В апреле 1988 года был обнаружен повесившимся один из ключевых членов правительственной комиссии по расследованию причин аварии на ЧАЭС.
Специалист в области физической химии Валерий Легасов был гордостью советской науки. Академик в 45 лет, кавалер трёх орденов и лауреат двух государственных премий, учёный с мировым именем («эффект Бартлетта — Легасова»), заместитель директора Курчатовского института. Он заслуженно считался одним из ведущих советских специалистов по атомной энергетике…
Новое назначение
26 апреля 1986 года академику Легасову сообщили о новом назначении. В составе правительственной комиссии ему следовало отправиться на Чернобыльскую атомную электростанцию, с которой «возникли какие-то проблемы». Новое назначение оказалось судьбоносным. Спасительным для десятков тысяч жителей Украины и Белоруссии. Но роковым для самого Валерия Легасова. Однако всё это станет ясно позднее…
Когда Легасов прибыл на место, он мгновенно оценил всю опасность произошедшего. Четвёртый энергоблок был полностью разрушен. На обломках полыхал пожар. От решений, принятых в ближайшие часы, будет зависеть судьба целого региона — со всеми его жителями. И решения эти должен принять именно Легасов. Он «научный мозг» комиссии — ему и нести личную ответственность.
И Легасов делом доказал, что высокие награды и звания от государства он получал не зря. Именно он предложил тушить горящий реактор попеременно графитом, свинцом, доломитовой крошкой, смесью бора и песка (это же был не простой пожар — температура там достигала огромных величин, такой огонь водой не потушишь!)
И именно Легасов на следующий день настоял на полной эвакуации города Припяти. Настоял, несмотря на категорический отказ местного начальства: 27 апреля 1986 года радиационный фон в городе ещё не достиг величин, при которых — по инструкции! — должна проводиться эвакуация. Но Легасов знал, что назавтра радиация усилится многократно и эвакуироваться будет уже поздно. Поэтому, вопреки всем инструкциям, он «продавил» решение об эвакуации. И оказался прав.
«Беспокойный» учёный
В общей сложности 60 суток провёл Валерий Легасов на месте катастрофы. Полученная им доза радиации сильно ударила по здоровью. Но главное было сделано: наиболее страшных последствий от аварии удалось избежать.
Однако Легасов не ограничился ликвидацией последствий аварии. Он стал анализировать её причины. И выводы его были неутешительны: в СССР к вопросу строительства и эксплуатации атомных станций подходили с недопустимой халатностью и разгильдяйством. Реакторы, установленные на ряде станций, не соответствовали критериям безопасности.
В общем, досталось от Легасова всем: и энергетикам, которые эксплуатировали станции, и конструкторам, которые разрабатывали «ущербные» реакторы. Причём свои разоблачения Легасов в тайне не держал (в июле 1986 года он говорил об этом на заседании Политбюро, а в августе того же года — на конференции экспертов МАГАТЭ в Вене). Этого ему не простили ни чиновники из Минэнерго, ни свои же «собратья-учёные».
За Легасовым установилась репутация «беспокойного» учёного. Его не выбрали в научно-технический совет родного Курчатовского института. Дважды «прокатили» с выдвижением на звание Героя Социалистического Труда.
Во вторую годовщину чернобыльской аварии, 26 апреля 1988 года, Легасов представил Академии наук план создания совета по борьбе с застоем в науке, но получил отказ.
На следующий день, 27 апреля 1988 года, Легасов был найден у себя в квартире повесившимся.
«Кто-то непростительно ошибся в расчётах…»
Итак, главный вопрос: почему Легасов сделал это? Чтобы решить загадку смерти академика, нужно прежде всего посмотреть, а чему же была посвящена его жизнь?
Всю жизнь Валерия Легасова можно охарактеризовать одним словом — «борьба». Не какая-то абстрактная (за справедливость, «за место под солнцем» и т. п.), а вполне конкретная — борьба за безопасность советской атомной энергетики. А с безопасностью этой были серьёзные проблемы.
Уже после роковой аварии Легасов говорил, что Чернобыль начался не 26 апреля 1986 года — он начался в 1961 году. В тот год в космос полетел первый человек — Юрий Гагарин. Этот полёт стал высшим, но в определённой степени последним выдающимся достижением советской науки. После него начался упадок во всех отраслях, в том числе и в атомной энергетике.
Произошло удивительное. Страна, построившая первую в мире атомную станцию (в Обнинске, в 1954 году), затем построившая еще две (Белоярскую и Нововоронежскую), после этих успехов… прекратила развитие атомной энергетики на целых 10 лет!
Как считал Легасов, имел место грандиозный просчёт со стороны Госплана СССР — главного органа, определявшего перспективы развития советской экономики.
Плановики посчитали, что органического топлива (угля, газа) для привычных тепловых электростанций хватит надолго. В таком случае атомная энергетика становилась дорогой и, в общем-то, ненужной забавой.
Но к середине 1960-х годов стало ясно: на одном донецком угле растущую советскую промышленность не поднять. Слишком накладно выходило. Со всех сторон — с экономической, логистической, экологической.
И вот тогда пришлось в авральном режиме навёрстывать упущенное. А как навёрстывать? Ведь нужны огромные вложения. И вот тут была совершена роковая ошибка, предопределившая Чернобыль…
«Скроен колпак не по-колпаковски…»
В мире нет ничего идеального. При самом совершенном оборудовании, при самой профессиональной команде — всё равно остаётся риск возникновения ЧП. А значит, атомную станцию нужно надёжно изолировать: спрятать в своего рода «чехол», «капсулу», чтобы все неприятности на объекте оставались в пределах этого «чехла», не проникая в окружающий мир. В западной энергетике такую герметичную оболочку называют «контейнментом» (containment), ну, а в советской нарекли просто — «колпак». Так вот, этого-то спасительного «колпака» не стали делать на советских атомных станциях, строительство которых вновь началось с середины 1960-х! Ведь «колпак» приводил к удорожанию стоимости станции на 25−30%.
При ограниченном финансировании это ставило перед руководителями советской энергетики простую дилемму. Или строить безопасно, но мало (станций). И таким образом сорвать очередной пятилетний план, уже озвученный партией. Или второй путь — опаснее (без «колпака»), но больше.
Разумеется, был выбран второй путь — более безопасный для чиновничьей карьеры, но гораздо более опасный для людей. Позднее Легасов назовёт главными преступниками не персонал Чернобыльской станции, а «тех руководителей энергетики 60-х годов, которые одобрили строительство, нарушавшее требования безопасности».
Легасов против военного лобби
Замысел станций без «колпаков», как способ быстро преодолеть десятилетнее отставание, вышел из недр Минсредмаша (Министерства среднего машиностроения) — органа, отвечавшего в СССР в том числе и за разработку и производство ядерного оружия.
Понятно, что с таким авторитетным учреждением было трудно спорить. Но учёные из Института атомной энергии имени И. В. Курчатова (к их числу принадлежал и Валерий Легасов) пытались. Всё было напрасно. Как вспоминал Легасов, с ним особо не церемонились: «… [моё предложение] вызвало в министерстве исключительную бурю. Бурю негодования. Особенно у министра Славского, который просто чуть ли не ногами топал на меня, когда говорил, что я неграмотный человек, что лезу не в своё дело…»
Даже директору института — Анатолию Александрову, соратнику Курчатова — не удалось пересилить военное лобби. Решение было окончательным: «опасным» АЭС быть!
Легасов видел, как много рискованных небрежностей допускается при строительстве и эксплуатации новых станций. Но пока всё как-то обходилось — это была лишь внутренняя тревога, которую Легасов удерживал под контролем. Но катастрофа в Чернобыле стала для Легасова психологическим шоком. Давно копившееся чувство тревоги начинает принимать у учёного гипертрофированный характер. Начинается психоз.
Психоз академика: чего боялся Легасов?
Достаточно почитать его последние интервью, чтобы понять: с сознанием академика что-то произошло. Вот, например, что он говорил в беседе с писателем Алесем Адамовичем: «Я сижу и дрожу… Следующая авария у нас произойдёт в Казахстане с фосфором, и в радиусе 300 километров всё живое будет мёртвым… Ближайшая ядерная авария будет на Армянской станции, и вся Армения накроется. Следующая по вероятности — это Ленинградская… Теперь химические аварии: это Дзержинск — там должен быть мощный взрыв. Потом то же самое — объёмный взрыв в Куйбышеве… всё живое будет уничтожено. Это всё произойдёт, если не принять необходимых мер. Причём меры, которые можно принять, — известны! Это самое убийственное: меры, которые нужно принять, — они известны!»
Возникает ощущение, что говоривший эти слова одержим какой-то навязчивой идеей, точнее, навязчивым страхом. Как тут не вспомнить Джеймса Форрестола, экс-министра обороны США, который в 1949 году выбросился из окна психиатрической лечебницы с криком «Русские идут!» — настолько его сознание было травмировано мыслью о «красной угрозе». Возможно, с Валерием Легасовым произошло нечто подобное.
Зная всё это, может быть, уже и не покажется особенно странным то, что произошло 27 апреля 1988 года, когда академик Валерий Легасов был найден у себя в квартире повесившимся. Может, тогда не будет нужды и в различных конспирологических теориях («Легасова убил КГБ!» и тому подобное), раз дело можно объяснить простой психологией?
- S. Незадолго до смерти Валерий Легасов сказал о своём учителе и руководителе, академике Алексее Александрове, такие слова: «В чём вина Анатолия Петровича? Его вина в том, что он, нехотя, но всё же дал санкцию. Он сначала очень сражался, он воевал, но потом сдался… Но то, что он всё-таки трупом не лёг, как говорится, поперёк всей этой «философии», — вот, единственно, вина его в этом. Другой его вины нет».
Видимо, Валерий Легасов, пусть и с запозданием, но всё же решил «лечь трупом» поперёк всей этой «философии». К сожалению — в прямом смысле слова…
Денис ОРЛОВ
diletant.media
Оцените пост
(голосовало: 4, средняя оценка: 4,00 из 5)
Загрузка...
