Имре Кальман. Штрихи к портрету

В нем уживались два композитора, творчески не похожих друг на друга — Эммерлих Кальман и Имре Кальман. Эммерлих сочинял фортепианные пьесы, скерцо, симфонию и к «легкомысленному» жанру оперетты относился с презрением.
Однажды к нему обратились с оскорбительным предложением сочинить незатейливую песенку для нового кабаре со странным названием «Бонбоньерка». Как?! Ему — серьезному композитору, для какой-то «Бонбоньерки»?! Унизиться до шлягера?! И он унизился, но ему было так стыдно, что счел необходимым спрятаться за псевдоним. Но случилось невероятное: вдруг весь Будапешт запел его песенку. Это было потрясением. Он написал еще одну, и она, к удивлению автора, затмила популярность первой. И тогда во второй раз родился композитор.

Имя его — Имре Кальман!

Кальман был скучным, замкнутым, невеселым, порой угрюмым человеком. Он не любил танцевать и во время балов, проходивших в его доме, частенько посиживал на кухне со своим другом Эрихом-Мария Ремарком. Часто довольствовался обществом своих такс (в доме их было несколько) и созерцанием своей коллекции часов. При нем всегда были часы — в жилетном кармашке, в портмоне, на руке и в кармане пиджака.

Как вы думаете, что он хранил в верхнем ящике своего письменного стола? Огрызки карандашей, которыми композитор написал свои оперетты. Был очень суеверен. По пятницам и 13 числа каждого месяца умирал от страха. А что с ним происходило, когда 13 число выпадало на пятницу, трудно передать.

Он был трижды женат. Первая жена была старше его на десять лет, вторая — младше на тридцать, зато на ней он был женат дважды.

Однажды он сидел в кафе, в котором обычно пировали артисты, и пил пиво. В сопровождении элегантных молодых людей вошла стройная красивая женщина. Она здесь знала всех, но вдруг увидела скромного, сидевшего за столиком в дальнем углу незнакомого мужчину. Не дожидаясь, когда их познакомят, подошла и назвала себя:

— Паула Дворжак.

Он встал.

— Имре Кальман.

— У вас мания величия? — она засмеялась шутке этого невысокого полноватого мужчины. — Сегодня, если быть, то быть Имре Кальманом.

Не правда ли?

— Конечно. Тем более что для меня это не составляет труда.

— Вы актер?

— Нет, композитор.

— Ну, будет вам! Итак — Паула Дворжак, — снова представилась она.

— Имре Кальман, — поклонился незнакомец. — Надеюсь, что это не самое большое ваше разочарование.

Эта обаятельная и умная женщина была старше его на десять лет, но они стали мужем и женой. И были счастливы. Лишь ее смерть разлучила их.

Как-то Вера, вторая жена Кальмана, спросила:

— Ты часто вспоминаешь Паулу?

— Нет, — ответил Имре, — я просто никогда ее не забываю…

Паула частенько задумывалась над удивительными чертами характера своего мужа и не могла объяснить их для себя. Но однажды догадалась, и в правильности своей догадки убеждалась все больше и больше. Неуверенность в своем будущем и постоянное ожидание несчастий, которые могут вдруг обрушиться на него и его семью, Кальман унаследовал от гонимых отовсюду своих предков. А его скупость в жизни и безумная щедрость в музыке, где он дарит людям радость и наслаждение! А недоверчивое отношение к своим успехам, и восхищение зрителей на каждом спектакле! А острое, почти физическое ощущение зыбкости всего того, что он имеет, которое в любой момент может рассыпаться и превратиться в прах! Да, конечно, ей было известно еврейское происхождение Имре. И хоть он впитал в себя венгерскую культуру, в нем легко узнаются национальные черты народа, родившего его. Он потрясающе талантлив, и поражает удивительной легкостью музыкального мышления. Из грусти и тоски безудержно вырастают искреннее веселье, юмор и смех, свойственные миру еврейских местечек, когда они примеряют роскошные одеяния Мечты. Его угнетал гадюшник венских антисемитов. Вдруг они вспомнили и опубликовали давнишний пасквиль Рихарда Вагнера на Феликса Мендельсона под названием «Евреи в музыке», а в небольшом комментарии к нему были прозрачные намеки на Легара и Кальмана. Заголовки статей в венских газетах того времени такие: «Ограничить деятельность евреев», «Во всем виноваты евреи!», «Австрия погибнет от засилья евреев». И Австрия перестала быть Австрией: она стала немецкой провинцией «Остмарк». Значимость Кальмана как композитора была такой, что даже фашисты не решились его убить. Только лично Гитлер мог причислить неарийца к арийской расе. Кальману было присвоено звание почетного арийца, которое давало возможность не разделить ему участь австрийских евреев. Он отказался от этого звания и покинул страну.

Принцы от рождения — они наследуют почитание, власть и богатство. Есть принцы по уму и таланту — они, не имея титулов, своим трудом добывают все это в сердцах и душах людей. Паула считала, что в Вене живут два императора: Франц-Иосиф, власть которого распространялась на всю Австро-Венгрию, и Имре Кальман, власть которого над сердцами людей не знала границ. Его музыка приносила людям радость. Поэтому она звучала в блокадном Ленинграде. Поэтому еще в 1944 году, во время войны, вышел на экраны страны знаменитый кинофильм «Сильва». Среди нищеты и убогости послевоенной жизни в души людей входил недосягаемый светлый мир. В нем были красивые женщины, музыка, счастье, достаток, любовь и мир, который наполнен блеском беззаботной жизни.

Эту арию я впервые услышал в старом, убогом дворе на Глубочицкой улице. Одноэтажный, несуразный, длинный, как барак, дом стоял под самой горой. Был жаркий день. В узком пространстве между домом и горой в тени на стуле сидел пожилой, полуголый мужчина с подкрашенными старостью редкими волосами на голове, груди, спине и пел. Пел самозабвенно, закрыв глаза, наслаждаясь. Я и сейчас вижу отца моего друга, низкорослого, толстенького — удивительно похожего на Имре Кальмана. «О, баядера!» — пел он об ушедшей любви, об ушедшей Мечте. Какой же огромной силой таланта нужно было обладать, чтобы старый киевский еврей, потерявший на войне родных и близких, в голодном 1947 году пел о баядере!
Велик Кальман! Велик!..

Давид КЛАДНИЦКИЙ, izbrannoe.com