Кому-то в Америке везет, а кому-то нет. Есе не везло. Хотя ехал он в Америку именно за счастьем. Ибо в Краснополье ему тоже не везло. Б-г не обделил Есю талантом, но, как сказал однажды Есе его сосед, профессор из Бобруйска, талант — это хорошо, когда он приносит деньги! А без денег — это лишние муки! И Еся был с ним полностью согласен. Ибо его талант не принес ему ни копейки. Правда, однажды ему дали грамоту за подписью директора клуба за участие в первомайском концерте.
Родился Еся певцом. И не просто певцом, а оперным певцом. Но опера никого в Краснополье не интересовала, и даже местной художественной самодеятельности такие таланты не были нужны. Юный клубный худрук, выпускница культпросветучилища, посочувствовала Есе и посоветовала ехать в Москву:
— Кому здесь нужна твоя опера?! Секретарь райкома после майского концерта сказал, чтобы я тебя больше не выпускала на сцену, так как народ идет в клуб, чтобы отдохнуть, а не оперы слушать. И вообще ты поешь про царей, а не про советскую власть! — вздохнула и добавила: «Но у тебя талант! Честное комсомольское!»
Еся долго думал над ее словами, но в Москву так и не поехал. Но собирался. Даже написал письмо дяде Соломону, который жил в Москве, и рассказал ему о разговоре с худруком. На приглашение он не напрашивался, но намек сделал. Потом долго ждал ответа и получил его через полгода, в новогодней открытке, где дядя Соломон всех поздравлял с праздником и отдельно желал Есе стать Лемешевым.
Тетя Дебора, Есина мама, прочитав открытку, подозрительно посмотрела на сына и сказала:
— Кажется, я Шломе ничего про твои таланты не говорила. И откуда он про все это узнал?
Еся честно рассказал про письмо и о своих надеждах на приглашение дяди приехать в Москву.
— Прежде чем тратить марку на письмо, ты бы лучше спросил у своей мамы, а стоит ли вообще писать Шломе, — отреагировала на признание сына тетя Дебора. — Шлома еще, как Шлома, но его Хася пожалеет воды в дождливый день, не то что кого-то пригласить в гости. Особенно из Шломовой родни! — И, посмотрев на печальное лицо Еси, добавила:
— Но ты, зуналэ, особенно не переживай! Как говорил наш дедушка Авром, и у нас на пасху будет гусь! Что-нибудь придумается!
Но «гусь» не появлялся.
Правда, однажды в Краснополье приехал композитор из Минска. Приехал он на встречу с выборщиками, было ему не до личных встреч, да и местное начальство не особо подпускало к нему. Но тете Деборе как-то удалось к нему пробиться и даже уговорить послушать Есю. И, надо сказать, Еся ему понравился.
— Хлопча, — сказал он по-белорусски, — кривить душой не буду — взял ты меня за душу. Как говорил ваш Шолом-Алейхем, когда талант есть, он есть! Но.., — он вздохнул, покрутил в воздухе рукой, как бы ища нужное слово, и, не найдя его, тихо сказал, глядя на тетю Дебору, — даже не знаю, чем помочь… Сами знаете, времена какие…
Какие времена, тетя Дебора знала: все вокруг с утра до вечера говорила о врачах-отравителях и то, что депутат прослушал еврейского мальчика, было уже чудом.
После отъезда композитора тетя Дебора сказала Есе, что бы он перестал мучиться и пошел учиться туда, куда берут. И Еся поступил в педагогический на географическое отделение, на которое был в тот год недобор. Окончил, устроился учителем в соседнем Славгороде, женился на дочке тамошнего парикмахера Зусла; пошли дети, и, может быть, забылась бы мечта об опере (пел он теперь только по праздникам, да и то не по всем), но неожиданно для евреев открылась Америка — и одним из первых туда уехал дядя Соломон. И совершенно неожиданным было то, что он вспомнил о единственном племяннике и прислал Есе вызов и письмо, в котором написал, что доллары — хорошие деньги, и в Америке открыты дороги для таланта, а он помнит, что Еся — это Шаляпин! Напоминание о мечте кольнуло Есю прямо в сердце, и оно заныло, как ожившая старая рана. Ему внезапно захотелось опять петь. Он набрал в легкие воздух и загремел, сотрясая стены квартиры:
— Еще одно, последнее сказанье — и летопись окончена моя, исполнен долг…
Но долг исполнить ему не дали: жена, готовившая на кухне ужин, влетела в зал, махая руками, как курица, учуявшая опасность:
— Есик, уже ночь! Ты разбудишь соседей! Будешь петь в Америке, сколько захочешь. Успокойся, это не Большой театр, а коммунальная квартира!
И Еся успокоился.
В Америке, в первый же вечер, в кругу родственников, отмечавших его прибытие, он загремел во весь голос:
— Не много лиц мне память сохранила,
Не много слов доходят до меня…
— Вот именно: не много слов, — оборвал его пение дядя Соломон. — Ты мешаешь соседям отдыхать! Это Америка! Они могут вызвать полицию! Первый день на американской земле, и попасть в полицию. Тебе это надо?
Еся замолчал, почувствовав, что и здесь его талант никому не понадобится.
Правда, дядя Соломон попытался ему помочь и посоветовал зайти в русский ресторан:
— Это все равно что театр, — объяснил он Есе. — Концерты каждый выходной. И я тебе скажу: выступают известные артисты, которых ты в Краснополье даже никогда не видел.
— Мы со Шломой как-то попали в одну компанию, — вставила слово жена Соломона, — так имели удовольствие: в Москве на такого артиста мы никогда бы не достали билеты, а здесь мы даже пригласили его к столу выпить за здоровье юбиляра!
— Попробуй! — сказал дядя Соломон. И добавил: как говорили у вас в Краснополье, со своим форшмаком в ресторан не ходят!
И Еся попробовал. И услышал в ответ знакомые слова, будто перед ним был не владелец ресторана, а краснопольский секретарь райкома:
— Ты в своем уме? Какой дурак пойдет в ресторан слушать оперу? Это Америка! Здесь после трудового дня дай человеку отдохнуть! Может, ты такой талант, что тебя театр возьмет. Здесь в Нью-Йорке театров не меньше, чем ресторанов!
В театре Есю встретили вежливо и вежливо отказали:
— Понимаете, сейчас столько ваших знаменитостей приезжает, что даже их мы не можем принять! А вы самоучка и в возрасте… Хотя ваш голос — бриллиант, поверьте мне! И без огранки он звучит! Возможно, в провинции какой-нибудь театр и рискнет…
И началась у Еси обыкновенная жизнь, без особого сюжета, как сказал бы все тот же сосед, профессор из Бобруйска. Шли годы — Еся старел. Мечта об опере растаяла, исчезла, как снежинка в теплых ладонях. Еся брался за любую работу, переходя от тяжелой к еще более тяжелой… Он не подымался на вершину, как мечтал когда-то в детстве, а опускался вниз, все ниже и ниже. Об опере он не вспоминал. Даже в праздники, когда его просили спеть, он отнекивался простудой, потерей голоса… Но однажды, когда он почувствовал, что до конца жизни осталось совсем немного, каким-то непередаваемым усилием Еся, заставив себя доработать до конца дня, выйдя на улицу, неожиданно запел во всю мощь своего голоса, и голос, на удивление, оказался таким же молодым, звонким и красивым, как в молодости. Он пел, взрывая морозный вечер, будя уснувший город, ему казалось, что он не на тихой улочке Боро Парка, а на сцене театра. Он пел до самой автобусной остановки, будто шел по краю сцены, а там, на остановке, упал на холодный зимний асфальт, сорвавшись в оркестровую яму. Звук неизвестно откуда возникшего эха еще какое-то мгновение играл над ним в воздухе, потом затих, заглушенный шумом подъезжающего автобуса… n
Опубликовал: Марат Баскин
Оцените пост
(голосовало: 1, средняя оценка: 5,00 из 5)
Загрузка...
