Разрешите о любви

Однажды вечером в субботу я пересказал девочкам урок своего учителя, и потом мне захотелось рассказать им что-нибудь о любви. Когда-то в молодости я писал стихи. Более того, они мне казались достаточно удачными, и однажды отец договорился, чтобы их послали в журнал «Юность». Редактор журнала приехал на встречу с редакцией газеты «Вечерний Тбилиси», они с папой вместе выпили, и редактор согласился посмотреть стихи.

Я отдал стихи машинистке, и в этот момент мне попались какие-то из стихов Симонова. Шел 1965 год. В Москву приехала сборная Бразилии во главе с великим Пеле. Тогда в тбилисском «Динамо» играл футболист Сема Баркая, которого выпустили во втором тайме за советскую сборную. К тому моменту она проигрывала со счетом 0:3. Он пробежал пару раз мимо Пеле и вдруг пошел в раздевалку. Тренер спросил его:

– Сема, в чем дело? Иди играй!

– Я уже свое сыграл…

Тренер повысил голос:

– Иди играй!

– Извините… Я всю жизнь только думал, что играл в футбол…

Прочтя стихотворение Симонова, я понял, что тоже только думал, что писал стихи. А начав соблюдать заповеди, понял, что всю жизнь думал, что жил. Так что стихи я все разорвал. Осталось в памяти только одно, к которому я написал музыку.

Ну, скажите, что может быть проще,
Мне прочесть вам стихи про любовь?
Но так трудно сказать заранее,
Что они взбудоражат вам кровь.
И под звон милых струн гитарных,
Так легко напеть про любовь,
Но так трудно сказать заранее,
Что мою песнь будут петь вновь и вновь.
Никогда не прощу, что вы слово опошлили,
Исслюнявили тысячи губ.
А влияние века такое,
Человек стал окончательно груб.
Я всегда понимал, и теперь понимаю:
Не могла не родиться ты на свет, нет, нет,
Но кто же из самых мудрейших
Мне поможет найти твой след?
Мне бы след, только след, я всю жизнь потрачу,
Я весь шар земной обойду.
Я искать тебя буду так долго и верно,
Что, конечно, тебя я найду.

Девочкам стихи очень понравились, но одна, наиболее религиозная, вдруг страшно возмутилась. Она сказала, что я их порчу, что они привыкли учить только Тору… Мне стало страшно. В Советском Союзе я до сорока с лишним лет верил, что если Гагарин летал в космос, и не увидел там Б-га, значит, Его нет. Я никогда не был по своей сущности диссидентом. Я никогда не делал того, что мне было противно, но и диссидентом не был. Никогда не боролся ни с каким строем… Поэтому такое 108 обвинение меня страшно напугало. Я решил, что если это действительно запрещено, то я этого больше делать не буду. И вот тогда я побежал к своему раву, раву Моше Эльяшиву, и рассказал, что случилось. Спросил, можно ли вообще в субботу петь такие песни? Рав взглянул на меня глазами праведника и сказал, что он не знает, что это такое, поэтому не может мне сказать, каков закон Торы в этом случае. Я побежал к другому учителю. Тот ответил, что знает, что такое светские песни, но сказать, каков закон Торы по этому вопросу, не может, потому что не знает, нужно ли это этим русским девушкам. Он посоветовал мне пойти к раву Ицхаку Зильберу: возможно, это единственный человек, который может мне помочь в этот конкретный момент. Я так и сделал. Тем более что рав Зильбер слышал раньше мое пение.

Эта история тоже была очень интересная. Когда-то в молодые годы я знал песню, в которой были слова «у вэ-хуцот». Слова песни – из пророчества, которое говорит о том, что пройдет время, и на площадях и улицах Иерусалима будут звучать голоса женихов и невест. Слово «хуцот» звучало для меня как «Курцер» (у меня был знакомый с такой фамилией). На одной свадьбе, где присутствовал рав Ицхак Зильбер, я решил исполнить песню про Курцера. Я спел ее, и тогда рав Зильбер встал, и начал говорить о том, что, оказывается, слова этой песни – из пророка Иешаяу, о том, что именно говорится в этой песне…

Я пришел к раву и рассказал, какая произошла история. Рав Зильбер задумался. Потом его голубые, невероятно добрые глаза, стали вдруг строгими, серыми, почти стального цвета, и он закричал:

– Я слышал, как вы поете! Вы обязаны петь! И никто, – он еще больше повысил голос, – никто не имеет права указывать вам, что петь. Вы сами должны определять характер того, что вы сами считаете нужным для этих людей.

С тех пор прошло много лет, и я недавно задумался: в чем была все-таки причина того, что мне так ответили? Большинство людей считали, что причина проста: пришел к раву человек, ему пятьдесят лет, если его расстроить, запретить ему петь то, что он хочет, то он может перестать вообще что-либо соблюдать. Наверное, сохранить настроение было важнее. Я поделился своими сомнениями с равом Хаимом Коэном. Он сказал:

– Рав Ицхак Зильбер слышал и мое пение, но не сказал мне, что я обязан петь.

Было еще несколько историй, связанных с моим пением. Я снова вернулся к своему старому увлечению: сочиняю стихи, но добавилась еще и музыка. Песни, которые я пою сейчас, в основном чисто религиозного содержания. Я выпустил целых два музыкальных диска. В одном из них мне аккомпанирует один из лучших музыкантов Израиля.