В конце весны уже который год я отдыхаю в Италии, в маленьком курортном городке Абано-Терме. В этом месте из-под земли бьют горячие термальные источники. Каждый отель имеет свой бассейн, в нём греют свои бренные кости пожилые люди. Средний возраст отдыхающих — от семидесяти до ста. Попадаются и молодые — как исключение.
Первую половину дня я провожу в бассейне. В свободное время гуляю по городу и смотрю по сторонам. По центральной улочке Абано идёт молодая женщина без штанов. Я вижу её со спины. На ней лёгкая кофточка и абсолютно голый зад. Некрасивый. Широкий, квадратный, как чемодан. Я приближаюсь. Нет, я ошиблась. Девушка в брюках, но они белые, тончайшие и просвечивают на сто процентов. Ну, может быть, на девяносто восемь. Всё-таки видны швы по бокам и в середине. Зачем она надела такие брюки? Чтобы понравиться, ясное дело. Я обогнала девушку, посмотрела с лицевой стороны. Щекастая, в прыщах. Глазки мелкие, голубенькие. Реснички белые, поросячьи. Некрасивая, да ещё и с голым задом. Захотелось подойти и сказать: «Иди в отель, прикройся. Надень другие брюки».
На каком языке сказать? Естественно, на русском. Девушка явно русская. Приехала в Италию искать своё счастье. Предположим, я подойду и скажу: «Поди переоденься». А она спросит: «А твоё какое дело? Тебе-то что?» — и будет права. У меня своя дорога, у неё своя. Кто я ей? Кто она мне?
Я посмотрела ещё раз. Лицо у неё молодое и прыщи гормональные. Выражение насупленное, загнанное, она явно стесняется себя. Не свободна. Не счастлива. Не беспечна, как это бывает в молодости, когда всё по барабану и весь мир твой. Я обогнала её и пошла дальше.
В природе то же самое, что и среди людей. Есть красивые звери — тигр, например. Тигр — шедевр Создателя: гибкий, пластичный, желтоглазый. А есть некрасивые — носороги. Носорог — это свинья, неповоротливая, тяжёлая, да ещё и с рогом на носу. Сплошное уродство. Природе одинаково угодны красивые и некрасивые. Все пригодятся.
Может быть, эта, с широкими бёдрами, нарожает дюжину здоровых детей и умножит человеческий род. Не последнее дело. И в личной жизни есть преимущества. Она будет благодарна любой, самой малой радости, и из маленьких радостей сложится большая счастливая жизнь. А красивые носятся со своей красотой как с козырной картой, и постоянно торгуются с судьбой. Боятся прогадать.
Как сказал Константин Симонов: «Красота, как станция, минует». Минует обязательно. «Так что иди и не парься», — сказала я себе. И пошла себе. Впереди — вход в мой отель «Дуэ Торри», в переводе — «Две башни». Здесь, куда ни пойдёшь, — всё близко.
Бармен Пабло привёл в отель своего сыночка. Мальчику четыре года. Ангел. Вылитый Пабло, и к бабке не ходи — есть такое выражение. Видимо, в старые времена, когда мужчина сомневался в отцовстве, он шёл к бабке. Сейчас существует анализ ДНК. Это точнее, чем бабка. Пабло привёл сыночка в свой выходной, так как в рабочее время ему бы никто не позволил отвлекаться от основной работы. А Пабло захотелось похвастать своим богатством перед публикой отеля.
Мальчика зовут Джованни. Он бегает, носится, энергию некуда девать. Мы, кучка отдыхающих, стоим и вежливо улыбаемся: какой милый шалун. Надо в это время видеть Пабло. Это его поздний иединственный ребёнок. Он от него «тащится», как сейчас говорят. Лицо растянуто в улыбке, и Пабло не может его собрать. Это лицо ликует. Все стоят и вежливо пережидают. Действительно, мальчик — очарование, Пабло прекрасен в своём отцовстве.
Я вспомнила его служебную улыбку, похожую на гримасу: губы растянуты, глаза холодные. Иногда, когда никого нет вокруг, можно не улыбаться, Пабло расслабляется. Улыбка стёрта. Зубы за губами, как положено. Его лицо на какое-то время становится суровым. Он устал. Трудно притворяться восемь часов подряд. Трудно улыбаться, когда не хочется. А сейчас — хочется. И трудно не улыбаться, когда хочется. Счастье рвётся наружу, долетает до нас, и мы невольно заражаемся его настроением. Счастье — заразно, как и несчастье.
В рецепцию пришла работать новая девушка Камилла. Итальянка со знанием русского языка, поскольку половина отеля — русские. Камилла окончила в Риме университет, отделение славистики. Защищала диплом по моим рассказам. Я не удивляюсь. Я так давно в литературе, что уже стала предметом изучения, как Гончаров.
Камилла увидела в списке отдыхающих моё имя, и её глаза от удивления стали круглыми, как колёса.
— Виктория — гранде скритторе! — завопила она и помчалась по отелю с этой радостной вестью.
Забежала в ресторан, кинулась к Фаусто. Фаусто — главный распорядитель ресторанного зала. Он руководит официантами, он знает, кого куда посадить: русских — в один зал, итальянцев — в другой. Русских он тоже фасует на первый сорт и второй. Те, кто даёт хорошие чаевые, — это первый сорт, их он сажает к окошку, с видом на сад. А второй сорт — в середину зала. Пусть скажут спасибо и за это.
Я всё время путала его имя, называла Мефисто, хотя он Фаусто.
Камилла налетела на Фаусто с криком:
— Синьора Виктория — гранде скритторе!
Фаусто заморгал глазами: какая Виктория? Вот эта, малозаметная, в старушечьей кофте?
Замечу, кофта дорогая и не старушечья, а очень модная. Просто итальянцы одеваются иначе. К ужину они выходят обязательно в чёрном и в бриллиантах, при этом — натуральных.
Я могла бы себе купить чёрное, но в чёрном я похожа на осетинку в трауре. Чёрный цвет я не переношу. Это цвет космоса, пустоты, смерти. Белый цвет разлагается на семь цветов радуги, а чёрный не разлагается ни на что. Это конец. Недаром квадрат Малевича — чёрный.
Что касается бриллиантов, я могла бы себе купить искусственный диамант величиной с пуговицу, ценой в полтора евро, но ведь это заметно. Подделка тем и отличается, что бросается в глаза. А натурального бриллианта, кольца например, у меня никогда не было и не будет. Я воспринимаю свои руки как рабочий инструмент.
Завтрак и обед — в разных помещениях. Завтрак подавали на первом этаже в скромной обстановке. А обед — в ресторане, который располагался на нулевом этаже, — торжественный, бело-хрустальный.
На завтрак разрешалось прийти в халате, а в ресторан — недопустимо. Форма одежды для ресторана — «элеганто».
Я не сразу поняла разницу и припёрлась на обед в халате. Прямо из бассейна — в ресторанный зал. Фаусто состроил зверское лицо и погнал меня энергично, как козу с чужого огорода, только хворостины не хватало. Он даже прихлопывал руками — я боялась, что он ударит меня по спине или даст пинком под зад.
Ужас… В респектабельный зал ввалилась тётка в халате, как корова, или, точнее, как свинья. Корова не подходит по размерам, а свинья вполне.
Я не обиделась. Удалилась восвояси, осознав свой просчёт. Пошла в номер и переоделась, как подобает, в итальянские одежды, купленные здесь же, за углом.
— Гранде скритторе! — щебечет Камилла с испуганным лицом и хлопает ресницами.
Фаусто догадывается, что вот та корова в халате и есть почётный гость, гранде скритторе.
Я вхожу в зал, ничего не могу понять. Фаусто пересаживает меня на самое лучшее место. Обслуживает лично. Спрашивает по-русски:
— Пармезан чуть-чуть?
— Пармезан много-много, — уточняю я. — Гранде пармезан. Я не понимаю перемены, но как-то очень быстро привыкаю к новому Фаусто. К хорошему вообще привыкаешь быстро, а отвыкаешь медленно и мучительно.
Мы с Фаусто подружились. Он поведал мне, что ему шестьдесят лет и уже пора на пенсию, но он так врос в этот отель, а отель в него, что не может представить своей жизни без работы. Рассказал, что у него две дочери, и назвал имена. Я, естественно, не запомнила.
Каждый день к обеду Фаусто ставил на мой стол блюдо с манго. На шведском столе манго не было. Видимо, Фаусто доставал его откуда-то из загашника. По блату.
Я сижу возле окошка в углу, как старая собака, смотрю из-под тяжёлых век и понимаю больше, чем надо.
У Грибоедова есть строчки: «Желаю вам дремать в неведеньи счастливом». Неведенье — это действительно составная счастья. Это легче, чем быть всезнающей, как змея. Но последнее — уже не про меня. Я не всезнающая и тем более не змея. Змея — высокая, стройная и ядовитая. Но разговор не обо мне. А если и обо мне, то чуть-чуть… Портрет в интерьере…
Я забыла сказать, что отправляюсь в Италию с одной и той же любимой подругой Сонечкой. У нас с ней нет никаких противопоказаний, мы легко и счастливо переносим общество друг друга. Иногда даже поём от избытка чувств.
Сонечка — тихая, умная, со стержнем. Она долгое время работала главным врачом больницы (сейчас заведует отделением кардиологии). Лечила, бегала, распоряжалась. Без стержня в таком деле невозможно. Сонечка свой стержень прячет, а ум и доброту спрятать невозможно. Они видны за версту.
В Москве у меня есть знакомая Рая с тяжёлым характером. Она постоянно ищет врагов и находит. А когда враги кончаются и негде брать, Рая выискивает их среди близких родственников и тоже находит. О ней говорят: сумасшедшая. Может быть. Но её конфликты и выбросы всегда кончаются для неё прибылью. Она скандалит, вымогает и в результате получает всё, что хочет. Рая — сумасшедшая в свою пользу. А Сонечка, маленькая, как птичка, носится по курортному городку, выискивая подарки для коллег. Коллег у неё человек двадцать, всё терапевтическое отделение. Сонечка подбирает им подарки — практичные и красивые. Чтобы служили и радовали глаз. Кончается тем, что она ухлопывает на подарки все свои деньги, а себе покупает только бесцветную помаду в аптеке.
Я говорю ей: «Сумасшедшая…» .
Она виновато таращит большие глаза и оправдывается:
— Но ведь так радостно дарить… Давать приятнее, чем брать. Разве нет? Я не права?
Конечно же, права. Это нормально. Но норма стала такой редкостью, а патология — такой нормой…
Сонечку интересует всё: концерты, экскурсии. А я на экскурсиях засыпаю, поскольку они после обеда и совпадают по времени с послеобеденным сном. Я засыпаю прямо в машине и храплю, как вертолёт, летящий низко. Сонечке жалко меня будить, и она уходит с экскурсоводом смотреть замки, соборы с витражами. Для меня все эти соборы слились в один. Я не вижу разницы. Сонечка с экскурсоводом возвращаются через какое-то время, и мы едем обратно. Когда подъезжаем к отелю, я просыпаюсь — отдохнувшая и просветлённая. Пабло приносит нам кофе. Сонечке — эспрессо, а мне -капучино. Жизнь удалась!
Но всё-таки мне запомнился древний замок на холме, а к нему лестница вверх — зашарпанная и раздолбанная. И это понятно: ей триста лет как минимум. Лестница длинная, чуть ли не в полкилометра, упирается буквально в небо. Я спросила у экскурсовода: «А почему такая запущенная лестница?»
— А кто будет ремонтировать? — в свою очередь спросил экскурсовод. — Надо, чтобы кто-то купил в собственность. Но никто не покупает. Здесь ремонт обойдётся дороже, чем покупка. «Ну прямо, как у нас, в России», — подумала я. Представила себе, как по бесконечной лестнице шли богатые дамы и подметали подолами ступени.
Мы идеализируем прошлое. Нам кажется: «Что пройдёт, то будет мило». Представляется, что тогда всё било ярким фонтаном, а сейчас — труба пониже и коптит. Всё всегда бывает в равных пропорциях: и тогда, и теперь.
Я запомнила фрески Джотто в Падуе. Каким-то образом понимаешь, что это — гениально.
Что такое талант вообще? Это дополнительная энергия, которая ищет выхода. И находит. Энергия чужого таланта распространяется и на меня. Я её чувствую. Гениальность — несколько другое. Гений — проводник между Создателем и людьми. Создатель через гения передаёт свои послания. Я стою перед фресками Джотто и через пятьсот лет принимаю сигнал.
Обед. На моём столе на большом блюде лежит очищенное и порезанное манго, как лепестки огня. Я ела этот фрукт когда-то на Кубе. В Москве его вкуса не знают. То, что приходит в Москву, зреет по дороге и не дозревает, а как-то бездарно твердеет. Есть бессмысленно: ни вкуса, ни запаха. А настоящее, созревшее на южном солнце, истекающее соком манго… Рассказать невозможно, как невозможно рассказать музыку.
Я догадалась, почему Фаусто ко мне расположился. Вовсе не потому, что я гранде скритторе. А потому, что я смиренно покинула зал, когда он выметал меня калёной метлой. Я не обижалась, не огрызалась, не протестовала, а просто покорно испарилась, втянув голову в плечи. Я понимала: порядок есть порядок, и Фаусто ни в чём не виноват. Следить за порядком — его работа, и он добросовестно её выполняет. За это его не выпроваживают на пенсию, ждут, когда сам уйдёт и освободит поляну. Молодая смена уже дышит ему в затылок. Официанты в отеле — все рослые, стройные, без животов. Подбирают таких, на кого приятно смотреть. А постояльцам отеля приятнее смотреть на цветение, чем на увядание.
В отеле появилось новое лицо. Хочется добавить: дама с собачкой. Нет. Без собачки. Просто дама. Высокая, стройная, модная, элегантная, старая. Под девяносто. А может, и под сто. Фаусто посадил её рядом со мной, за соседний столик. Она напомнила мне Софи Лорен, которая недавно приезжала в Москву: откровенно старая и откровенно красивая. Видны не только следы красоты, но и сама красота.
Я назвала свою соседку Белладонна. «Белла» — прекрасная, «донна» — женщина, а вместе — лекарство, не помню от чего.
Я рассмотрела её наряд. Юбка до колен. Колени — распухшие, артрозные, больные. Ей довольно трудно на них ходить, но прятать под брюками или длинной юбкой она не собирается. Что есть, то есть. Короткий пиджачок в талию и ярко-синяя сумка с изображением черепа, исполненным стразами. Я углядела фирму — сумка дорогущая. Старушка богатая и хипповая. Седые волосы с оттенком старого серебра. Специальный оттеночный шампунь. Косметика сдержанная, духи пахнут морозцем. Я знаю этот запах. Не туалетная вода, нет. Это именно духи фирмы «Герлен». Они продаются в сиреневом флаконе с пробкой. Когда-то мне привезли их из Парижа. С тех пор у меня мечта: купить такие духи. В Москве они есть. Стоят тысячу евро. Здесь не меньше.
Белладонна — крутая. Хочется добавить «старуха», но это слово не вяжется с ней. Дама. Но и дама не годится. Девушка-бабушка. Вне возраста.
Она изучает меню, потом откладывает его в сторону и ждёт официанта. Смотрит в зал. Глаза большие, серые. Взгляд спокойный, бесстрастный. Ей ничего ни от кого не надо. У неё всё есть. У Белладонны маленькое будущее, но большое и яркое прошлое. Плюс деньги. Она живёт сегодня и сейчас. Ничего не планирует. Лечит колени.
Есть ли в моей стране такие девушки-бабушки? У русских имеет место дискриминация старостью. Если ты старый — ступай на помоечку. Помалкивай. Тебя никто не слушает. Твой опыт никому не интересен. Каждый человек набирает свой опыт, чужой ему не нужен. Всё отжившее — некрасиво, увядший букет воняет. Когда-то букет украшал и радовал, а сейчас — на помоечку. Всё имеет свой срок.
Белладонна не имеет срока. Сидит старая, красивая и независимая. К ней подходит официант, принимает заказ. Белладонна общается с официантом уважительно и спокойно. Официант отходит, ему всё ясно. Белладонна игнорирует свою старость. Живёт, как молодая, за некоторыми вычетами: отсутствуют бег с препятствиями и любовники. И то неизвестно.
А есть у нас такие? Есть. В моём дачном посёлке проживает вдова Зиновия Гердта — абсолютная «белладонна»: высокая, стройная, старая. Возраст не скрывает, а наоборот — выпячивает. Удивляет. И все удивляются: как? Не может быть… А вот, может быть.
И Окуневская была из этой серии. Отправилась в восемьдесят восемь лет делать подтяжку. Сделала и умерла. Но в гробу выглядела на пятьдесят. А именно этого она и добивалась (я имею в виду возраст, а не гроб).
Как изменилось время… Я вспоминаю свою бабушку Ульяну. Она побывала в оккупации, и немец ударил её винтовкой по голове. Парализовало. Лежачий образ жизни. Какие стразы? Какие духи «Герлен»?
Однако если вспомнить Любовь Орлову, она тоже «белладонна». Просто не дожила до своих девяноста.
Белладонна поймала мой взгляд и задержалась на мне глазами. Потом отвела довольно быстро. Интересно, что она подумала? Я догадываюсь. Она подумала: русская, не итальянка. Бедные итальянки на термальные воды не ездят, а богатые итальянки толстыми не бывают.
Ещё она могла подумать: какая милая, какое спокойное лицо, какой умный взгляд, на неё хочется смотреть и смотреть…
На другой день я поехала в Падую и купила себе синюю сумку. Без черепа. С мелкими дырочками. Но цвет — один в один: яркий, радостный, летний. Я ношу её четыре времени года. Никто не смотрит. Какая кому разница? Духи покупать не стала. Подожду, когда кто-нибудь подарит. Хотя вряд ли…
У меня пропали из номера бусы. Чёрный жемчуг.
Я очень любила эту тяжёлую жемчужную нитку. Она была длинная, сизая, как голубиное крыло, легко надевалась прямо через голову. Не надо было ковыряться с мелким замком. Бусы удобные, подходили к любому наряду на все случаи жизни. Пропали. Я заплакала. Сонечка позвонила на рецепшен. Строго задала вопрос. Там спросили: кто дежурил? Откуда я знаю? Я этих горничных и в глаза не видела. Они появляются, когда в номере никого нет, делают свою работу и исчезают, как привидения. Не похоже, чтобы горничные воровали. Отель — пять звёзд. Городок маленький, найти работу практически невозможно. Кто будет рисковать из-за нитки выращенного жемчуга?
Я погоревала и быстро успокоилась. У меня полная шкатулка украшений. Выкручусь. Не одно, так другое. Я вообще имею способность очень быстро успокаиваться, поскольку горевать долго — бессмысленно, всё равно ничего не изменится.
Прошёл год. Я снова приехала в Абано-Терме и снова отправилась по магазинам. Шопинг — это маленькая жизнь и большое удовольствие. Первым делом я иду в бутик «Марина Ринальди». Только эта фирма шьёт на все человеческие размеры. Мой размер — не самый последний, и это рождает во мне смутную надежду непонятно на что.
В бутике работают милые итальянки, очень приветливые. Они радуются приходу покупателей. Полное впечатление, что тебя ждут. Более того, ждут только тебя.
Я открыла дверь и вошла. Продавщица Летиция осветилась лицом, буквально вспыхнула от радости. Проговорила «моменто» — и исчезла на пару минут. И снова возникла. С её пальцев свисала моя чёрная нитка бус. Оказывается, я её забыла здесь год назад. Никто не украл. Просто я вошла в примерочную, повесила бусы на крючок, померила то, что хотела, и ушла. А бусы остались. И Летиция их сохранила. Она не знала, окажусь я здесь ещё когда-нибудь или нет, и всё-таки сберегла. А почему не взяла себе? Они ей не понравились? Или у них не принято присваивать находки? Или в Италии этого барахла полно…
Я приняла бусы буквально потрясённая. На моих глазах появились слёзы. Это такое счастье, когда к тебе возвращается утерянная вещь, а вместе с ней вера в человечество.
Я смотрела на Летицию как на посланника свыше, который прощал меня за что-то и возвращал утраченное.
Летиция лёгким галопом вынесла мне кашемировый кардиган моего размера (удлинённая кофта, кто не знает). Кардиган мне не нужен, но я его купила, чтобы сделать Летиции приятное. Отщипнуть от своей радости. Пришлось заплатить немалые деньги. Это называется: жертвоприношение.
Виктория ТОКАРЕВА
Оцените пост
(голосовало: 2, средняя оценка: 5,00 из 5)
Загрузка...
