Ленинградские открыточки

«Каждый человек чем-то интересен. Каждый человек — материал»

В моём доме раздался телефонный звонок. Я сняла трубку, что само собой разумеется. Услышала слабый голос. Была плохая связь.

— Кто это? — не узнала я.

— Генрих, — отозвались в трубке.

У меня не было ни одного знакомого Генриха, если не считать единственного из моей юности. Юность проистекала в городе Ленинграде и давно прошла. Превратилась в зрелость с оттенком перезрелости. Тот давний Генрих хотел лишить меня невинности, но его планам не суждено было осуществиться, и он пропал бесследно и довольно быстро. Вряд ли тот давний Генрих захотел ко мне вернуться с прежними намерениями.

— Какой Генрих? — спросила я.

— Боровик, — отозвался голос.

Я сильно удивилась. Генрих Боровик — фигура известная, журналист-международник, постоянно присутствует в телевизионных передачах, рассказывает про Кубу и про Эрнеста Хемингуэя, который жил на Кубе, удил там рыбу, пил ром и покончил жизнь самоубийством. Причина — ром, гениальность, плохая наследственность.

Генрих Боровик — красивый, знаменитый, богатый, женатый, зачем я ему понадобилась? Мы были знакомы, но не более. Просто я знала, что он — Генрих Боровик, а он знал, что я писательница Виктория Токарева. И это всё.

— Привет, — отозвалась я. — Чем обязана?

— Хочу спросить: вам нужен продуктовый заказ?

Я не верила своим ушам. Генрих Боровик и продуктовый заказ — две вещи несовместные. Зачем успешному, обеспеченному Генриху эта профсоюзная деятельность?

Был такой период в брежневские времена, когда писателей прикрепляли к магазинам, и они с чёрного хода получали продуктовые заказы. В заказ входили мороженая курица, банка сгущённого молока, упаковка гречки, палка колбасы. Что-то ещё. Я уже не помню. Дела давно минувших дней.

Сейчас — другие времена. По городу стоят супермаркеты, набитые самой разной едой. Бери — не хочу.

— Заказ? — переспросила я. — А разве они ещё существуют?

— Это особые заказы: чёрная икра, коньяк, шоколадный ром. Всё за полцены.

К коньяку я равнодушна, как и к остальным крепким напиткам. Моя дочь говорит так: «Моя мама провела всю жизнь в искусстве, но так и не научилась пить и курить». Это правда, так что коньяк мне не нужен. А вот икра…

Недавно с делегацией я ездила в Баку. Членам делегации подарили по баночке икры ёмкостью двадцать пять грамм, на один бутерброд. Баночка была упакована, как французские духи. Чёрная икра — это деликатес. Когда её ешь, невольно закрываешь глаза от райского наслаждения. Плюс польза для здоровья. В чёрной икре есть то, чего нет больше нигде.

— А сколько стоит заказ? — спросила я.

— Мы отдаём за полцены. Помогаем писателям. Это наша гуманитарная помощь.

С писателями всё обстояло непросто. Раньше в моде было инакомыслие, критиковали развитой социализм с человеческим лицом. Сейчас на дворе дикий капитализм с нечеловеческим лицом. Ругай, кого хочешь и как хочешь, хоть матом. Наплаву остались немногие, пишущие на вечную тему, а именно — о любви. Все остальные писатели тонули в нищете и безвестности.

Генрих назвал стоимость заказа. Я переспросила, была плохая слышимость. Он повторил: тридцать тысяч на сегодняшние деньги. Две пенсии. Не страшно. Я жила не на пенсию, а на гонорары.

— А кому деньги отдавать? — спросила я.

— Я к вам пришлю курьера, — любезно предложил Генрих. — Вы ему отдадите деньги, а заказ привезут завтра. Вы где живёте?

Я назвала адрес.

— А когда приедет курьер?

— В течение часа.

— Ну хорошо, — согласилась я. Меня устраивало близкое время. Я не люблю ждать. Когда я жду, то ничего не могу делать и перемогаюсь.

Я положила трубку. Подумала: какой хороший человек Генрих Боровик. Ему самому эта благотворительная деятельность совершенно не нужна, но он умеет думать о других людях, умеет заботиться о ближнем. Не замыкается в своём благополучии типа: моя хата с краю, ничего не знаю.

Чёрная икра не мелочь, как это может показаться. Такая изысканная еда поднимает самоуважение, что-то меняет в восприятии жизни. А для писателя восприятие жизни — это его инструмент. Я заглянула в кошелёк. Денег не хватало.

Мой муж сидел в кресле с газетой. Я подошла к нему и спросила:

— У тебя есть тридцать тысяч?

— Дома нет, — сказал он. — Надо идти в сберкассу.

— Сходи, — попросила я.

— Зачем?

— Заказ привезут: коньяк, икра, шоколад.

— Не пойду, — отказался муж.

— Почему?

— Потому что я разделся, расселся и не хочу двигаться. Я устал. Я весь день работал.

— Ну, сходи, будь человеком, не будь собакой.

— Сказал «не пойду», значит, не пойду.

Мои просьбы муж выполнял через одну. Таким образом, он защищался. Отстаивал свою автономность, своё мужское достоинство.

Мои мысли заметались в моей голове. Что же делать? Человек приедет за деньгами, а денег нет. Некрасиво. Надо либо срочно достать недостающую сумму, либо перенести визит курьера на завтра. Я выбрала второе: отложить на завтра. Это легче. Надо только предупредить Генриха. Я нашла телефон Боровика и набрала номер.

Крепкий, красивый голос Генриха я узнала сразу. Удивительно, как голос передаёт социальную принадлежность обладателя. Я всегда могу отличить по голосу, кто мне звонит: главный редактор издательства или водопроводчик Семён. Каждый голос неповторим, как отпечаток пальца.

— Генрих! — заорала я. — Остановите своего курьера! Пусть он приедет за деньгами завтра! Сегодня у меня нет!

— Кто это? — строго спросил Генрих.

— Виктория Токарева.

— Здравствуйте. Какой курьер, какие деньги?

— Продуктовый заказ. Мы с вами только что обсуждали.

Генрих старше меня, но не настолько, чтобы забыть разговор пятиминутной давности.

— А-а, — проговорил он. — Ещё одна попалась. Поздравляю. Когда он к вам приедет?

— Через час.

— Вызовите милицию. Это мошенник.

— Как мошенник? — растерялась я. — Он говорил вашим голосом.

— Они это умеют. Профессионалы.

— А почему от вашего имени? — я ещё на что-то надеялась.

— Не знаю. Это их выбор.

Популярными людьми пользуются в личных целях. Это издержки популярности.

— От моего имени звонит какая-то сволочь, собирает деньги и благополучно исчезает. А потом мне звонят обманутые дураки и предъявляют претензии. Я уже устал.

— А много набралось?

— Чего? Денег?

— Нет. Дураков.

— Десять человек. С вами — одиннадцать. Между прочим, уважаемые люди. Так что я вас поздравляю.

— Я не в счёт. Я деньги не отдавала.

— Вот и не отдавайте. Не становитесь лохом.

— Лохи — это кто?

— Это те, кого обводят вокруг пальца.

Я уже настроилась на чёрную икру, на полкило или даже на килограмм. А вместо этого фигу под нос, как в детстве…

Однажды в раннем детстве (это было в эвакуации) мать стала кормить меня и сестру. Еда была полезная, но невкусная. Мы капризничали. Мама сказала: «Когда съедите, я вам дам ленинградские открыточки». Ленинградские открыточки среди убожества эвакуации… Мы с сестрой стали быстро есть, давясь, преодолевая отвращение. Когда тарелка была пуста, мама сказала, что открыточек нет. Откуда в деревне могут быть открыточки?

Боже! Как мы заорали! Мы рычали и топали ногами. Мы доверились, а нам плюнули в душу.

Я на всю жизнь запомнила эти «ленинградские открыточки». Первая встреча с обманом. В течение жизни была вторая и третья. Но это потом.

История с заказом скорее удивила меня изобретательностью жулика. В его замысле просматривался талант сценариста. Но талант, направленный во зло, должен быть затоптан на корню.

— Вызовите, пожалуйста, милицию, — попросил Генрих. — Эту сволочь надо остановить.

— Я не буду вызывать милицию, — отказалась я.

Получается, что я заманила, дала адрес, а потом сдала. Человек подойдёт к моему подъезду, а тут менты, заломят руки и в кутузку.

— Я не могу.

— А у вас есть кто-то дома? — спросил Генрих.

— Муж.

— Пусть муж вызовет.

— Он тем более не будет.

— Почему?

— Не захочет участвовать.

— Ну вот. Вы не захотите, другие тоже не захотят. Как же его поймать?

— Не знаю.

Я попрощалась и положила трубку. Сказала мужу:

— Хорошо, что ты не пошёл в сберкассу. Это жулик. Он взял бы деньги и смылся.

Муж продолжал читать газету. Для него главным было — ничего не менять, не поднимать задницу с кресла. Кресло всасывает человека и держит крепко.

— Генрих Боровик просит вызвать милицию, — добавила я.

— Ещё чего… — отозвался муж.

Вызывать милицию — это тоже большое моральное неудобство. Пусть возмездие накроет преступника, но без нашего участия. Инертность интеллигенции.

В нашем доме имеется домофон и консьержка. Когда кто-то приходит, звонит в домофон. Сигнал резкий, как кряканье утки. Через час раздался кряк. Это пришёл жулик за тридцатью тысячами. В этот вечер мы никого не ждали, кроме жулика.

— Я не хочу с ним говорить, — созналась я. — Поговори ты.

Муж неожиданно легко согласился, поднялся с кресла, подошёл к домофону.

— Да! — отозвался он хамским тоном.

Удивительно, как слово из двух букв может звучать так неуважительно. Видимо, муж презирал способ заработка собеседника.

Жулик что-то провякал в домофон.

— Ничего не надо! — гаркнул муж тем же самым хамским тоном.

Жулик быстро отключился. Он, видимо, понял, что разоблачён и оставаться возле подъезда небезопасно. Лучше смыться.

Мы с мужем подошли к окну. Нас разбирало любопытство, как выглядит жулик. Я предполагала, что это будет криминальный качок в чёрной шапочке до бровей, с развитым торсом, короткими ногами. Именно таких показывают в бесконечных сериалах. Нет. Это был полумальчик, по виду студент-первокурсник. Тощенький, невысокий. Шёл, торопился. Почти убегал. Его спина стояла косо, с наклоном. Мы видели, как он подошёл к автобусной остановке.

Отошли от окна.

Я стала заниматься своими делами. В доме всегда есть дела.

«А где его родители? — думала я. — Мать, отец…». Должны же быть у него родители… Куда они смотрят? Может быть, он детдомовский? Сколько верёвочка ни вьётся, всё равно завяжется в петлю. Его поймают и посадят. А тюрьма людей ломает. У них даже лица становятся другие. Тюрьма не перевоспитывает, а мстит. Тюрьма — месть государства.

Раздался кряк.

Муж подошёл к домофону. Послушал. Потом обернулся ко мне.

— Это опять жулик. Он просит вынести ему поесть. Хотя бы хлеба.

— Пусть ждёт, — сказала я.

— Ждите, — хмуро проговорил муж.

Я быстро сделала бутерброды со всем, что стояло на плите: с куском отварного мяса, с картофельным пюре. Сверху положила солёный огурец. Опустила всё это в пищевой пакет.

— Ты не ходи, — сказал муж. — Я сам отнесу.

Он переобулся, накинул куртку и вышел с пакетом.

Всё-таки он за меня боялся. Жулик — человек с плавающей нравственностью, и неизвестно, что придёт ему в голову.

Виктория ТОКАРЕВА

Иллюстрация: Александр Яковлев

Story.ru