Впервые это слово я услышал, когда мне было двадцать два года. Я тогда закончил в Тбилиси политехнический институт, и отец мне купил путевку в санаторий города Гудауты. Там был как раз заезд «особо интеллектуальной» публики – донецких шахтеров. Причем это были именно те донецкие шахтеры, которым не дают отпуска летом. Атмосфера разврата и пьянства, царившая в санатории, сопровождалась, как всегда, антисемитизмом. Я увидел это первый раз в жизни. Я рос в Грузии, выезжал в Россию на шахматные соревнования и об антисемитизме знал только из литературы. В этом санатории я впервые столкнулся с ним лично.
Вначале несколько слов о культурном уровне проживавших там людей. В первый день моего приезда я лежал на кровати, и в мою дверь постучал какой-то человек: «Я только что побрился, у тебя нет одеколона, вытереть щеки?» Я ответил: «Пожалуйста, вот стоит на тумбочке». Он подошел к тумбочке, вытащил откуда-то стакан, резким движением вылил весь мой одеколон в стакан, выпил его и сбежал. Я не знал, что можно пить одеколон, и думал, что им пользуются только для бритья, поэтому действия этого человека были для меня в новинку. Позднее я узнал, что одеколон массово употребляется для питья, когда кончаются деньги на спиртное.
В этом же санатории я впервые услышал слово «жид». Мой сосед по столу, украинец почти двухметрового роста, вдруг крикнул через стол: «Это жидовка?» Я слышал, что когда-то в России евреев презрительно называли жидами, но чтобы эти слова употреблялись сейчас?! Кровь хлынула мне в голову. Я встал и сказал ему: «Я еврей из Грузии. И тебя сейчас зарежу!» То, что человек из Грузии может зарезать, они знали. Интересно, что он тут же стал испуганно оправдываться и даже заикаться, уверять, что он ничего не говорил. На следующий день он уехал из санатория.
Сам я в жизни не мог зарезать и курицы. Но ради курьеза расскажу, что перед моим отъездом в санаторий Саша Шулумба, абхаз, который учился в моей группе, сказал мне: «Если будут конфликты в Гудауте, разыщи на пляже Сэрожика и скажи, что ты от Сашика. Все, что надо, он тебе сделает». Приехав в этот город, я первым делом разыскал этого Сэрожика и сказал, что я от Сашика. Он спросил:
– Кого-то надо зарезать?
Я сказал:
– Пока нет.
– Ну, надо будет, тогда и обратишься. А сейчас иди гуляй.
Случилось так, что в течение нескольких дней местные жители конфликтовали с обитателями санатория. Они блокировали санаторий и гулять никого не выпускали. Гулять позволяли только мне. Когда я гордо выходил из санатория, я слышал уважительный шепот: «Тсс… идет Сашикин и Сэрожикин друг!» Может быть, тот украинец впервые услышал от еврея, что он собирается его зарезать. Жаль, я прибавил, что я из Грузии, может, это уменьшило эффект. Если бы он решил, что за такие слова его может зарезать любой еврей, было бы приятнее.
В Израиле мне однажды попала в руки одна русскоязычная газета, где ругали религиозных евреев, и мне стало стыдно за свое отношение к донецким шахтерам. Ведь это были шахтеры, а не профессора физики или члены парламента. Возможно, у них просто закончился одеколон, и если бы я им поставил по пузырю, шахтеры раскаялись бы. Они ведь не называли меня мракобесом, паразитом. Не говорили по радио, что я ненавижу всех светских евреев и тем более неевреев. И я стал думать: а не вернуться ли мне в Гудауты? Прошло тридцать пять лет, но Сэрожик сказал: «Когда понадобится – приходи». А если Сэрожика уже нет в живых, разыщу его сына или внука. Ведь на Кавказе мужчины словами просто так не бросаются!
P.S. Обычно читатели рисуют себе образ автора. В глазах большинства я выглядел каким-то «витязем в тигровой шкуре». Люди, жившие прежде на Украине или в России, увидев меня, не могли сдержать разочарования. «Вы придумали про украинца?» – «Нет. Как раз это – чистая правда». – «Вы его брали на понт?» Да нет! Ничего такого, я просто не хотел слышать этого слова (кстати, с тех пор, несмотря на постоянные командировки, в том числе на Украину, я больше его и не слышал), а другого выхода у меня не было.