гроссмейстерам играть с беглецом в одних турнирах. Корчной хочет получить из Ленинграда свою шахматную библиотеку, требует материальной компенсации.
На этом моменте моё повествование могло бы и закончиться. Корчному звонит из Нью-Йорка молодой американский гроссмейстер Дима Гуревич и спрашивает, не включил ли Корчной в список, о котором стало известно шахматному миру, семью Бориса Гулько.
– Вы правы, – ответил Корчной, – я совсем забыл. Я должен был включить и их. Но теперь, когда я уже назвал свои условия, мне неудобно их менять.
Так «хорошие манеры» Корчного в общении с советскими властями продлили наше пребывание в СССР на два с половиной года.
Оцените пост
(голосовало: 1, средняя оценка: 5,00 из 5)
Загрузка...
