Не увидеть Эйфелевой башни

— Вот, собственно, и всё, — нотариус протянул Дане папку с документами. — Контакты моего парижского коллеги тоже в этой папке, он поможет. Там же — флэшка для вас.
Дана переводила непонимающий взгляд с нотариуса на маму, потом — на отца и снова на нотариуса.
— К сожалению, другими сведениями я не располагаю, — нотариус смягчил сухой тон, глядя в огромные вопрошающие глаза девушки. — Возможно, информация на флэшке внесет больше ясности.

По дороге домой все трое молчали. Одной рукой Дана держалась за ладонь отца, как когда-то в детстве, другой — прижимала к себе черную кожаную папку. Первой заговорила мама:
— Доченька, Мадлен была замечательной, необыкновенной, любила тебя очень. Нам всем ее не хватает, не только тебе. Но ты же знаешь, она всегда была немного чудачкой. Мы не можем сейчас всё бросить и лететь во Францию. Успеем еще. Если за 74 года мало что изменилось, две недели ничего не решат. Свадьба скоро, приглашения уже разослали. Ты до сих пор платье не выбрала. Это сейчас самое важное, нельзя же из-за платья переносить свадьбу. Нужно на чем-то остановиться, давай завтра поедем в салон на…
— Мама, если получится, я завтра улечу в Париж. Только были бы билеты.
— Я тебя одну не отпущу, я с тобой, — шепнул ей на ушко папа.
Дана прижалась к плечу отца.
— У тебя завтра эфир, — мама использовала последний аргумент.
— Придумают что-нибудь, кем-нибудь заменят.

Дана работала радиоведущей, она была популярной. Ее программа, начинаясь несколько лет назад как музыкальная, переросла со временем в настоящее утреннее ток-шоу для женщин. Психолог по образованию, она помогала им найти выход из подчас извилистого лабиринта судьбы. Удивительным было то, что женщины самого разного возраста доверяли девушке всё, рассказывали о себе, ожидая, что она распутает «клубок» их проблем. Внешность Даны слушательницам была хорошо известна: редакторы женских журналов с удовольствием публиковали ее статьи, украшая их фотографией автора — светловолосой кареглазой красавицы. В ее жизни еще какие-то два года назад все было замечательно: обожаемые родители, любимый, работа, которая приносила радость, и… Мадлен. А потом Мадлен не стало, земля ушла из-под ног, рушился мир. Дана тогда вновь показалась себе маленьким, бестолковым и беспомощным детенышем. Мадлен была ее бабушкой, мамой отца. Только в семье слово «бабушка» не прижилось. Мадлен — седовласый изящный ангел, добрый друг, хранительница детских секретов и взрослых тайн — она так много слушала и так мало рассказывала о себе. А теперь, спустя два года после ее ухода, когда Дана научилась с этой болью жить, Мадлен снова заговорила с ней с Небес. Нотариус позвонил в день 25-летия Даны.

Париж

По дороге из аэропорта Дана не видела ничего, она даже не выглянула из окна машины. Ее руки были такими же холодными, как металл поржавевшего массивного ключа, который они сжимали. Она слышала, как папа кому-то звонил, но ни о чем не спрашивала. Отец заговорил сам: «Здешний нотариус сказал, что все в порядке, и мы можем ехать прямо по адресу. Если вдруг не сумеем открыть дверь, он пришлет кого-нибудь в помощь. Он был очень любезен. Дана, ты всё поняла? Не волнуйся так». Она пришла в себя, только когда они с папой, поднявшись два пролета по узкой лестнице, остановились перед деревянной, потемневшей во многих местах дверью. На круглой ручке сохранились следы позолоты. Дана дотронулась до ручки, на пальцах осталась пыль. «Смелее, Дана», — шепнул ей отец.

Она вставила ключ в прорезь замка, с усилием повернула его несколько раз, дверь открылась. Пришлось раздвинуть паутину, чтобы пройти внутрь квартиры. Паутина была повсюду. На окнах, на полу и на мебели толстым слоем лежала пыль. Однако солнце пробивалось сквозь запыленные окна, освещая незатейливую обстановку комнат. Дана протерла салфеткой край дивана. Из-под серого слоя показалась обивка изумрудного цвета. Она прикоснулась к ней рукой, и мягкий бархат отозвался теплом. В углу Дана заметила какой-то сверток. Присмотревшись, увидела, что это кукла. Две кукольные косички торчали в разные стороны, головка склонилась на бок, а вся ее фигурка напоминала крошечную обиженную девочку.

Продолжая раздвигать паутину, они прошли во вторую комнату. Туалетный столик с резными ножками, квадратное зеркало в плетеной металлической раме, узкая кровать под стенкой, шкаф — это была спальня. «Невероятно, мама… ее квартира, 74 года… 74 года здесь никого не было», — шептал папа. Дана видела, как подрагивает у него уголок рта. На туалетном столике лежали какие-то баночки, опрокинутая бутылочка, похожая на флакон от духов. На навесной полке, затянутые паутиной, стояли два подсвечника с небольшими свечами и бокал на блюдечке — Дана узнала набор для шаббата. Она подошла к шкафу, не обращая внимания на пыль, распахнула двустворчатые дверцы и замерла от восторга. В шкафу висело платье. Золотистого цвета, с длинной ниспадающей юбкой, узкими кружевными рукавами и стоячим воротничком, с рядом жемчужных пуговиц до самого пояса, украшенного пряжкой в форме цветка — оно слепило сиянием шелка. Дана давно потеряла счет времени, любуясь платьем. Из оцепенения ее вывел голос отца:
— Доченька, нам пора в гостиницу. Скоро стемнеет, и мы здесь в темноте ничего не найдем. Тебе нужно отдохнуть. А завтра… Завтра — Париж! Я покажу тебе город.
— Я хочу завтра улететь домой. Папа, пожалуйста, я не хочу здесь оставаться, не могу… пока не могу.
— Доченька, ты же первый раз в Париже! Лувр, Эйфелева башня, Монмартр…
— Папочка, ты не обижайся. Знаешь, у меня какая-то пустота внутри. Прошу тебя, постарайся понять. А Эйфелева башня? Куда она денется, эта башня…
— Хорошо. Ты что-нибудь возьмешь с собой отсюда?
— Да, я заберу платье, а еще, — Дана взглянула по сторонам, — эту куклу!

Исповедь Мадлен

Самолет уже шел на посадку, когда отец спросил:
— Дана, а что было на флэшке? Или это секрет?
— Нет, нет, совсем не секрет, я просто не успела рассказать тебе. Слушай, я все записала, — Дана протянула отцу планшет, включив запись.
Мадлен заговорила с экрана: «Родная моя девочка, твоя Мадлен не выжила из ума и ничего не нафантазировала. Квартира в Париже — подарок тебе на день рождения. Надеюсь, завещание уже у тебя, раз ты слушаешь эту запись. Все, что ты сейчас услышишь, я могла рассказать тебе и раньше. Но нужно ли было? Сейчас ты поймешь, почему мне хотелось жить только настоящим. Я родилась в Париже. В январе 40-го мне исполнилось восемнадцать. Отец рано умер, я жила с матерью и собиралась замуж за Поля. Он жил в доме напротив, мы дружили с раннего детства — ничего удивительного, что мы друг друга полюбили. Поль был старше меня и к 22 годам уже стал известным портным. У него был талант, он шил всё: мужские костюмы, дамские платья, одежду для детей. От заказчиков не было отбоя. Мы хотели пожениться летом. Поль сказал, что сам сошьет мне платье к хупе, никому не доверит.
— А примерка? — спросила я. — Ты не должен до свадьбы видеть меня в этом платье!
— Сошью без примерки, доверься мне, — ответил Поль. — Я отдам тебе платье и увижу тебя в нем только на нашей свадьбе.

В мае платье было готово. Милая моя девочка, возможно, оно до сих пор сохранилось, и ты увидишь его. Возможно, оно покажется тебе старомодным и нелепым, но для меня это платье было… Я даже не могу подобрать слов. Когда я впервые примерила его, то заплакала от радости. Оно сидело так, будто я в нем родилась. Мне казалось, что ни у одной королевы в мире не было наряда красивее, чем у меня. Я была такой счастливой… А в июне в Париж вошли немцы.

Поль ушел в какой-то отряд с бойцами Сопротивления, я не очень разбиралась во всём этом тогда. Я была растеряна, не могла поверить, что вот так просто сдали мою родную Францию. Свадьбу мы отложили, были уверены, что ненадолго. Самым удивительным было поведение добрых знакомых. Булочник, который обычно расплывался в улыбке и говорил: «Ах, дорогая Мадлен, я вижу, что мои круассаны благотворно влияют на вашу талию, она становится все тоньше и тоньше», вдруг перестал здороваться и отворачивался при встрече. Однажды он захлопнул дверь булочной прямо перед моим носом и закрыл ее на замок.

Обстановка становилась всё более гнетущей. От Поля изредка приходили весточки, он настаивал, чтобы я пробиралась на юг страны. Ведь там были свои, французы. Мы с мамой бежали на юг в конце 41-го, а весной 42-го «свои» затолкали нас в вагон и… Так мы оказались в Освенциме. Мамы быстро не стало. Почему выжила я — не знаю. Наверное, потому, что жить совсем не хотелось. Еще в феврале 42-го до меня дошло печальное известие: друзья смогли сообщить, что Поль погиб: расстреляли в гестапо, кто-то его выдал. Я не боролась за свою жизнь ни одной минуты, но Всевышнему было виднее.

Твой будущий дед работал врачом в передвижном военном госпитале. Как можно было влюбиться в скелет, каким я была тогда, в январе 45-го, не понимаю до сих пор. Но что-то я заболталась — лучше буду о главном. О том, чтобы вернуться во Францию, я даже думать не хотела: жить там, как обычный человек, я бы уже не смогла. Твой дедушка был надежным и добрым, вот только детей нам Б-г долго не давал. Опять отвлекаюсь, больше не буду. Я не знала, кто из наших знакомых остался в живых после войны. Наугад написала несколько писем по старым адресам. Ответ пришел от друга Поля, он сообщил, что в нашу квартиру так никто и не вселился, и я могу приехать в любой момент. Намного позже я поняла, что значит «никто не вселился». Оказывается, во время оккупации многие принадлежавшие евреям квартиры были заняты. Когда после войны те выжившие возвращались, было большой проблемой выселить “гостей”. То ли опять Бог вмешался, то ли просто никто не покусился на крохотную квартирку, где и ценного-то ничего не было, но моё жилье осталось нетронутым. Так и стоит оно до сих пор. Я ни разу за 70 лет там не была. Да, еще забыла сказать тебе о Поле. Я узнала, что он погиб со словами…»

— Извините, что тревожу, но хочу заметить, что самолет давно сел. Все пассажиры, кроме нас, давно вышли. Выпустите меня, пожалуйста, и можете оставаться здесь, сколько хотите, — взмолился сосед у окошка.
Дана остановила запись и только сейчас заметила, что они действительно уже приземлились.

Кутюрье

— Доброе весеннее утро! С вами Дана.
Она не успела включить музыку, как раздался первый звонок.
— Дана, здравствуйте! Вы такая! Вы необыкновенная! Я вас обожаю!
— Здравствуйте. Спасибо. Давайте лучше поговорим о вас. Как вас зовут?
— Светлана. Но у меня нет проблем. Вернее, есть. Кто дизайнер вашего свадебного платья? Я вас видела по телевизору. Вы великолепны! Говорят, вам шил платье известный французский кутюрье. Расскажете?
— Да, мы еще поговорим об этом. Извините, Светлана, у нас новый звонок. Приветствую, вы в эфире!
— Здравствуйте, Дана! Меня зовут Елена. Я вас видела на обложке журнала. Я тоже скоро выхожу замуж. Скажите, кто дизайнер вашего свадебного платья?
— Елена, это передача не обо мне. У нас следующий звонок. Говорите, вы в эфире!
— Здравствуйте, Дана! Меня зовут Настя, я видела ваши свадебные фотографии в Интернете. Скажите, кто дизайнер вашего свадебного платья?

Телефон разрывался. Наконец Дана заговорила. В радиоэфире на всю страну разнеслись ее слова:
— Дизайнер моего платья — французский портной, и вряд ли он сам считал себя кутюрье. Его звали Поль. Парижский еврей. Он родился в Париже в 1918-м и был расстрелян в 1942-м. В этом платье за него должна была выходить замуж моя бабушка, Поль пошил его для нее. Но бабушку соотечественники отправили в Освенцим. А Поль… Он погиб со словами: «Да здравствует Франция!»

Наталья ТВЕРДОХЛЕБ