Простая молитва

Колонну жавшихся друг к другу евреев гнали всего несколько румынских солдат. Гетто опустело. Люди знали, куда идут, но, как и было им сказано, прихватили с собой самое ценное… Мимо прогрохотал грузовой Хорх. Он обогнал колонну и скрылся в направлении окраины городка. Там недалеко, просто среди поля, уже была выкопана большая яма. Хорх остановился метрах в двадцати. Из кабины выскочил немецкий офицер, но не в войсковой, а в черной форме. Что-то громко скомандовал, и солдаты, выпрыгнув из кузова, стали готовить пулеметы.
Молодых мужчин было мало. В основном старики, женщины и дети. Но все равно, казалось, кинься они на конвой — смяли бы! Растоптали… Но нет… Шли покорно, в каком-то оцепенении.
Из-за низеньких, местами обгоревших заборчиков, за колонной наблюдали горожане. В основном женщины. Даже не пытаясь скрыть слезы. Но чем они могли помочь? Только тихо застонать, только перекрестить напоследок… Ну и что, что евреи? Бог один!
— Сара, девочка моя. Ты видишь, вон, впереди? Ты видишь? Это тетя Клава. Ты ее помнишь? — говорила красивая молодая женщина дочери, девочке лет двенадцати, шедшей с нею рядом.
— Да, мама! Я ее знаю!
— Ингэлэ моё! Когда мы поравняемся, ты побежишь к ней!
— Нет! Мама!
— Да, мое солнышко! Да! Ты побежишь! Она добрая…
— А ты?
— И я… Я приду потом… — слеза покатилась по щеке… Женщина, не останавливаясь, обняла дочку, поцеловала… И с силой вытолкнула из колонны прямо на стоящую у калитки Клаву… Та поняла все, и, прикрыв девочку полой пальто, потянула в дом. Солдаты то ли не заметили, то ли им было не до маленькой еврейки… Колонна прошла…

Эта книга находилась в семье всегда. Большой фолиант в переплете из темно-красного картона с тиснеными буквами. «Живописная Россия» — альманах, дополнение к журналу «Нева» за 1872 год. «Малороссия и Волынь». Он стоял на камине, где между старыми бронзовыми подсвечниками лежала толстая Библия в коже, еще на старославянском… Страницы альманаха были потрепаны, но гравюры достаточно четки и красиво выполнены. На внутренней стороне задней обложки было что-то написано незнакомыми буквами, скорее всего на иврите.
Когда переваливает за пятьдесят, жизненные ценности как-то переосмысливаются. Что-то уходит из поля зрения, что-то еще маячит, но все реже обращает на себя внимание, но что-то и приобретается… Именно что-то, потому что в таком возрасте новые родственники уже не появляются, а друзья, если такие и были, как-то отдаляются… Внуки в расчет не берутся. Это не родственники, это твое продолжение.
Дмитрий вечерами любил просто полистать журналы. Но вот в последнее время все больше открывал старый фолиант. И не только потому, что в нем рассказывалось о его крае, а именно потому, что рассказывалось не так, как в современной периодике… Вроде все то же, но не то… Не объяснить…
Уже несколько раз он обращал внимание на выцветшую надпись от руки на незнакомом языке в конце книги… «Вот бы знать, что там?»- думал он. Но кто прочтет? Даже из знакомых евреев вряд ли кто знает эту письменность… Хотя…

Иван всегда был активистом, хоть партийным никогда не был… Он первый полез срывать крест с церкви в своем селе, а потом повел опера по раскулачке к родной сестре и показал, куда она спрятала пару мешков кукурузы — все, что имелось для пропитания ей с четырьмя детьми. Его тогда хвалили, и даже Таня — комсомолка прошлась с ним вечером за руку… Ивана определили на работу в район, где он и проворовался. Может быть, и сошло бы, только Таню тогда заметил не только Иван, но и комсомольский вожак района…
Пока Иван отсиживал, Таня вышла замуж. Муж ее стремительно поднимался и был уже партийной шишкой. И отвергнутый влюбленный затаил злобу…
При оккупации Иван пошел в комендатуру и записался в полицаи… Он сам волок Таню за косы по улице к зданию полиции, где, как жену партийца, бросил на растерзание своим дружкам — полицаям… Таню били и насиловали просто так, ни в чем не обвиняя и ничего не спрашивая. Спасибо румынскому офицеру. Не выдержав очередных воплей из подвала, он вошел туда. На охапке прелой соломы лежал женщина в изорванной одежде, вся в синяках и укусах… Перед глазами офицера поплыл туман, он вынул из кобуры парабеллум… и прекратил ее страдания…
И вот этот самый Иван, теперь уже старший шуцман, завалился в домик к Клаве. Перегар самогона заполнил комнату.
— Где жидовка? — смотрел зло, с наглой ухмылкой.
— Да что вы, господин полицейский! Откуда?
— Я знаю, откуда! Где она? — прошел по домику, посмотрел во все комнатки… Нет.
— Куда ты ее спрятала?
— Господин полицейский! Ну, что вы говорите! Вот лучше, отведайте! — Клава поставила на стол графин самогона. Вывалила из чугуна вареной в мундирах картошки, откуда-то достала припрятанный кусочек сала.
— Прошу вас! Выпейте у меня дома!
Иван сел за стол. Выпил, закусил.
— Смотри, Клава! Я сегодня добрый. Но если завтра придет гер Хогель… — ( Конечно, не сказал, что уже доложил помощнику коменданта, мол, у одной бабы скрывается еврейка). — Повесят вместе с жидовкой! — Встал, протянул руку, провел по ноге Клавы, ущипнул за задницу, повернулся и ушел.
… Клава сдернула половик, открыла дверь в подпол.
— Выходи, Сарочка!
Скрипнула лестница и девочка показалась из подвала.
— Слушай меня, деточка… Зовут тебя от сегодня — Соня. Твоя мама — Лида, моя сестра из села. Умерла от тифа. Хорошо запомни это! А теперь садись на стул.
Клава защёлкала ручной машинкой и пышные, черные, вьющиеся локоны упали на пол.
— А кто это был, тетя Клава?
— Ой… Не спрашивай, Сонечка! Беда это наша.
— А где мама? Она когда придет?
Клава ничего не ответила, вышла из комнаты.
Ночью она проснулась от того, что в комнате было светло. На столе горела свеча. На полу, на коленях стояла Соня, открыв большую книгу с которой бежала из колонны. Она водила пальцем и читала что-то написанное на последней странице. Губы ее шевелились…
Иван вдруг проснулся среди ночи. Неясный, панический страх охватил его. Что-то давило, не давало дышать. Встал, повернулся к иконам перекреститься, но не смог. Перед глазами промелькнуло, как слетал крест с сельской церквушки. Как загудел, ударившись об землю. Как застонали, опустив глаза, бабы и старики…
На другой день Хогель привез новый флаг. Велел повесить на комендатуре. Иван сам вызвался, хотя беспокойное чувство еще с ночи не покидало его… Вот и крыша. Он развернул полотнище, готовясь воткнуть древко в держатель. Внезапный порыв ветра заиграл флагом, потянул за собой… Полотно распрямилось, затрепетала свастика… Рывок! И Иван, потеряв равновесие, зацепившись ногой за конек, полетел вниз, прямо на кованые пики ограды палисада.
… Он еще долго висел, наколотый, как на вилы, сжимая в руке разорванный флаг со свастикой…

— Борис Львович был уже давно на пенсии. К тому же, что-то расхворался в тот день, когда к нему пришел незнакомый мужчина.
— Здравствуйте, Борис Львович!
— Здравствуйте. Что вы хотели?
— Извините, но мне сказали, что вы можете читать на иврите…
— И кто это вам сказал?
— Ой, я спрашивал у многих… И мне сказали, что только вы…
— Вэй мир! Бедный Израиль! Как же они там читают без меня?! — он улыбнулся…
Дмитрий оценил шутку.
— Ну, я имею в виду…
— Ой, молодой человек, я понял, что вы имеете в виду. Так что вам надо прочитать?
Мужчина развернул почтовую бумагу, в которую была завернута большая книга. Открыл ее на последней странице.
— Вот. Мне кажется, это на иврите…
— Сонечка! Сонечка! Подойди к нам, дорогая! Посмотри, что принес этот молодой человек! Этой книге больше ста лет!
Софья Михайловна — жена Бориса Львовича, вошла в комнату, бросила взгляд на книгу и замерла.
— Молодой человек, а откуда у вас эта книга? — спросила она.
— Она всегда у нас была… Сколько себя помню…
— Так может… Может вы из Каменца?
— Да. Так и есть… А что?
— А Клава… Кто вам Клава?
— Это моя мама.
— Мама? Как странно…
— Я поздний, очень поздний ребенок…
— Сонечка, что происходит? — спросил Борис Львович.
Женщина что-то ответила на еврейском. Глаза старого еврея округлились. Слезы ручьем текли по щекам Софьи Михайловны…
— Где? Где сейчас ваша мама? Скажите мне скорее!
— Ее нет… Она умерла…
— Боже мой! Боже мой! Какое горе!
— А что происходит? Что случилось? — Дмитрий и не скрывал удивления.
— Случилось! Очень многое случилось…
И Софья Михайловна рассказала, как во время войны украинская женщина спасла еврейскую девочку… Как заботилась, как прятала ее… И как они потерялись после войны…
— Так что, вы мне, как брат, Дмитрий, — закончила она свой рассказ.
Когда успокоились, уже за накрытым столом Дмитрий все же спросил:
— А что же написано в книге?
— Ничего особенного, — ответила София — просто старая еврейская молитва… Но я точно знаю, что один раз она свершила чудо…