«Однажды услышала, как Горбачёв поёт. Очень хорошо!»
Горбачёв пришёл к власти и привёл с собой перестройку. Вся страна уселась перед телевизором. Было интереснее смотреть телевизор, чем жить. Но и жить тоже очень интересно.
Толпа превратилась в народ. Запад вздохнул с облегчением. Они боялись русских. Было непонятно, чего ждать от Брежнева и его окружения, глубоких мрачных стариков. Они вполне могли выжить из ума и шибануть атомной бомбой.
А Михаил Сергеевич с женой Раисой Максимовной производили благоприятное впечатление: в расцвете лет, улыбающиеся, адекватные.
Возник интерес к нашей культуре, литературе.
Меня пригласили во Франкфурт на книжную ярмарку. Пригласили также писателей Чингиза Айтматова и Фазиля Искандера. Я была польщена. Один и другой — классики. А я… Как говорится, куда конь с копытом, туда и рак с клешнёй.
Тем не менее я приехала на ярмарку и увидела на стенде три свои книги, толщиной в кирпич, в немецком переводе. Книги были в суперобложках: розовой, жёлтой и красной. Обложки яркие, блестящие, как леденцы. Их хотелось лизнуть. Эти книги выпустило издательство ГДР (название забыла).
Я полюбовалась обложками, а потом спросила у немца, который распоряжался на стенде:
— У ме д`аржан?
Я спросила по-французски, потому что не знала никакого другого языка.
— Не понял, — ответил немец по-русски. (Это был немец из ГДР, русский им преподавали в школе.)
— Где мои деньги? — перевела я.
Он помолчал, а потом сказал:
— Вы, конечно, заслужили деньги, но мы полностью заплатили вашему агентству по авторским правам. У нас с ними договор.
— А я? Это мимо меня?
— Они должны были заплатить вам процент. Вернее, себе взять процент.
— А какой процент? — уточнила я.
— У нас на Западе агент берёт себе пятнадцать − двадцать процентов.
— Значит, автор получает восемьдесят процентов?
— У нас — да. А у вас — не знаю.
Я вдруг вспомнила, что мне приходили какие-то денежки (они назывались чеки), на которые я в магазине «Берёзка» купила себе босоножки. И бритву «Жиллет» для мужа. И это всё. А куда ушли остальные д`аржан?
Я вернулась в Москву и позвонила в ВААП — агентство по авторским правам. Спросила на чисто русском языке:
— Где мои деньги?
— Сейчас, — ответила девушка-секретарь. Видимо, с кем-то соединила.
— Да! — с генеральским раздражением отозвался какой-то мужик.
— Я была на ярмарке во Франкфурте, видела свои книги, — сообщила я.
— И что с того? — спросил мужик.
— Где мои деньги? — простодушно поинтересовалась я.
— Что ещё за вопросы? — обозлился мужик.
— Дядя, я тебя не боюсь, — отозвалась я.
Мужик помолчал. Мужик привык, что его боятся. А тут не боялись. Странно.
— Чего надо? — спросил он помягче.
— Пришлите мне распечатку. Я хочу знать свои доходы.
Мужик молчал.
— Вы меня поняли? — проверила я.
Мужик решил со мной не связываться. Мало ли кто я такая и откуда…
Но дело в перестройке. Начальники больше не были опасны и безнаказанны. Под каждым качалось его кресло.
Через неделю я получила распечатку. Я изучила цифры и поняла: восемьдесят процентов берёт ВААП, а двадцать остаётся мне.
Я позвонила писателю Серёже Каледину. Его повесть «Смиренное кладбище» обошла весь мир.
— Это грабёж, — сказала я Серёже.
— А ты как думала? Им ведь тоже нужна валюта.
— Кому «им»?
— Начальникам. Они своих детей на сафари посылают.
— Зачем?
— Охотиться.
— Почему дети начальников должны охотиться на мои деньги? У меня свои дети есть.
— А что бы ты хотела?
— Справедливости.
— В этой стране справедливости не было никогда!
— Ты бы хотел жить в другой стране? — спросила я.
— Нет. Но я хотел бы навести порядок у себя дома. Поняла?
— А что тут непонятного? Я тоже не могу жить нигде, кроме своей страны. В эмиграции я — гость. А как гласит немецкая пословица, «гость на другой день плохо пахнет».
Я перезвонила в ВААП.
Трубку снял другой мужик, более интеллигентный.
Я спросила:
— А почему вы берёте такой высокий процент?
— У нас прогрессирующий налог, — объяснил чиновник. — Чем более издаваемый писатель, тем больший процент мы с него снимаем.
Самыми издаваемыми были братья Стругацкие. Значит, если с меня брали восемьдесят процентов, то с них сто один процент. Значит, они должны были ещё доплачивать ВААПу.
Всё ясно. Я положила трубку.
Сергей Каледин и ещё несколько писателей написали в ВААП письма, в которых отказывались от их посреднических услуг.
«Вы получаете свои деньги за вид из окна», — обвиняла Татьяна Толстая, которая была непримирима и расцветала в борьбе.
Я человек неконфликтный. И трусливый. «Трусоват был Ваня бедный». Но работать на чужих детей мне тоже не светило.
Я просто тихо ушла от ВААП и стала заключать договоры напрямую.
В Москве проходила Московская международная книжная выставка-ярмарка. Съехались все крупные зарубежные издательства.
Мне позвонил домой некий Миша из иностранного отдела и сказал:
— Тебя ищет швейцарское издательство «Диогенес». Можно дать твой телефон?
— Естественно, — разрешила я.
Дальше идут совпадения, которые не бывают случайными. Это провидение Господне.
Как раз в эти дни у меня в доме гостила славистка Ангелика, приехавшая из Германии.
Представители «Диогенес» позвонили. Я передала трубку Ангелике, она с ними лихо договорилась о встрече и продиктовала мой адрес.
Представители «Диогенес» явились в назначенное время. Это были три молодые женщины.
Я ослепла. Какие лица… Какие одежды… Не выпендрёжные, ни в коем случае. Всё очень скромно, сдержанно и дорого. Скромная роскошь буржуазии.
Лица — красивые от природы, поскольку хозяин издательства — мужчина, и ему хочется лицезреть красивых, а не косорылых. Ещё я отметила цвет лица: кожа чистая, как будто промытая живой водой. Но это не вода, а еда. Они правильно питались: свежие продукты и много витаминов. От молодых женщин веяло другой жизнью.
Я провела гостей на кухню. Здесь же стоял мой раздолбанный телефон. Накануне он у меня упал и развалился на куски, хотя продолжал работать.
Я тихо угощала их обедом. Швейцарки были голодные, ели вполне вдохновенно.
Ангелика мастерски переводила. Я внимала, и вот что я поняла: хозяин издательства Даниэль Кеель прочитал мою повесть «Старая собака», которая вышла в издательстве ГДР — это было задолго до перестройки. Даниэль в этот период своей жизни чувствовал нечто похожее, что и мой герой.
Даниэль Кеель заболел этой повестью и решил приобрести автора в своё издательство. Но… права были у ВААП, он ничего не мог сделать. Посылая своих гонцов на московскую ярмарку, он приказал: разыскать Токареву и заманить в издательство любой ценой, чего бы это ни стоило. И вот они у меня: Кори, Сюзанна и третья. Имя не помню.
Не скрою, ко мне уже обращались агенты из Англии и Америки. Велись вялые переговоры. А здесь всё оперативно, конкретно, с доставкой на дом, прямо на кухне… Кори достала листочек бумаги, расчертила его шариковой ручкой, сделала бланк — это был договор о намерениях. По этому договору я должна была сотрудничать только с издательством «Диогенес».
Дальше — больше. Красавицы вернулись в Цюрих, вызвали из Германии Ангелику и сказали ей: если она уговорит меня заключить договор с «Диогенес», то получит работу в их издательстве. У них как раз не было слависта. А меня и уговаривать не надо. Они предложили суперщедрый договор. Я бы согласилась и на половину. И даже на треть.
Жизнь Ангелики тоже изменилась в лучшую сторону. Прежде она жила в маленьком немецком городке, получала пособие по безработице — жалкие гроши. А тут столица немецкоязычной Швейцарии, налаженная красивая страна, работа по специальности в одном из крупнейших швейцарских издательств. И зарплата в пятнадцать раз превышающая прежнее пособие. Живи — не хочу.
Ангелика переехала в Цюрих. Меня пригласили для заключения договора. Билет на самолёт — бизнес-класс. Гостиница «Европа» — пять звёзд, если не десять. Каждый день в номере меняли цветы, это были бежевые розы — такие совершенные, что я думала — цветы искусственные. Но нет.
Дани Кеель пришёл знакомиться со мной в издательство. На нём был дорогущий элегантный пиджак и повседневные джинсы, шёлковый платок на шее. Лицо умное. Взволнованное. Он получил желаемого автора, как филателист получает редкую марку. Вечером мы отправились в стриптиз-клуб: я, Ангелика, Дани и его заместитель Винфрид. Я с интересом взирала на голых барышень. Они выглядели деревенскими, грубыми. Обычные проститутки. Несколько — тощих, как кролики. Одна — жопастая. Было очевидно, что ни одной книжки они в своей жизни не прочитали. Их приоритет — деньги, при этом любые, даже самые маленькие. Мне кажется, бездуховная женщина не может быть красивой.
Дани пригласил меня на танец.
Я танцевала, старалась двигаться легко и по возможности красиво. Мне было сорок восемь лет, практически под пятьдесят. Пятьдесят — хороший возраст, но это понимаешь только в шестьдесят (цитата из Токаревой). С сегодняшней точки зрения, я выглядела молодо, но всё равно комплексовала. Мне бы хотелось быть моложе лет на двадцать, а лучше − на тридцать. Писать книги можно и в пятьдесят, но танцевать лучше в двадцать.
Дани — издатель от Бога. Он знал всю мировую литературу досконально. Сам когда-то пробовал писать, но у него не получилось, и с тех пор он обожествлял всех, у кого это получилось. Дани был старше меня на десять лет, хорошая разница. Но самое интересное в нём — издательский талант, фанатичная преданность своему делу. Это был редкий издатель.
Мы с Ангеликой стали бывать у Дани в гостях.
Ангелика ненавидела эти походы, потому что ей приходилось безостановочно переводить. Она, бедная, даже не успевала толком поесть. А я, увлечённая беседой, не входила в её положение.
У Дани был прекрасный двухэтажный дом на Элеонорштрассе. В Цюрихе улицы называли женскими именами — любыми, просто красивыми. В отличие от Москвы, где могла быть улица Пролетарская или улица Войкова. А кто такой этот Войков? Ходят самые разнообразные предположения…
Главный человек в жизни Дани — жена Анна, хрупкая блондинка с глазами в пол-лица. Анна — художница, очень добрая и смешливая. Я никогда не видела таких людей, которые совмещали бы в себе всё и сразу: талант, красоту, доброту, юмор.
Она присылала мне в гостиницу цветы, и посыльный приносил такие охапки, которые и букетом не назовёшь: невиданные тропические кусты, почти деревья.
Шикарный номер, экзотические цветы… Я никогда так не жила.
Однажды Дани и Анна решили показать мне швейцарские красоты. Мы отправились на фуникулёре. Наш вагончик качался на высоте. Экзотика. Но погода подвела: туман, ничего не видно.
Дани и Анна — оба в кашемировых пальто. На Анне — косыночка. На Дани — суконная панамка.
Мы увлечённо общались, хотя и без Ангелики. Мимика, жесты, мой плохой французский — всё шло в ход. Я почему-то запомнила этот день больше других. Мы были искренними и родными, как семья.
Дани и Анна любили друг друга, но любовь их была своеобразной. Взрывные отношения, как у старшеклассников. Иногда посреди застолья они начинали так скандалить, что поднимался потолок. Я поначалу испугалась, но увидела, что остальные гости сидят как ни в чём не бывало. Привыкли. Не обращают внимания.
Однажды скандал разгорелся из-за луны. Дани сказал: на улице светло от лунного света. А Анна возразила: луна ни при чём, белый снег является источником света сам по себе. Ну какая разница? Оказывается, очень большая и даже принципиальная. Они чуть не подрались.
Через несколько лет Дани заболел. Его болезнь выражалась в тремоло: дрожали руки и голова. Я по-прежнему приезжала в Цюрих и приходила в гости. Дани к моему приходу принимал лекарство, которое расслабляет мышцы и убирает тремоло. Но включалось побочное действие препарата. Дани мог заснуть за обедом. Просто отключиться.
Увидев Дани, спящего за накрытым столом, я растерялась. Не знала, как реагировать. Спит человек. Но все вокруг не обращали внимания. Всё нормально. Спит, потом проснётся. Дани принимали таким, какой он есть. Его достоинства были гораздо более весомые, поэтому ему прощали все несовпадения. Наша дружба — самый светлый кусок в моей жизни. Ну, если не самый, то один из. Дани постоянно поднимал мою самооценку. Я жила как умела и не находила в этом ничего особенного. А Дани находил. Он утверждал, что я более серьёзный писатель, чем Жорж Санд, например, у меня лучше результат. Почему? Потому что Жорж Санд слишком много времени посвящала своим любовникам, а я на первое место ставила свою работу и при этом успевала быть женщиной.
Мне было странно, что меня сравнивают с писательницей, жившей сто лет назад. Казалось бы, где я и где она… А на самом деле сто лет − не так уж и много. Практически рядом.
Какова роль Дани в моей жизни? Он купил у меня собрание сочинений и заплатил мне внушительный гонорар. Тогда, в девяностые годы, эта сумма казалась астрономической.
Я купила землю в элитном посёлке и построила себе загородный дом. Дом на земле — это моя мечта, мой сбывшийся сон.
Деньги дал «Диогенес». «Диогенес» нарисовался благодаря перестройке. А перестройку привёл Горбачёв Михаил Сергеевич. Если бы не Горбачёв, я снова получила бы двадцать процентов от гонорара и купила в «Берёзке» белые тапочки.
Как я могу не любить Горбачёва? Хотя, конечно, на мой вкус, он слишком многословен. Пятьдесят процентов лишнего текста. Я садилась перед телевизором, слушала его речь. Напрягала лоб, чтобы понять: о чём он говорит? Зачем так много слов? А он просто любил говорить. Болтливый человек. Сейчас, когда Михаил Сергеевич перестал быть первым лицом, он перестал быть многословным. В этом смысле потеря статуса пошла ему на пользу. Однажды в одной из передач я услышала, как он поёт. Очень хорошо.
Патриарх Алексий устраивал приём. Он иногда собирал у себя творческую интеллигенцию. Я увидела Михаила Сергеевича. Мы встретились с ним глазами.
— Здравствуйте, Виктория, — поздоровался Михаил Сергеевич.
Я была поражена: надо же, знает. Неужели он читает книги при своей занятости? Это был период, когда Михаил Сергеевич потерял жену. Он горько плакал по телевизору, и все его полюбили, и Раису Максимовну тоже. Она стала жертвой борьбы за власть. А жертву любят больше, чем победителей.
Михаил Сергеевич смотрел на меня. Надо было что-то сказать. Мне казалось, что он ждёт.
— Вы теперь жених, — легко сказала я. — Будем вас женить…
Я произнесла эти слова и испугалась. У человека трагедия, и не время для шуток подобного рода.
Я ожидала, что Михаил Сергеевич игнорирует моё замечание. Сделает вид, что не слышал, и тем самым поставит меня на место. Но он вдруг заинтересованно округлил глаза и живо поинтересовался:
— А на ком?
Откуда я знала, на ком? Рядом со мной стояла красавица Лариса Удовиченко.
— Вот, — указала я на Ларису.
— Ну так… — не поверил Михаил Сергеевич. Дескать, такая за него не пойдёт, да и он такую не потянет.
Я улыбнулась и отошла.
Горбачёв перестал быть президентом, но он был всё-таки знаменитый и богатый. И с хорошей репутацией, в отличие от многопьющего Ельцина.
Мы вошли в зал. Предполагался концерт.
Моё место оказалось как раз перед Михаилом Сергеевичем. Он сидел в седьмом ряду, а я в шестом.
Начался концерт. В мой затылок упирался его взгляд. Он хотел продолжить разговор, а я как раз не знала, как его продолжить, и жалела, что начала.
Наступила пора моих путешествий. Я девять раз была в Германии, одиннадцать в Швейцарии, пять в Париже. Всё это были деловые командировки. Европе была интересна наша культура.
Я купила наряды, оделась с головы до ног, и не в спекулянтское тряпьё, а в фирменные одежды из дорогих магазинов.
Боже, какое счастье − одеться по собственному вкусу!
Кто меня одел? Конечно же, Михаил Сергеевич. В любом застолье я поднимаю за него первую рюмку. «Дай вам Бог здоровья, Михаил Сергеевич, и долгие лета».
Я построила дом и переехала в него. Это домик Наф-Нафа, прочный, кирпичный, двухэтажный. На окнах белые ставни, как в Цюрихе. Подвешены горшки с геранью. Красота!
У меня во дворе свой Уголок Дурова: собака, кот, белка и ворона. Собака и кот — мои, а ворона и белка — дикие. Просто приходят и воруют у собаки сухой корм.
Для белки я заготавливаю орехи фундук. Она это знает.
Недавно за моим котом помчалась чужая собака и успела перекусить ему хвост. Хвост повисел несколько дней и отвалился. Осталось сантиметров десять. Кот безумно переживал: во-первых, он потерял красоту, во-вторых, хвост зачем-то нужен, для баланса, например. Кот перестал быть сверкающе красив, но мы ему простили. Всё-таки свой, не посторонний. Практически член семьи.
У меня на участке сорок деревьев. Из них восемь — мачтовые сосны.
Задрав голову, я проверяю верхушки. Нет ли сухих? Сухие деревья надо убирать, иначе упадут на крышу дома и проломят крышу. Нежелательно.
Лето. Моя подросшая внучка щурится на солнце. Она направляется к песочнице в центре участка, но её останавливает белка. Белка подбегает, встаёт на задние лапы, а передние ставит внучке на колено. Вернее, под колено. Внучка пугается. Мало ли что придёт в голову этой белке. Может взбежать и укусить за щёку.
Внучка напряжённо смотрит на белку сверху вниз, а белка на неё снизу вверх, задрав глазастую мордочку.
Остановись, мгновенье, ты прекрасно.
Я торопливо их фотографирую. Я остановила мгновение, и оно действительно прекрасно.
Утро. Солнце. Счастье…
Виктория Токарева
Оцените пост
(голосовало: 4, средняя оценка: 5,00 из 5)
Загрузка...
