Рыжий русский еврей во дворце Cаддама

Однажды чувствую на себе чей-то упорный взгляд. Оборачиваюсь — стоит парень, такой, из американской глубинки, и смотрит на меня во все глаза.

— Чего уставился? — я решил с ним без церемоний.

— У тебя брови рыжие!

— И что? Никогда не видел?!

— Нет…

Несколько месяцев он смотрел на меня как на чудо. Потом вдруг узнает, что я — русский. Парень совсем обалдел: рыжий!.. русский!.. солдат в Ираке!.. Еще через пару месяцев он узнал, что я еврей! Такое сочетание чудесного в одном человеке показалось ему немыслимым! Мне кажется он до сих пор потрясен!..

Это просто смешно — ветеран. В тридцать лет! Да вы всмотритесь в него: лицо живое, глаза теплые, и в каждом по огоньку! Ни тоски, ни отчаяния, ни тени уже популярного в Америке «иракского синдрома». Правда, рядом и другие снимки — каска, оружие, боевые вертолеты и песок, песок…

— Илья, как тебя занесло в армию? Патриотизм? Мальчишество? Ты уже знал, что идешь на войну?

— Все проще. Это только кажется, что люди идут в армию по разным причинам. Но у большинства — по моим наблюдениям — причина одна: escape, бегство. За все мое время в армии я встретил только двух человек, кто был именно патриотом. Кто мог бы сказать: «Я пошел служить, как мой дед или отец…» Ведь кто идет в армию? В основном люди из неблагополучных семей. Где дома с детства аbuse, побои, издевательства, алкоголь. Помню, мы когда знакомились, каждый вставал и рассказывал, где жил, что делал, как здесь оказался. Так знаешь, все вставали и говорили: должен деньги, скрываюсь от местной банды, судья сказал: «Или ты уходишь в армию, или я тебя посажу». У кого-то уже дети, и он просто не может их содержать. Для него армия — это страховка, бенефиты…

Вот и я. Ни на какую войну, конечно, не шел. Это был девяносто девятый год. Сначала учебка. Там получил грыжу, пришлось все заново переделывать. Потом Грузия, Корея. И вдруг — Одиннадцатое сентября. Все изменилось. Учения в Германии, Польше, Венгрии. Кувейт… И еще целых полтора года до Ирака…

— Помнишь момент, когда узнал, что тебя отправляют на войну?

— Была у нас такая, вроде, примета — вакцина от оспы. Ее не хватало. Так что, если кому делали прививку — человек понимал: точно Ирак. Нам всем привили. Всей дивизии. И все стало ясно. Хотя, помню, я и тогда не мог поверить. Представь, у меня была девушка, шла «обычная» жизнь… Даже когда нас уже посадили в самолет, я говорил: «Какая война?!.. Вы что?!.. Мы никуда не полетим!.. — Взлетели!.. — Это смешно! Мы сейчас развернемся где-нибудь в Италии или Испании, и на этом все закончится!..»

— Да, самое страшное обычно именно так и происходит — буднично, просто. Вакцина от оспы — самолет на войну… Но ты не рассказал, в чем было твое бегство в армию.

— Тут многое собралось. С одной стороны, я знал, что только армия сделает из мальчика мужчину. С другой… Я закончил тогда колледж по специальности режиссура. Семья у меня творческая. Поэт, писатель, режиссер — папа. В Питтсбурге создал еврейский русский театр. Ставили интересные пьесы, Зингера, разных авторов. Мама — музыкальный работник. Знаешь, какое у меня самое яркое воспоминание детства? Я сижу на коленях у Гердта.

— Зиновия Гердта? Ты еще скажи, что в кино вместе снимались!

— Так ведь и вправду снимались. «Биндюжник и король». Смотрел? Я был таким типично еврейским мальчиком с огромной рыжей шевелюрой. Как-то бежал, споткнулся о чью-то ногу. Я до этого не знал, что у Гердта протез. Испугался. А он так ласково меня обнял, усадил на колени…

Как связано с армией? Закончил колледж. Хотелось вырваться из нашей провинции, с ее размеренной, неинтересной жизнью. Пробовал пойти учиться дальше — в Нью-Йоркский университет, Колумбийский колледж — никуда меня не брали. Я все в толк не мог взять — почему. Интеллигентный мальчик, хорошо учился, знаю несколько языков…

— Сколько?

— Четыре. Английский, иврит, русский, немецкий… Такое как бы окаменение началось. Чувствую, надо что-то предпринять, а что… Люди как-то бессмысленно прозябают. Существуют. Понимаешь, не живут, а именно существуют. Утром — работа, вечером — газета, сон, снова работа…И не забывай, Питтсбург — это деревня, не Нью-Йорк. На меня это сильно влияло, хотелось уехать. Я решил послужить в израильской армии. Это долгая история. Короче, не получилось. Такая безвыходная, казалось, ситуация…

Пришел к военным, говорю: «Пойду в армию, если за неделю все оформите». Они обрадовались, сразу определили меня в связь, пожали руку. Даже не сказали, что мог бы пойти офицером, у меня ж за спиной колледж.

— Ты в каком чине демобилизовался?

— Сержантом. У нас был расчет — четыре человека. Из них одна девушка. Мы должны были обеспечивать связь. За час разворачивали оборудование в любой точке. С девушками в армии непросто. Ты же не можешь относиться к ней, как к мужчине. Но она на службе. Нас четверо, значит, на ней двадцать пять процентов работы. Если она сделает десять процентов — это ноль. Двадцать — тоже ноль. Мне нужно от нее ровно двадцать пять, иначе задачу мы не выполним, и через час связи не будет. Каждый занят своим делом, и помочь мы ей не можем.

— С девушками, наверное, непросто и по другим причинам. Не только из-за боевых задач.

— Конечно. Вообще у нас в дивизии было десять девушек. Пять забеременели. И у всех пяти парни позже погибли. Представляешь? Как будто Всевышний позаботился о продлении их рода, а потом уже призвал к себе.

— Много было чудес в Ираке?

— Каждый день. Сама жизнь — чудо. Каждый вечер думаешь, если вдруг случится беда, что после меня останется? Немного пафосно?

— Мне не кажется. Хотя в последний раз думал про след, что оставлю после себя, наверное, в юности.

— А я вот носил с собой видеокамеру (были у меня и фото, когда мог -щелкал). Но видео — это для родителей. Ходил, снимал, наговаривал текст. На всякий случай. Чтоб им потом передали… Я был в армии, когда папе исполнилось 60 лет. Я написал ему на русском стихотворение и передал сестре, а она в день рождения прочитала. Я потом видел запись на видео — там все плакали… Это у меня одно из немногих на русском. Я им не настолько владею, к сожалению. Папа вот очень хорошо по-русски пишет. Стихи, прозу…

А чудеса… — много их было. В пустыне полно всяких тварей. Каждое утро прежде чем надеть ботинки, их сначала вытряхиваешь. Так там целая коллекция. Но эти гады могут прятаться не только в обуви. Как-то чувствую боль в спине. Снимаю форму, а у меня опухоль с кулак. И мертвый паук. Я, видно, его раздавил рюкзаком, а он мне напоследок подарок оставил. Пришел к медикам. И паука с собой притащил. Они на него посмотрели — и сразу поняли, какое противоядие нужно. Опухоль вырезали. И знаешь, что меня спасло? Это была самка! Она, умирая, отложила во мне яйца! И яд от укуса не рассосался по телу, а создал такую защитную оболочку для яиц. Мне их медики потом в отдельную капсулу упаковали на память. А ребята еще месяц рану обрабатывали специальным раствором, пока не зажила — с полпальца была глубиной.

Или еще история. Меня как-то вызывают, говорят: «Хочешь пару деньков отдохнуть? Мирная жизнь, три банки пива в день, экскурсии. А хочешь, можешь просто отсыпаться в гостинице!». Соглашаюсь. Меня заносят в список, поздравляют. А через некоторое время отказывают: сейчас не получается. В другой раз. Нет так нет, что сделаешь. А потом узнаем, что вертолет с теми, кто полетел отдыхать, сбили. Никто не выжил…

Проходит время, меня опять вызывают, предлагают отдохнуть. Мне после той истории с вертолетом уже не так просто согласиться, но три банки пива в день… В общем, погрузили нас в какой-то грузовой самолет. Сто пятьдесят человек. Запихали как селедку. Внутри какая-то сетка натянута, видимо, груз закреплять. Я попал как раз напротив окошка. Взлетаем.

Вдруг самолет начинает трясти, швыряет вверх-вниз. Народ бросает во все стороны. Я в сетку вцепился, ноги где-то над головой, пытаюсь посмотреть в окно. Там две яркие вспышки, одна за другой… Через какое-то время самолет выровнялся, полетел нормально. Капитан объявил по радио: «Нас только что обстреляли, и чудом удалось избежать двух ракет…»

Представляешь? Сто пятьдесят человек. В один день! Это была бы самая крупная трагедия американской армии в этой войне.

— Да. Такая история кого хочешь сделает религиозным.

— Знаешь, в армии нерелигиозных нет. Все верят. Там раввин, или, скажем, пастор, он же и капитан, и психолог. И, наверное, единственный человек, к кому можно обратиться, когда тебе плохо. На гражданке это не так остро чувствуешь. Мои дедушка с бабушкой — соблюдающие люди. Я познакомился с иудаизмом еще в Москве. У меня учитель иврита был религиозный парень. Давал почитать книги, рассказывал. Но то, что я почувствовал в армии…

Вот история еще об одном чуде. В канун Рош-Хашана пришел приказ: всем евреям обеспечить кошерный праздник! Какими-то немыслимыми способами меня доставляют… во дворец Саддама Хусейна. У него дворцов было немало. В этом, рассказывают, он охотился на львов и тигров. А тут представляешь: сидит еврей в кипе на троне диктатора-антисемита! То, что я почувствовал там во время молитвы… Судный день, ты стоишь прямо перед Творцом. В пустыне… Во дворце своего злейшего врага… Я тогда впервые чувствовал и понимал смысл каждого слова молитвы. Так остро, как будто оно рождалось где-то во мне и сразу возносилось к Нему!.. Вся древняя история ожила во мне. Что-то из прошлых тысячелетий заговорило моим голосом…

— Немного человеку нужно, чтобы приблизиться к Нему: война да дворец Саддама в пустыне…

— Да. Такое у меня уже никогда не повторялось. Стоишь в синагоге, в миньяне, среди своих, а такого, что пережил тогда, больше не происходит.

— А что происходит в твоей жизни после войны?

— Я получил степень мастера филологии. Написал, но пока не напечатал книгу. Переехал в Нью-Йорк. Все сразу.

— Из того, что ты говорил о своих родителях, мне кажется, семья для тебя очень важна. Пока не женился?

— Да, семья для меня действительно важна. Может быть, поэтому еще не женился. Хотя я очень влюбчивый. Но пусть сначала выйдут замуж девушки, которые мечтают о «Прекрасном Докторе». Потом те, кто ждет «на белом коне Адвоката». И тогда, может, кто-нибудь заметит одинокого режиссера-романтика!

— Илья, чем закончим интервью?

— Давай не будем заканчивать! Как там у Дюма: «Мы встретимся, мы обязательно встретимся!»

Пил кофе, разговаривал и фотографировал

Илью Братмана

Вадим Телеш