Его называли Ребе

— Леонид Семенович, вам посчастливилось быть зятем знаменитого Штепселя. Вас с ним познакомила его дочь Анна?

— Наоборот, это с Аней я познакомился благодаря Фиме. С ним дружил мой брат Александр Каневский, который долгие годы писал тексты для Тарапуньки и Штепселя.

— Говорят, вы долго не женились на Анне Ефимовне, потому что хотели стать известным сами по себе, а не как зять Штепселя?

— Вообще-то, ко времени нашего знакомства я уже кое-чего добился — был довольно известным артистом. Мы с Аней просто долго дружили, прежде чем поняли, что действительно хотим пожениться. То, что она дочь Штепселя, по большому счету уже не имело значения. Повторюсь, совсем не это привлекало меня в Фиме.

— А что?

— У них была замечательная компания, попасть в нее для меня, молодого актера, было невероятным счастьем. Туда входили и писатели, и актеры, и танцоры ансамбля Вирского, с которыми повар Галкин (Березин) и банщик Мочалкин (Тимошенко) дошли до самого Берлина. Сфотографировались на фоне Бранденбургских ворот… Они выступали на всех импровизированных концертных площадках Юго-Западного фронта. Дуэт Тарапунька и Штепсель появился уже после войны. Каждый год 9 Мая они собирались, чтобы отпраздновать День Победы. Фима всегда был тамадой. Он обладал каким-то врожденным тактом, знал, где надо пошутить, а где лучше промолчать, чтобы невзначай никого не обидеть. Вы не представляете себе, как было весело, когда все вместе собирались. Поначалу. А потом Фима стал грустить, потому что каждый год на эти собрания приходили все меньше и меньше тех, с кем они выступали на фронте. Встречаясь, проводили импровизированную перекличку и о тех, кто умер, говорили: «Пал смертью храбрых».

В общем, дружили мы очень сильно, я Фиму уважал и любил. Это неудивительно: его любили все. Это был уникальный человек. Умный, эрудированный, настоящий энциклопедист. Причем не из тех, кто нахватал знаний по верхам, а потом хвастался ими. Нет, он блистал глубокими познаниями и в искусстве, и в музыке, и в литературе. У него была замечательная библиотека, где книгами активно пользовались, а не держали на полках для интерьера. Фима был не просто интересным человеком, а личностью. Мой брат говорит, что такого сочетания человеческих качеств, как у Фимы, ему встречать не доводилось. У него, пожалуй, был единственный недостаток — невысокий рост. Но, как говорят, в маленьких бочках хранят хорошее вино.

— Славу Ефиму Иосифовичу принес дуэт с Юрием Тимошенко. Как они вместе уживались? Говорят, Тимошенко был вспыльчивым и взрывным, а Березин — спокойным, уравновешенным.

— Так в этом, наверное, и секрет долголетия их дуэта. Удивительное дело: они встретились еще до войны на студенческом спектакле (оба учились в театральном институте имени Карпенко-Карого) и с тех пор не расставались. Сошлись не просто две крайности, прекрасно дополнявшие друг друга, а два полюса. В результате получился замечательный магнит, который притягивал зрителей, успех, признание. При всей своей несхожести они за тридцать лет совместной работы умудрились ни разу серьезно не поссориться. Юра был абсолютной противоположностью Фиме. Он действительно был резким и взрывным, но всегда боролся за справедливость. Ну а Фима потом улаживал возникшие в связи с этим конфликты. Приведу только один пример. Однажды Юра выступил на партактиве, проходившем в Оперном театре. Нынешняя молодежь, наверное, и не знает, что это такое. Партактивы представляли собой нечто среднее между худсоветом и политинформацией, на них собирали людей творческих профессий Киева. Пропускать нельзя, в этот день отменялись все репетиции.

И вот на одном таком партактиве выступал то ли министр, то ли председатель комитета по культуре и долго говорил о необходимости экономить электричество, урезать постановочные расходы. «Вот,- говорил он.- Приезжал к нам один провинциальный театр. Так они все свои декорации уложили в несколько ящиков, не надо было, как вам, целые вагоны заказывать». А закончил свою речь: «Так что, товарищи, думать надо ящиками, вот и будет для государства экономия». После этого попросился выступить Тимошенко. Он тоже говорил долго, в основном о нуждах эстрадников, о том, как тяжело им выживать. И под занавес своей речи сказал: «А вам, товарищ министр, я отвечу так: думать надо не ящиками, а головой, тогда и будет толк!»

— Круто! Особенно по тем временам.

— Фима, услышав это, буквально упал с кресла: «Господи, что он делает?! Зачем он это говорит?!» Понимал, что улаживать конфликт придется ему. Березин, видимо, был потрясающим психологом, потому что мог найти подход к любому человеку. Сколько раз бывало такое, что им не утверждали ту или иную миниатюру. Тимошенко злился: «Да пошли они все!» А Фима шел в начальственные кабинеты и, как сказали бы сейчас, решал вопрос. Уж не знаю, что он такого делал с цензорами, но они вдруг отказывались от своих требований, и миниатюра читалась со сцены в своем первозданном, неурезанном виде. А еще Фима был очень мудрым и рассудительным, казалось, мог найти выход из любой ситуации. Он никогда ни на кого не повышал голоса, от него исходила какая-то спокойная энергетика. Недаром все, кто знал Березина, называли его ребе.

В общем, Фиме всегда удавалось выгородить Юру. Но если помощь нужна была самому Фиме, Юра тоже вставал на его защиту, как это было с присвоением Тарапуньке и Штепселю звания Заслуженных артистов СССР.

Почему-то наверху решили сначала дать его Юре. Видимо, это было связано с национальностью Березина. Юра тогда ужасно разозлился: «Или мы получаем звание вдвоем, или можете оставить его себе — мне оно тоже не нужно!» Кстати, Народных СССР им так и не дали. Документы подавали несколько раз, но до присвоения дело почему-то не дошло.

— Власть их не любила?

— Любила, наверное, они же были участниками всех кремлевских концертов. Только, думаю, это была любовь поневоле. Там, наверху, вынуждены были делать хорошую мину при плохой игре, ведь Тарапунька и Штепсель — народные любимцы. Наверное, в стране не было не только взрослого, но и ребенка, который не знал бы их. Говорят, когда Тарапунька и Штепсель приехали с гастролями на Дальний Восток, люди ложились на рельсы, чтобы остановить поезд — тогда любимые артисты вынуждены будут дать концерт в их городе.

— Известно, что в их творческой биографии был момент, когда Тимошенко и Березин работали порознь.

— Насколько я знаю, Фима тогда решил уйти с эстрады и заняться режиссурой. Но долго он без Юры не смог и через полгода вернулся.

— После смерти Тимошенко Березин еще выступал на сцене?

— Да, у него была целая программа «Штепсель о Тарапуньке» — творческий вечер с отрывками из фильмов и воспоминаниями Фимы. Но потом он, видимо, почувствовал, что уже недостаточно силен и энергичен для выступлений и гастролей. Как ни крути, годы не те, к тому же он тогда был серьезно болен, хотя мало кто об этом знал. Фима не хотел, чтобы его жалели, и скрывал от всех свое плохое самочувствие. Но он не сразу ушел со сцены. Все-таки творческий человек без этого самого творчества не может. Какое-то время он еще писал заметки, воспоминания. Его часто приглашали на концерты, и он никогда не отказывал. Пока не заболел настолько тяжело, что физически уже не мог выходить на сцену.

— В Израиль Ефим Иосифович уехал следом за вами?

— Он не собирался уезжать. Это мы с Аней переехали в Израиль, а они с Розитой (женой) приехали к нам в гости. И надо же было такому случиться, что на третий день после приезда у него случился инфаркт. Врачи не советовали Фиме снова лететь самолетом, и тогда мы на семейном совете, решили, что они должны остаться.

— Он не скучал по Союзу?

— А чего скучать? Во-первых, к нему часто приезжали друзья, да и в Израиле знакомых было предостаточно.

— «Там на четверть бывший наш народ»?

— Вот именно! Он даже состоял в организации ветеранов войны, принимал в ее деятельности активное участие. К нему часто приезжали журналисты, Первый российский канал снял тогда о нем замечательный фильм «Душой с вами». В Израиле очень хорошо отпраздновали его 75-летие: в лучшем зале Тель-Авива, с участием известных артистов. Он раздражался, когда ныли: «Ностальгия замучила!» «Замучила — бери билет на самолет и лети на родину. Насовсем или в гости», — говорил Фима. Слава Б-гу, времена изменились, и для того чтобы поехать домой, ни у кого не надо спрашивать разрешения.

— Ефим Иосифович сильно болел?

— Он забывал имена даже близких людей. В последние полгода жизни вообще никого не узнавал… Сначала умерла Розита (сгорела буквально в одночасье), которую он не просто любил — боготворил. Это была уникальная женщина, призвание которой — семья. Розита, Фима называл ее Розочкой, создавала ему уют, тыл, о котором мечтает каждый мужчина. Причем, не только в их киевской квартире на улице Ленина (ныне — Богдана Хмельницкого), но и в самом безликом гостиничном номере. Как ей это удавалось — загадка. Я знаю только одну женщину, обладающую таким же талантом — это моя жена Аня.

Розита и детей воспитывала в любви и почитании к отцу. А у него в свою очередь был культ семьи. Он ради нее и жил. Поэтому смерть Розочки стала для Фимы страшным ударом. И хотя его давно нет в живых, знакомые, встречая меня, радостно сообщают: «Ой, а мы видели Фиму по телевизору!» Удивительно, но его никто не называл по имени-отчеству, все говорили просто: Фима.

— Какие-то слабости у великого артиста были?

— В отличие от Тимошенко, который дымил как паровоз, он никогда не курил и почти не пил, бокал вина за праздничным столом не в счет. Но обожал сладкое. Трогательно спрашивал у Розиты: «У нас есть что-нибудь сладенькое?» А еще любил красивую одежду, особенно хорошие костюмы. Всегда был одет элегантно и с большим вкусом, это видно и на старых видеозаписях, и на фотографиях. Кстати, не только любил, но и умел их носить, а это, согласитесь, особое искусство.

«Факты»