«Вечная мерзлота — часть земной коры, характеризующаяся
отсутствием периодического протаивания. Вечная мерзлота занимает не менее 25 % площади всей суши земного шара».
Из Википедии
Заявляю без ложной скромности: ваш покорный слуга не лыком шит. Я занимаю ответственную должность директора Главного отдела в Главном Институте Вечной Мерзлоты, единственном в стране. А может, и в мире. Ко мне нельзя входить без доклада.
Но в тот день, с которого начинается наш рассказ, нерушимое правило было нарушено: человек вошел ко мне без доклада и даже не постучал.
При его входе я встал. А он сел. И сказал:
— Можете садиться.
Это был лично мистер Хохман, Генеральный Директор Института, владелец наших душ и помыслов. Никто никогда не видел мистера Хохмана во весь рост, потому что он никогда ни к кому не заходил. Того, кто ему был нужен, он вызывал к себе и при этом из-за стола не вставал. И вот теперь мистер Хохман явился ко мне сам, во весь рост, без предупреждения.
Я затаил дыхание.
Мистер Хохман достал из бокового кармана газету, положил её передо мной и спросил:
— Вы это видели?
Это была самая важная в стране газета «Май-Вей Таймс», сложенная наружу статьёй, которая называлась «Институт вечного расизма». Я начал читать статью и похолодел.
«Пора обратить внимание, — писал автор, — на засилье белых мужчин в области исследований вечной мерзлоты. В то время как вечная мерзлота занимает почти четверть суши нашей планеты, руководство Института Вечной Мерзлоты не обращает внимания на расовый состав своего персонала. Совершенно очевидно, что при приёме на работу руководство ИВМ интересуется только квалификацией кандидата, не придавая значения наиболее важным факторам, таким, как раса, пол и сексуальная ориентация».
Дальше я не стал читать. Мистер Хохман спрятал газету в карман и сказал:
— Сегодня в 3 часа в зале заседаний будет наша пресс-конференция. Вы руководите самым главным отелом, так что будете отвечать на вопросы. Учтите, что ваши ответы должны быть политически корректными.
Этого он мог не уточнять. За годы моей верной службы на благо вечной мерзлоты я научился правильно думать и правильно отвечать на вопросы. Каждая моя фраза, которая начиналась со слов «я считаю», или «я полагаю», или «я думаю», не имела никакого отношения к тому, что я на самом деле считал, полагал или думал. Я знал, что правильно, а что нет, и это было залогом моего успеха. Политкорректность — мудрость преуспевающих.
…Без десяти три зал заседаний был уже заполнен и напоминал выставку фотоаппаратуры. Пресс-конференцию открыл мистер Хохман. Сначала он поблагодарил всех собравшихся за возможность разъяснить позицию Института по вопросу борьбы с расизмом. Затем он поблагодарил газету «Май-Вей Таймс» за своевременно поднятый вопрос о важности борьбы с расизмом. И, наконец, он поблагодарил свою семью, включая жену, детей и племянников, за поддержку в его неустанной борьбе с расизмом. После этого он представил меня и предложил задавать вопросы.
Сразу взметнулось не менее десятка рук. Первой прорвалась тощая блондинка с горящими глазами — представитель какого-то важного телеканала.
— Скажите, почему вы называете эту мерзлоту вечной? Вы что, не признаёте неизбежности глобального потепления?
Как принято, вопрос уже содержал в себе и ответ, и обвинение, и приговор. Но меня не так-то просто было взять голыми руками. Я сказал:
— Я чрезвычайно рад, что вы подняли этот вопрос. Это очень важный и принципиальный вопрос. Наш институт совместно с учёными и специалистами в области затронутого вами вопроса постоянно работает над проблемами …
Моей задачей было отвечать как можно дольше, вкладывая в свой ответ как можно меньше смысла. Этим я достигал сразу двух целей: во-первых, затягивал время, тем самым не оставляя другим акулам пера возможности блистать своим глубокомыслием, а во-вторых, нагонял на них такую тоску, что у них отпадало желание задавать вопросы и хотелось поскорее закончить эту тягомотину и вернуться домой к семье.
Проговорив так минут пятнадцать, я, наконец, сжалился над своими слушателями и сказал, обращаясь к тощей блондинке:
— Надеюсь, я ответил на ваш вопрос.
— Нет, вы не ответили, — запротестовала блондинка. На что я и рассчитывал. — Признаёте ли вы, что вашей так называемой вечной мерзлотой вы, по сути дела, прикрываете неприкрытый расизм? Потому что вследствие глобального потепления и уменьшения площади суши больше всего пострадает афроамериканское население, которое…
— Спасибо, что вы задали этот вопрос, — отвечал я, воодушевляясь, поскольку это давало мне возможность убить ещё минут десять. — Учитывая неизбежность глобального потепления, наш институт ИВМ уже изменил название и теперь расшифровывается не как Институт Вечной Мерзлоты, а как Институт Временной Мерзлоты. Позвольте мне далее внести полную ясность …
К тому времени, как я закончил отвечать, аудитория окончательно скисла. Ещё два или три человека попытались что-то спросить, на что я отвечал с таким же энтузиазмом, такой же продолжительностью и такой же тошнотворной бессмысленностью. На этом пресс-конференция закончилась.
Когда мы выходили из зала заседаний, мистер Хохман лично похлопал меня по плечу и сказал вполголоса:
— Молодец. Теперь наводите порядок у себя в отделе. Другие будут с вас брать пример.
— Каким образом? — так же вполголоса спросил я.
— За новостями надо следить, — пробурчал мистер Хохман, скрываясь за полутонной дубовой дверью своего кабинета.
Вечером я посмотрел новости по главным каналам, полистал свежие газеты и к утру следующего дня был готов к борьбе с расизмом, который, как выяснилось, был основной и единственной проблемой нашего существования. Вооружённый политически корректной идеологией, я собрал весь личный состав отдела и для начала объявил:
— Поднимите руку те, кто считает себя расистом.
Мои сотрудники в ужасе переглянулись. Среди них были мужчины и женщины, белые, китайцы и мексиканцы. Была одна чёрная женщина — молодая смешливая секретарша Шаниква Вашингтон. Руку никто не поднял. Я сказал:
— А теперь поднимите руку те, кто не считает себя расистом.
В гробовой тишине все подняли руки, всё ещё не понимая, к чему это ведёт.
— Дамы и господа, — сказал я, — знаете ли вы, что такое привилегия белого человека? Если не знаете, я объясню: это привилегия и позор, с которыми вы родились. Все, за исключением Шаниквы. Это значит, что вы все расисты. Если человек отрицает, что он расист, это как раз и является доказательством, что он есть самый отъявленный расист. Понятно?
Несколько человек подняли руки. Один сказал;
— А если не отрицает?
Конечно, этот вопрос задал Хаим Блюмкин. Скотина. Ему всегда больше всех надо. Этот негодяй может испортить мне всю антирасистскую кампанию по спасению вечной мерзлоты. Я отвечал со всей деликатностью:
— А вы, Блюмкин, заткнитесь. Только расист может задать такой вопрос.
Все поднятые руки разом опустились.
Далее я объяснил притихшей аудитории, что наш институт, как, впрочем, и всю страну поразил расизм. Это должно быть очевидно каждому, а если кто этого не видит, то он и есть расист. И теперь нам следует направить свои усилия на борьбу с этим злом. Завтра приедет пресса, и мы все должны стать на колени перед портретом какой-либо невинной жертвы расизма афроамериканского происхождения, покаяться в своей белой привилегированности и принести извинения за годы рабовладения.
— Вопросы есть? — пригрозил я.
Поднялся гвалт; начали выяснять, чей портрет может служить объектом коленопреклонения. Кто-то предложил Барака Обаму, кто-то Луи Армстронга. Один пожилой инженер, Франк, настаивал на портрете Сэми Дейвиса. Но все эти кандидаты не тянули на угнетённую жертву, тем более, что Сэми Дейвис был евреем, хоть и чёрного цвета. Наконец, другой инженер по имени Стивен сказал, что его брат работает в полиции, и там на доске объявлений таких портретов сколько хочешь. Он попросит брата сделать копии и принесёт завтра на работу.
На следующий день мы вывесили полдюжины портретов угнетённых афроамериканцев, которые принёс Стивен, дождались представителей прессы, и я призвал отдел к покаянию в виде коленопреклонения. Но тут Блюмкин заявил, что он еврей, и его религия не позволяет ему становиться на колени. Немедленно ещё несколько человек объявили себя евреями. Один инженер, недавний иммигрант из России, в знак доказательства своего иудейства размашисто перекрестился. Опять негодяй Блюмкин портил мне всё торжество. Я сказал:
— Дамы и господа, а также Блюмкин! Вы живёте в свободной стране, и никто не может портить вашу религиозную совесть. Вы имеете полное право добровольно, по зову сердца стать на колени и покаяться в своей постыдной расовой привилегированности. А кто не прислушается к зову сердца, должен подумать о своих квартальных премиальных.
Все, как один, включая Блюмкина и других кандидатов в евреи, разом рухнули на колени. Пресса щёлкала затворами аппаратов, от удовольствия истекая слюной. Чтобы закрепить успех, я приступил к очередному мероприятию по искоренению недуга.
— Господа! — объявил я. — Вы все видели в новостях по телевизору, как белые супремасисты в порыве раскаяния целуют ноги представителям угнетённого афроамериканского меньшинства. Мы должны поддержать почин. Если есть вопросы, я постараюсь на них ответить. А вы, Блюмкин, молчите.
Так как Шаниква Вашингтон была единственным представителем угнетённого меньшинства, то выбор автоматически пал на неё. Шаниква носила коротенькие мини-юбки, и никто не возражал против того, чтобы целовать ей ноги
в целях борьбы за правое дело. Пожилой Франк заявил, что у него радикулит, и он не может низко наклоняться, поэтому он в состоянии целовать ноги Шаниквы только выше колен. Немедленно ещё несколько инженеров и техников схватились за поясницы. Шаниква не принимала участия в дискуссии и лишь застенчиво улыбалась. Предстоящая процедура явно ей льстила.
Как я ни старался, моя беззаветная преданность делу борьбы с расизмом не увенчалась успехом. Кампания в прессе против Института Временной Мерзлоты на стихала. Наверное, мерзлота, как снег и лёд, ассоциировалась с постыдным белым цветом расовой привилегии. «Под маской борьбы с расизмом, — вещали газеты и телестанции, — в этом так называемом институте так называемой мерзлоты расизм докатился до того, что уже ставит под сомнение всеми признанное и уважаемое глобальное изменение климата».
Перед зданием института начались хорошо организованные стихийные демонстрации протеста. Демонстранты несли плакаты «Долой вечную мерзлоту!», «Вечно только учение Маркса!» и «Еврея Хохмана на виселицу!» Самые активные молодые люди в знак протеста разбили стёкла в ближайших витринах и подожгли несколько машин. Одна девушка в знак протеста мочилась на проезжей части. Пресса на первых страницах умильно освещала эти мирные протесты.
Мистер Хохман перестал приходить в офис и отвечать на телефонные звонки. Позже выяснилось, что он иммигрировал в Израиль и открыл там свою компанию по развитию вечной мерзлоты в пустыне Негев. Мои сотрудники какое-то время ещё являлись на работу, проникая в здание с чёрного хода.
В разгар событий я получил вызов в суд в связи с заявлением адвокатской фирмы, представляющей интересы Шаниквы Вашингтон. Речь шла о сексуальном домогательстве, которое именуется звучным словом харасмент. Я обвинялся в том, что руководимый мною коллектив отдела харастал сотрудницу Ш. Вашингтон за колени и даже выше, из-за чего её жизнь дала неизлечимую трещину. Теперь ей по ночам являются кошмары в моём зловещем обличье. Я попытался объясниться с пострадавшей сотрудницей, но оказалось, что на работе её нет, и не будет. Она сидит дома, не отвечает на звонки, и к ней приставлена вооружённая охрана.
В это время со мной стало происходить что-то странное. В меня вселился холод. Я стал замерзать независимо от погоды, как бы тепло я ни одевался. Этот мёртвый холод был глубоко внутри, и я чувствовал, что он никогда меня не покинет. Это был вечный холод. Вечная мерзлота.
Институт закрыли по постановлению окружного судьи. Вечная мерзлота была объявлена расистской лженаукой, упоминание термина «мерзлота» запрещено, а учебники и научные труды, в которых этот термин встречался, изъяты из библиотек. Чтобы окончательно разделаться с мерзкой мерзлотой, эти псевдонаучные труды и псевдоучебники начали сжигать на площади перед зданием вражеского, теперь уже бывшего института.
Заодно, по инициативе газеты «Май-Вей Таймс», в огонь пошли классики американской литературы, которые сплошь оказались белыми супремасистами. Горел Джек Лондон в своём белом безмолвии. Горел Марк Твен. Полыхали Джон Стейнбек, Роберт Пен Уоррен, Вильям Фолкнер и Джером Сэлинджер. Корчилась в огне Гарриет Бичер Стоу. На площади царило ликование. Плясали в йфории молодые мужчины и женщины, и отблески огня плясали на их счастливых лицах…
И вот мы приблизились к концу моего хвастливого повествования, и пришло время поставить точку. Но на самом деле, у этой истории нет конца, а есть одно нескончаемое многоточие. Время остановилось. Внутренняя мерзлота навечно выморозила мои эмоции, мысли и желания, включая потребность в человеческом общении. Я погрузился в холодную пустоту одиночества. Знакомые перестали мне звонить и стали избегать встреч. Я потерял друзей и родственников. Я потерял самого себя.
Единственный человек, который помнит обо мне и периодически навещает меня в тюрьме — это сердобольная Шаниква Вашингтон.
Александр МАТЛИН
Иллюстрации Вальдемара Крюгера
Анатолий Либерман: «Юмористы редко бывают балагурами…»
Уважаемые читатели, на страницах нашей газеты мы часто публикуем рассказы писателя Александра Матлина с изумительными иллюстрациями художника Вальдемара Крюгера.
Мы хотим предложить вам рецензию Анатолия Либермана на сборник сатирических миниатюр Александра Матлина «Войти в реку времени. Рассказы». Чикаго: Bagriy & Company, 2019. 232 с.
Нет, вроде бы, истины более избитой, чем та, что в обыденной жизни юмористы редко бывают балагурами. Великие комические артисты Чарли Чаплин и Аркадий Райкин в обществе говорили мало и никого не смешили. Были, впрочем, и исключения. Оскар Уайльд сыпал на людях каламбурами, как персонажи его комедий. И, конечно, к своему жанру юмористы не прикованы. Джером К. Джером написал лирическую автобиографическую повесть (роман) «Пол Кельвер», а почти гениальный Аркадий Аверченко воткнул дюжину ножей в спину революции. О Чехове и говорить не стоит. Вступление это понадобилось мне потому, что «Войти в реку времени» — сборник сатирических миниатюр. Узнаете много полезного и невеселого.
А теперь вернемся к началу. Жанр А. Матлина — миниатюра. В этом сборнике их 25. Их герои — эмигранты из СССР, а вокруг -Америка, еврейская и всякая. Метод Матлина — довести в дружеском шарже или карикатуре ситуацию до абсурда, и тем он отличается от упомянутого выше Аверченко, которому ничего не надо было преувеличивать (казалось, что жизнь трагикомична сама по себе), и приближается к Джером К. Джерому. В столкновениях американцев и бывших россиян, особенно недавних, самое забавное — неспособность первых пожертвовать догмой и буквой закона ради здравого смысла (неспособность, помноженная на воображаемое превосходство перед «русскими дикарями», которых надо учить самым элементарным вещам), а у вторых усвоенная на родине уверенность, что успеха можно достичь, только обманув власти и нарушив закон. Обе стороны в чем-то правы, но не американцы должны приспосабливаться к России, а «русские» к Америке. Об этом и книга.
Беда сатирических, да и любых миниатюр в том, что их невозможно пересказать: их надо воспроизводить целиком, чего я сделать здесь, конечно, не могу. Бессмыслица, царящая ныне в американском образовании и американском законодательстве (бессмыслица, очевидная не только со стороны), ханжеская скромность на фоне безудержного разврата; утопические проекты, пожирающие бюджет, — всё это подмечено острым глазом и описано в сатирических тонах, но без откровенного издевательства и надрыва. Подонок-подросток терзает рассказчика по телефону. Но поймать паршивца трудно, а наказать — тем более. И кто знает: вдруг он страдает от депрессии или у него было тяжелое детство — того гляди, гнев обрушится на кляузника. Эмигрант Гриша сделал три открытия: разумные существа не способны на разумные поступки; признать вину дешевле, чем доказывать правоту; за веру в человечество надо платить. Это первоначальное накопление мудрости обошлось ему в шестьсот долларов, «по двести долларов за штуку». «Если вдуматься не такая уж высокая цена, учитывая, что эти удивительные открытия стали Гришиными уроками на всю жизнь. И помогли ему прожить эту жизнь в Америке с успехом и достоинством, будучи свободным членом нашего свободного, хотя далеко не совершенного общества». Узнав, что существует где-то остров, где много кур, Лис спросил Маленького Принца, есть ли там охотники, и, узнав, что есть, пришел к сходному выводу: «Ничто в мире не совершенно».
А. Матлин делает вид, что забавляется происходящим, но не всегда. Медицинские роботы, заменившие живых врачей; затравленный учитель математики, который рискнул дать балбесам трудную задачу и получил по заслугам; сплетни, распространяющиеся среди эмигрантов с молниеносной быстротой, и прочее. Каждая миниатюра — зарисовка с натуры, но со сдвинутыми пропорциями. Очень хорош цикл о Мише и Грише, только что приехавших в Америку, готовых завоевать ее и в конечном итоге завоевавших. Иногда мне кажется, что он пережимает, но это вопрос вкуса. Книга прекрасно иллюстрирована, в основном Вальдемаром Крюгером…
Всё же один отрывок я приведу целиком. Марина, совсем еще не знающая языка эмигрантка, получила работу в шикарном магазине детских товаров. От нее требовалось складывать и вычитать при помощи калькулятора суммы выручки. Она пренебрегла данным ей калькулятором и мгновенно получила ответ в уме. Этот фокус (колдовство какое-то!) привел и хозяйку, и ее адвоката в ужас, и женщину уволили. И вот через сколько-то лет младший сын хозяйки успел окончить колледж и пригласил мать на выпускное празднование (абзацы ниже укрупнены):
«Просторный холл университета кипел радостью, и по нему бесцельно слонялись празднично одетые молодые люди, бывшие студенты, а теперь дипломированные специалисты, со своими счастливыми мамами и папами. Джейк подвёл миссис Варшоски к стройной, элегантно одетой шатенке и сказал:
— Мама, познакомься. Это моя учительница, профессор математики миссис Бродин.
— Хелло, миссис Варшоски, — сказала Марина. Рада вас видеть. У вас очень способный сын.
— Мерайна, это ты? — проговорила миссис Варшоски, с трудом приходя в себя от шока.
— Когда ты стала профессором математики?
— Очень давно, миссис Варшоски. Задолго до того, как мы познакомились, — сказала Марина, демонстрируя безупречное владение английской грамматикой.
— Как идет ваш бизнес?
— Ничего. Спасибо. Я его закрыла. Можно у тебя кое-что спросить? Джейк, подожди нас за тем столом. Она отвела Марину в сторону.
— Мерайна, дело прошлое, — в голосе миссис Варшоски звучала мольба. — Скажи, откуда ты знала результаты сложения и вычитания?
— Посчитала.
— Как ты могла посчитать без калькулятора?
— В уме. У нас в школе в четвёртом классе были уроки устного счёта. А разве вас в школе не учили считать?
— В школе, — задумчиво повторила миссис Варшоски. — В школе у меня был выбор: арифметика или сексуальное образование. Я выбрала сексуальное образование. Она помолчала и добавила со вздохом:
— Видишь, Мерайна, каждый делает выбор по своему призванию. — Это правда, — согласилась Марина. — Хорошо, что у меня не было выбора. Не знаю, куда бы меня завело моё призвание.
Они расцеловались».
Оскар Уайльд, пожалуй, закончил бы фразой: «Вирджиния покраснела».
Анатолий ЛИБЕРМАН
Оцените пост
(голосовало: 7, средняя оценка: 4,57 из 5)
Загрузка...
