Начать писать про этот город — все равно что открыть ящик Пандоры, из которого вываливаются толпами солдаты Юлия Цезаря, средневековые школяры и монахи, мушкетеры, томные красотки, комиссары полиции с неизменной трубкой в зубах и разбитные рыночные торговки. Замыкает этот парад стереотипов Амели с Монмартра, с глуповатой, но от этого не менее очаровательной улыбкой.
Прекрасен Париж именно летом, невзирая на толпы заморенных городской жарой туристов и распродажи в Galleries Lafayette. Внезапный июльский ливень смывает из дверей бутиков очереди аккуратных японок и расшвыривает приезжих — кого в бар при отеле «Георг V», а кого — в «Макдоналдс», в зависимости от финансовых возможностей.
Остаются только мокрые гранитные набережные Сены и серая, пузырящаяся вода в ней, медленно, тягуче плывущая через весь город, залитый грозой. Остаются потоки воды, стекающие вниз с холма Монмартра, там, где на ступенях у Сакре-Кер виден весь город — просторный, широкий, затянутый кисеей дождя, как будто бы прячущийся от посторонних взглядов.
А потом наступает момент, когда яростное парижское солнце высушивает мостовые, и только над влажными газонами в Люксембургском саду поднимается парок — этакой легкой, почти прозрачной дымкой, и город опять судорожно дышит, и вдавливаются в мягкий асфальт Елисейских Полей пара за парой женских каблуков. Бывают в мире такие места, попав в которые сразу понимаешь: ты здесь не первый, не последний и совсем не единственный.
Париж напоминает вот этих двоих его уроженцев за столиком кафе — слегка циничного, усталого мужчину, разменявшего пятый десяток, и его спутницу — ухоженную даму, ту, которой всегда будет тридцать пять. Он на все перипетии жизни отвечает лишь тем, что слегка поправляет модные очки без оправы, она без всякого интереса смотрит непоколебимо спокойным взглядом на уличную сутолоку. Они видели все, все знают и ничему уже не удивляются. Как и их родной город.
Люди появились здесь две с половиной тысячи лет назад, основав на острове Ситэ, в самом центре современного Парижа, рыбацкое поселение. Город, названный по имени галльского племени паризиев, ни шатко ни валко дотянул до первого века нашей эры, пережив по пути подавление римлянами восстания Верцингеторикса и переименование в Лютецию.
С шестого века нашей эры начинается возвышение Парижа, сначала как столицы одноименного графства, а потом и всей Франции.
Примерно с этого же времени здесь появляются евреи, постепенно продвигавшиеся на север страны из бывших римских городов Средиземноморья. На острове Ситэ строится синагога, но, в соответствии со всей последующей историей французских евреев, ее вскорости срывают, и на этом месте возводят церковь. Вообще еврейская община Франции до самого конца XVIII века немало претерпела от ненависти монархов и их же жажды наживы; последняя, впрочем, гарантировала некоторую безопасность. Евреев из страны, да и из ее столицы выгоняли столько раз, что последующие приглашения вернуться рассматривались с глубоким подозрением — сколько времени просуществует мнимая стабильность?
В начале XVIII века две группы евреев — сефарды из Бордо и Авиньона и ашкеназы из Эльзас-Лотарингии возвращаются в Париж. Богатые сефарды селятся на Левом берегу, а ашкеназы — на Правом. Они сначала открывают первую в Париже кошерную таверну с гостиницей, Hotel de Juif, а спустя много лет первую парижскую синагогу.
В конце XVIII века, после падения монархии и Великой французской революции, евреи (первыми — сефарды) обрели гражданское равноправие. За несколько дней до разгона Конвента, 27 сентября 1791 года, депутат-якобинец Дюпор произнес знаменитую речь, заканчивающуюся словами:
«Я верю в то, что свобода вероисповедания не позволяет ограничения политических прав граждан, какой бы ни была их религия. Мы отложили решение по вопросу о правах евреев. Сейчас я настаиваю на принятии указа о даровании полных гражданских прав всем евреям Франции».
Дюпора поддержали бурными аплодисментами, а председатель Конвента Рено де Сен-Жан сказал: «Каждый, кто выступает против данного предложения, выступает против самой конституции Франции».
В 1807 году, после созыва Парижского Сангедрина, где 45 раввинов и 26 уважаемых граждан убедили императора Наполеона в абсолютной лояльности к нему еврейского населения, он подписывает закон о даровании иудаизму статуса одной из трех официальных религий Франции.
В 1831 году король Луи-Филипп издает указ о государственной поддержке иудаизма, который остается в силе и полтора века спустя: раввины во Франции являются государственными служащими, а синагоги — общественной собственностью, строящейся и поддерживаемой за счет государства.
Ассимиляция французских евреев была приостановлена делом Дрейфуса — в 1894 году оно разделило всех французов на сторонников и противников Дрейфуса, заставило Эмиля Золя выступить со знаменитой статьей «J’Accuse», а молодого венского репортера Теодора Герцля — написать книгу, с которой начался политический сионизм, — «Еврейское государство».
Если обогнуть Нотр-Дам, на фасаде, которого, кстати, стоят две прекрасные женские фигуры, Церковь и Синагога, символизирующие, соответственно, христианство и иудаизм, то на спуске к Сене вы увидите мемориал Холокоста с надписью над входом: «Pardonner, mais ne pas oublier» — «Простить, но не забыть». На бетонных стенах, прохладных даже в июльскую жару, — названия лагерей уничтожения, где погибли сотни тысяч французских евреев. Второй памятник Катастрофе в старинном еврейском квартале Марэ — Мемориал неизвестным мученикам, где в огромном бронзовом цилиндре хранится пепел, привезенный из всех французских концлагерей и смешанный с пеплом из Варшавского гетто.
Евреи в Марэ селились с XIII века. На идиш этот прелестный квартал с узкими улочками и площадями размером с носовой платок называется бойким словом «Плетцль». Именно здесь стоит здание кошерного ресторана XVIII века — Hotel de Juif, здесь возвышается великолепная синагога в стиле ар нуво, построенная в 1913 году автором знаменитых входов в парижское метро, Эктором Гимаром. За углом — обсаженная по периметру каштанами, тишайшая Place de Vosges, площадь Вогезов, где в домах XVII века в разное время жили Виктор Гюго и знаменитая актриса Рашель, а в доме № 14, на втором этаже, до сих пор функционирует скромная синагога.
Район Фобур-Монмартр — это еврейский Париж XIX века. Здесь, в грандиозной синагоге на рю де ля Виктуар, выступают перед общиной президенты и премьер-министры Франции, а служба до сих пор ведется в костюмах наполеоновского времени. Неподалеку, на рю де Саль, музей еврейского искусства с Шагалом, Модильяни и средневековыми надгробными камнями. На элегантной рю де Фобур Сент-Оноре сохранились особняки богатейших еврейских семей Франции — стоящие рядом дома ашкеназов Ротшильдов и сефардов Перейра.
Обойдя все эти достопримечательности, надо вернуться в Плетцль и, взяв в одной из кошерных забегаловок что-нибудь на вынос, сесть на берегу Сены, и, болтая ногами, смотреть, как медленно течет мимо блестящая на солнце река, и слушать, как шелестят каштаны над головой.
Вот он раскинулся перед нами — красивый и такой же далекий, как и всегда, лучший город мира. И если верно то, что в паре всегда один любит, а второй принимает любовь, то вот уже который век большинство населения Земли по уши влюблено в этот город. Париж принимает эту любовь как должное, но сам остается таким же отстраненно-прекрасным и чужим всем и вся, как и та пара за столиком кафе. Он с удовольствием отдает на потребу и растерзание туристов свое прекрасное тело и зарабатывает на этом недурные деньги. Душа же его остается такой же неуловимой и изменчивой, как запах цветущих каштанов, как аромат кофе и круассанов по утрам, как взгляды его девушек и юношей, блуждающие где-то там, в стороне от ваших глаз. Как легкий пар над мокрыми от июльского дождя газонами — не поймать его, не пощупать, не потрогать, ускользающая красота, город, принадлежащий всем и никому.
Опубликовал: Нелли ШУЛЬМАН
Оцените пост
(ещё не оценено)
Загрузка...
