Фото: culture.ru
Конец Великой русской литературы — часть II
Еврейская тема в русской литературе возникла вместе с этой литературой – в начале XIX века. Литература эта была созданием российской аристократии и дворянства.
Величайшим именам её начала, Пушкину и Гоголю, их попыткам поднять новую для России еврейскую тему я посвятил первую часть этого эссе. Пушкин написал в ту пору стилизованную под западноевропейскую «Маленькую трагедию» «Скупой рыцарь» с уничижительным образом ростовщика Соломона, предлагавшего нуждавшемуся рыцарю отравить отца, и поминанием не менее омерзительного аптекаря Товию, готового продать для этой цели яд. Гоголь создал драму о казачьем полковнике Тарасе Бульбе, о подвигах запорожских казаков и о прислуживавших им жалких жидах. Но литературный гений Гоголя заставил его вывести Тараса сумасбродом, погубившим вместе с другими казачьими лидерами их войско, убившим одного своего сына и не способного из-за вздорности характера помочь другому. Сердобольные евреи вылечивают израненного Бульбу и всеми силами пытаются помочь ему спасти пленного сына. Еврейский погром, впервые описанный в русской литературе, объяснён автором тем, что пьянствовавшие казаки сильно задолжали евреям, и избиение евреев служит для них способом не платить долги.
Но русская литература на то и русская, чтобы писать о русских. Ростовщик Соломон Пушкина и жиды Гоголя – не только начало, но и завершение еврейской темы в Великой русской литературе.
Значительнейшими явлениями российской беллетристики второй половины века, столпами и завершением аристократического периода русской литературы были Фёдор Достоевский и Лев Толстой, антиподы в восприятии национальной жизни России.
В литературном наследии этих писателей важных образов евреев нет. Их наследие и без того велико.
Менее родовитый из двоих Фёдор Достоевский вёл своё происхождение от боярина Данилы Иртищева, которому в 1506 году было пожаловано имение «Достоев», недалеко от Пинска. Общественная жизнь Достоевского началась с его публичной казни как участника кружка «Петрашевцев», арестованных за «преступные разговоры», «вредные идеи» и «гнусный либерализм». Приговорённые в 1849 году к расстрелу петрашевцы перед самой казнью были помилованы и сосланы в Сибирь. Достоевский провёл 4 года каторги в военном городе Омск.
Вследствие такого начала жизни психика писателя, вероятно, пережила тяжёлую ломку. Он – наиболее сложный духовно русский писатель. Недаром Фрейд посвятил ему целый психоаналитический очерк «Достоевский и отцеубийство», в центре которого, понятно, роман «Братья Карамазовы». На основании анализа творчества и личности писателя Фрейд предлагает версию русского национального характера: постоянное совершение грехов и следующее за ним покаяние. «Такая сделка с совестью — типично русская черта» — заключает Фрейд.
Интересно объяснение, данное Фрейдом завершению интриги «Братьев…» – отцеубийству: «Совершенно безразлично, кто этот поступок совершил на самом деле, психология интересуется лишь тем, кто его в своем сердце желал и кто по его совершении его приветствовал, — и поэтому — вплоть до контрастной фигуры Алеши — все братья равно виновны… Преступник для него (Достоевского) — почти спаситель, взявший на себя вину, которую в ином случае несли бы другие. Убивать больше не надо после того как он уже убил, но следует ему быть благодарным, иначе пришлось бы убивать самому». Видимо, чтобы воспринимать жизнь таким образом, нужно постоять перед расстрельным взводом с мешком на голове (так на иллюстрации инсценировки расстрела, через которую прошёл Достоевский). Или чувствовать свою жизнь в контексте истории России: с опричниками с отрезанными собачьими головами, притороченными к сёдлам коней; с палочным строем, через который прогоняли солдат; с кровавыми бунтами Разина и Пугачёва, с предчувствием сталинщины. Как в тёмных строках Мандельштама:
И за это, отец мой, мой друг и помощник мой грубый,
Я — непризнанный брат, отщепенец в народной семье, —
Обещаю построить такие дремучие срубы,
Чтобы в них татарва опускала князей на бадье.
Лишь бы только любили меня эти мерзлые плахи —
Как прицелясь на смерть городки зашибают в саду, —
Я за это всю жизнь прохожу хоть в железной рубахе
И для казни петровской в лесах топорище найду.
И тогда ангелоподобный Алёша Карамазов превратится в потенциального отцеубийцу.
Достоевского на основе его публицистики – «Дневника писателя», принято считать юдофобом. Я думаю, что незаслуженно. Его оценка: «еврей без Бога как-то немыслим; еврея без Бога и представить нельзя» для религиозного, а Достоевский – и человек, и писатель религиозный, выглядит наивысшим отличием. Сам писатель решительно отвергал обвинение в юдофобии: «Так как в сердце моем этой ненависти не было никогда, и те из евреев, которые знакомы со мной и были в сношениях со мной, это знают, то я, с самого начала и прежде всякого слова, с себя это обвинение снимаю, раз навсегда, с тем, чтоб уж потом об этом и не упоминать особенно».
Среди рассуждений на больную для Достоевского тему можно найти вполне комплементарные для евреев: «чтоб существовать сорок веков на земле, то есть во весь почти исторический период человечества, да еще в таком плотном и нерушимом единении; чтобы терять столько раз свою территорию, свою политическую независимость, законы, почти даже веру, — терять и всякий раз опять соединяться, опять возрождаться в прежней идее, хоть и в другом виде, опять создавать себе и законы, и почти веру — нет, такой живучий народ, такой необыкновенно сильный и энергический народ, такой беспримерный в мире народ не мог существовать без status in statu, который он сохранял всегда и везде, во время самых страшных, тысячелетних рассеяний и гонений своих. Не настали еще все времена и сроки, несмотря на протекшие сорок веков, и окончательное слово человечества об этом великом племени еще впереди…
Строго всем гнушайся и ни с кем в быту своем не сообщайся. И даже когда лишишься земли своей, политической личности своей, даже когда рассеян будешь по лицу всей земли, между всеми народами — всё равно, — верь всему тому, что тебе обещано, раз навсегда верь тому, что всё сбудется, а пока живи, гнушайся, единись и эксплуатируй и — ожидай, ожидай… Вот суть идеи этого status in statu, а затем, конечно, есть внутренние, а может быть, и таинственные законы, ограждающие эту идею».
Конечно, в «Дневниках» можно найти и другие по духу строки…
Фото: dzen.ru
Иной мир Льва Толстого. Жизнь его была благополучна, не считая кое-каких семейных неурядиц, которым мы обязаны, в частности, повестью «Крейцерова соната». Вопрос отношения ко злу разделил философии двух крупнейших христианских мыслителей России конца XIX века. Лев Толстой отстаивал следующую за Евангелиями теорию непротивления: зло по мере встречи с добром рассеется. Философ Владимир Соловьёв считал эту теорию «дьявольской». В своих «Трёх разговорах» обсуждая, «есть ли зло — только естественный недостаток, несовершенство, само собою исчезающее с ростом добра, или оно есть действительная сила, посредством соблазнов владеющая нашим миром», Соловьёв был на стороне видящих зло и призывающих к агрессивной борьбе с ним. «Генерал», представлявший в книге позицию автора, описывает чудовищную картину резни армян турками-башибузуками («младенцев на глазах матерей на угольях поджаривали» – не напоминает ли картины 7/10 в Израиле?). «Мне Бог велит прикончить их, а не разгонять, — называет генерал свою миссию в мире. — …И благословил же Господь все мои шесть зарядов… Не успели они опомниться — второй залп картечи… Кончилось дело. А у меня на душе — светлое Христово Воскресение».
***
В апреле 2002 года израильские войска провели контртеррористическую операцию в Дженине. Командир еврейской дивизии сообщил: «Я мог бы покончить с этим за несколько минут… Один хороший залп из всех имеющихся орудий по центру лагеря, и все было бы кончено. Но мы ведем себя иначе». Прочёсывая дом за домом, евреи потеряли 23 своих солдата.
Граф о евреях хорошо особо не писал. В 1891 году появилась, правда, весьма лестная для евреев статья за подписью Льва Толстого: «Что такое еврей?» И в том же году этот же текст был напечатан как эссе «Ковчег завета».
Но Лазарь Фрейдгейм в публикации 2016 года указал, что тот же текст был опубликован Г. Гутманом на идиш в 1871 году. И он же привёл ряд весьма враждебных евреям цитат из публицистики графа.
Публичное разжалование Дрейфуса. Фото: pramen.io
Например, по делу офицера Дрейфуса, поделившему в конце XIX века публику на достойную и… остальных, Толстой писал: «Я не знаю Дрейфуса, но я знаю многих Дрейфусов, и все они были виновны»… «Лично уверен в виновности Дрейфуса». «Нам, русским, странно заступаться за Дрейфуса, человека ни в чем не замечательного, когда у нас столько исключительно хороших людей было повешено, сослано, заключено на целую жизнь в одиночные тюрьмы». Престарелый граф не понимал, что вместе с Дрейфусом цивилизованная Европа бесчестно судит весь многострадальный народ.
Мне из цитат Толстого, отражающих его отношение к нам, запомнилась такая: «Любить евреев трудно, но надо».
Граф нас недолюбливал, но не взаимно. Не было столь любимого евреями писателя, чья жизненная философия столь сильно повлияла бы на национальный еврейский характер или столь точно совпала бы с ним, как Толстой. Общины толстовцев России исчезли, наверное, под влиянием катастрофы Октябрьского переворота 1917 года. А израильские цвели. Писатель Амос Оз вспоминал: «Толстовцы нашего квартала любили все человечество… стремились исправить мир… были воодушевлены пацифистскими идеями».
Если бы только в его квартале… В 1945 году закончилась Вторая мировая война и началось великое переселение народов. Были выселены из своих городов миллионы немцев, поляков, венгров… Вскоре возник Израиль.
Премьер-министр Британии, социалист Клемент Эшли, отнюдь не друг Израиля, предложил Бен-Гуриону: почему бы евреям не решить проблемы враждебного населения, выселив арабов? Лидер евреев ответил, что евреи Палестины «не считают возможным выселить из страны даже одного араба». Одной фразой приговорил к смерти в будущем десятки тысяч евреев, да и арабов тоже.
Гуманизм Толстого и не рассчитан на человеколюбие. Первый президент Чехословакии Томаш Масарик в конце XIX века посетил Толстого. Со станции в Ясную Поляну он отправился пешком. Встретив классика, Масарик воскликнул в ужасе: «У Вас в деревне сифилис! Крестьян нужно лечить!» Толстой ответил: «Их нужно не лечить, а отучить от разврата. Тогда и сифилиса не будет».
Гуманизм израильтян нередко подобен толстовскому. В июне 2006 арабы похитили капрала Гилада Шалита. После пяти лет и четырёх месяцев заточения евреи решили выручить капрала. Его обменяли на 1027 террористов, что означало согласие евреев на многие сотни новых терактов и на тысячи смертей. Атаку ХАМАСа 7/10 организовывал один из террористов, обмененных на Шалита.
Толстовство израильтян проглядывает сквозь «гуманизм» Ословского процесса, сквозь жертвенность «размежевания». Президент Трамп, беседуя 8 апреля с Нетаниягу, подколол того: «Израилю никогда не следовало отказываться от Газы. Я не знаю, почему они это сделали». Да, не почитав Толстого этого не понять.
Граф Лев Толстой стал завершением аристократического периода русской литературы. Следующий великий русский писатель – Антон Чехов. Его дед Егор Михайлович Чехов, крепостной сахарозаводчика Черткова, в 1841 году выкупил на волю себя и свою семью. О Чехове будет последняя часть эссе.
Оцените пост
(голосовало: 1, средняя оценка: 5,00 из 5)
Загрузка...
