«Положи меня как печать на сердце твое,
печатью на руку твою,
ибо сильна, как смерть, любовь;
как преисподняя, люта ревность,
стрелы ее – стрелы огненные».
«Песнь песней»
Мировая литература уделяет ревности пристальное внимание. Для меня приведенная в эпиграфе фраза стала первым шагом к иудаизму. Она очаровала невероятной красотой и правдивостью. Много раз я перечитывал рассказ Куприна «Суламифь» и все восторгался этой фразой. Почему? Потому, что трудно найти человека ревнивее меня. Знакомство с романом Льва Толстого «Анна Каренина» закончилось печально для книги. Я разорвал ее на мелкие кусочки. Такая же участь постигла и другие книги, в которых героини осмеливались изменять мужьям. Причем их не могли спасти никакие оправдания: любовь, заработок, лекарство для больной бабушки. И даже спасение целого народа не уберегло бы их от участи «Анны Карениной». Зато трагедия Шекспира «Отелло» лежала у меня на самом почетном месте.
Пришла пора выбирать супругу. Многие делают это, исходя из цвета ее волос, глаз, должности папы и т.д. Мне на это все было плевать. Главное – не закончить жизнь в тюремной камере. Поэтому единственным критерием была душевная чистота. Чувства пришли потом. Мы поженились. Супруга привезла с собой фотографии. Она была общественницей. Поэтому фотографий было много: в военной части, в учебной группе института, в детском саду. Я присмотрелся. Везде рядом на фотографиях стояли мальчики. Особенно близко – на фотографии в детском саду. Стало ясно, что фотографии ждет судьба великого произведения Толстого. Но жена могла обидеться. С другой стороны, как жить, когда они, сволочи, стоят рядом. Еще, гады, нагло улыбаются. Да нет, не просто улыбаются. Они смотрят на меня и смеются. Ничего! Хорошо смеется тот, кто смеется последним. Я отыскал ножницы и начал всем этим наглецам выкалывать глаза. Жена, обнаружив ослепление «бывших кавалеров», по-моему, страшно обрадовалась. Любая женщина любит, чтобы ее ревновали. Поэтому периодические вспышки ревности к Копернику, Микеланджело, Шеварднадзе, а главное, к Алену Делону вносили приятное разнообразие в пресную семейную жизнь.
Шли годы. Я стал религиозным. Страсти поутихли. Перестал читать художественную литературу. Гордился, что избавился от древней страсти. Но вдруг… В иешиве со мной учился мой ровесник. Трудно найти двух людей, более различающихся по характеру. Он заполняет многочисленные тетрадки бисерным почерком, занимается по двадцать часов в сутки. Плохо контактирует с ребятами. Я – полная противоположность. Много чувства. Много контактов. Постоянно лезу не в свое дело. Но нам обоим было трудно. Мы оба не желали спать на уроках Торы. Желали изучать Талмуд. Оба неперспективные. Поэтому иешива не хотела выделять нам преподавателей. Мы по очереди хватали одиноких праведников, которые уделяли нам время. Одним из них был Шломо Шапиро. Он вечно нацелен на то, чтобы кому-то помогать. Постоянно занимался со мной. Его помощь я принимал как должное.
Однажды мой «конкурент» его перехватил. «Огненные стрелы» стали язвить мою грудь. Помощь другого праведника позволяла мне учиться, но было невероятно больно за Шломо. Он ведь отказался от занятий с руководителем иешивы. Сколько мог бы выучить, если бы мой сверстник не морочил ему голову! Справедливый гнев кипел в моей душе. «Я ему сейчас все скажу. Эгоист несчастный!» – бушевали страсти в моей душе.
Наконец я решил разрушить этот несправедливый союз. «А вдруг они меня не послушают? – подумалось мне. – Надо заручиться авторитетом рава Моше Элияшева». Решил открыть ему суть проблемы. Мстительно радовался, как я ему все скажу. Вдруг меня как будто облили ведром холодной воды.
– Не смей! – приказал рав. – Время, которое Шломо тратит на помощь другим, Всевышний ему вернет. Он будет в один час понимать в три раза больше.
Вскоре Шломо перешел в другое место. Ревновать было некого. Прошли годы. Я занялся книжкой и песнями. Наладившиеся занятия Гемарой прервались. В голове звучали музыкальные мотивы, иногда прерываемые пререканиями с героями рассказов.
Я снова вернулся в материальный мир из мира Торы, вернулся с благородными целями. Хотел – ни много ни мало – спасти человечество, которое я вдруг страшно полюбил. А многие высокопоставленные «редиски» мне мешали. Более того, они спасали его сами. С большим трудом удалось достать их фотографии. Некоторые я вырезал из газет и журналов. Приготовил старые бабушкины ножницы. Нержавеющая сталь уже приятно согревала руки. Я уже представлял, как буду их кромсать… Вдруг рядом раздался противный слащавый голос: «Тебе нельзя, ты религиозный». Я оглянулся. Голос доносился откуда-то изнутри. Я пробовал сопротивляться. Доказывал, что не для себя, а для человечества. «Все равно нельзя», – твердил голос. Я сдался. Только на всякий случай фотографии выкинул. И еще попросил жену спрятать ножницы. От греха подальше…
P.S. Недавно я пытался вспомнить, чьи портреты тогда вырезал. Сосредоточенно думал. Но ничего не получилось! Стал перебирать в памяти имена высокопоставленных знакомых – тот же результат! Не знаю, радоваться или переживать? То ли память стала хуже, то ли чувства поостыли… А может, все-таки начал понимать, что то, что мне полагается, никто не в состоянии отнять. То же, чего мне не хотят дать, на самом деле мне и не нужно. А вы как думаете? А?
Оцените пост
(голосовало: 2, средняя оценка: 5,00 из 5)
Загрузка...
