За что бы ни взялись рождённые под знаком Рака, они всё будут выполнять с филигранной точностью. Среди представителей знака — Исаак Эммануилович Бабель, русский советский писатель, журналист и драматург, автор «Конармии» и «Одесских рассказов». Одни считали его реалистом, другие — романтиком, третьи — вечно испуганным интеллигентом, но никто не отрицал, что он, широким ковшом черпая материал из самой жизни, умеет живописать яркими, сочными мазками прожитые события и встретившихся людей
Досье
Родился 13 июля 1894 года в Российской империи, в Одессе, на Молдаванке. Через год семейство Бабеля (изначально — Бобеля) переехало в Николаев Херсонской губернии, где мальчик учился в приготовительных классах Николаевского училища, потом в Одесском коммерческом училище и, наконец, стал обладателем диплома Киевского коммерческого института. Новоиспечённый коммерсант решил на этом не останавливаться и только для того, чтобы жить в Петрограде и быть поближе к издательствам, в 1916 году поступил в Петроградский психоневрологический институт на юридический факультет. Публиковал свои рассказы в столичных журналах, сменил несколько профессий, был солдатом на румынском фронте, служил переводчиком в иностранном отделе ЧК, в Наркомпросе, участвовал в продовольственных экспедициях.
В 1920 году был направлен военкором в Первую конную армию, работал репортёром в Петрограде и Тифлисе, писал заметки и статьи для газет. Написал десятки рассказов, пьесы и киносценарии. Был арестован 15 мая 1939 года, обвинён в антисоветской заговорщической террористической деятельности и шпионаже, расстрелян 27 января 1940 года, а его публикации запрещены. В 1954 году был реабилитирован посмертно.
Карьера
В семье Бабеля не сомневались, что этот мальчик таки прославит весь род. Бабушка, например, была твёрдо уверена, что Изя уродился сплошным талантом, и напоминала об этом всем и каждому. Папа-коммерсант в талантах мальчика тоже не сомневался, но мечтал, что сын подхватит эстафету и займётся сельскохозяйственными машинами: сеялками, веялками и молотилками. Поэтому папа всеми силами отвлекал мальчика от наблюдений за людьми и событиями, усаживая за Библию, Талмуд и другие нужные книги. «Неуч не добьётся в жизни ничего, тем более неуч-еврей», — мудро рассуждал папа в те суровые годы и не давал сыну продыху. Сын грустил, много читал, но не совсем то, что подсовывал ему родитель, и норовил сбежать в порт, в греческие кофейни и винные погреба Молдаванки. А в пятнадцать лет Изя решил, что какой-никакой жизненный опыт у него уже есть, и начал пробовать своё перо. Сначала оно бегло выписывало по-французски, потому что язык мальчик знал отлично, да и Флобер с Мопассаном читались и перечитывались им с упоением.
Проба пера была ещё робкой, но мальчик у папы Бабеля уродился требовательным и самокритичным, самому себе не врал, считал, что диалоги у него удаются, а вот пейзажи и авторские измышления из рук вон. Однако он искал и не сдавался и со временем сумел-таки нащупать ту верную строку, которую критики потом назовут «иронической патетикой» и «бабелевским колоритом».
… Молодому автору пришлось побегать по редакциям, откуда коренастого и не очень привлекательного юношу выпроваживали и советовали поискать себя в коммерции. Безуспешные набеги так и продолжались бы, но однажды на пути у целеустремлённого автора возник певец соцреализма Алексей Максимович Горький. Он-то и углядел яркое дарование в ранних рассказах Бабеля. Однако дарование, по мнению мэтра, находилось пока в зачаточном состоянии, остро требовало развития и нуждалось в твёрдом стержне.
Алексей Максимович умел всматриваться в окружающую действительность зорче сокола и буревестника, вместе взятых, а главное, знал, как и где обретают такой проницательный взгляд. Он и посоветовал Бабелю не толочься вокруг да около литературы, а отправиться за жизненным опытом «в люди».
За семь лет поисков правды жизни автор хлебнул всякого и узнал, почём фунт лиха, и, как позже он сам написал в «Автобиографии», научился выражать свои мысли ясно и не очень длинно. Почтительность к Горькому Бабель сохранил на всю жизнь, а Горький не уставал восхищаться литературными заслугами Бабеля. Особенно когда была опубликована его «Конармия» — книга о буйной и жестокой ватаге идущих на смерть и обрекающих на смерть других ради победы революции.
Это была книга о том, что пережил сам автор, тот самый еврейский мальчик Изя из приличной семьи. «Я не умею выдумывать. Я должен знать всё до последней прожилки, иначе ничего я не смогу написать. На моём щите вырезан девиз — подлинность!» — говорил друзьям Бабель, накрепко усвоив уроки певца соцреализма.
«Конармия», собранная из множества набросков, дневниковых записей и разрозненных рассказов, выдержала десятки изданий и была переведена на многие языки. Молодая советская власть дала книге зелёный свет, не забыв взять на заметку моментально прославившегося автора.
Бабель мог годами держать рукописи рассказов в письменном столе, переписывая и выправляя их снова и снова, вымарывая «лишнее» и добиваясь исключительной точности слов и ёмкости фраз.
«Я туго пишу. И, верно, я человек всего двух-трёх книжек. Больше едва ли сумею и успею», — объяснял он свои литературные страдания. Запираться в квартире, высасывать сюжеты из пальца, вымучивать и «кропать рассказики» Бабель не умел. Ему нужна была жизнь во всех её проявлениях, нужны были новые люди, свежие впечатления, острые ощущения и сочные детали.
В поисках кружащей голову новизны он готов был сорваться куда угодно. Он ездил на Кавказ и во Францию, спускался в шахту посмотреть на работу забойщиков, жил в украинских колхозах, проникал на военные манёвры, ходил на слушания в народные суды, проводил время на конном заводе, мечтал обосноваться в Тибете и мучился, если написанное получалось «вычурным и цветистым».
Он опять был «в людях» и вне людей существовать уже не мог. Он был мастером новеллы и говорил, что масштабные вещи ему не удаются и что его темперамента хватает ровно на то, чтобы описать самые интересные пять минут, которые он однажды испытал. «Ясность и сила языка совсем не в том, что к фразе уже нельзя ничего прибавить, а в том, что из неё уже нельзя больше ничего выбросить».
Характер
Бабель был из таких любознательных, кто суёт свой нос везде и всюду исключительно с одной целью — узнать людей получше. Горький вздрагивал, когда горячо любимый им автор оказывался у него за плечом, неслышно соткавшись из воздуха. Этот наблюдатель подмечал всё, уделяя деталям особое внимание. Он мог, например, попросить у почти незнакомой женщины вывернуть перед ним свою сумочку или, затаив дыхание, долго подсматривать в глазок. «Он родился с чувствами чрезвычайно обострёнными: зрение, слух, обоняние, осязание — все чувства были у него не как у нормальных людей, а удивительно острыми», — вспоминала его третья жена, Антонина Пирожкова.
Неизвестно, что именно — то ли эти его качества, то ли дружба с чекистами и их семьями, то ли его великолепное знание французского, то ли врождённое умение приспособиться к бившей фонтаном жизни, — стало причиной работы в ЧК. Ходили разговоры, что Бабеля необычайно влекла и завораживала организация, которая вершила судьбы людей и распоряжалась их жизнью. И что вроде бы он собирался написать книгу о ЧК и по своему обычаю полез в самое пекло, охотясь за материалом.
«Ты из киндербальзамов, и очки на носу. Какой паршивенький! Шлют вас, не спросясь, а тут режут за очки», — посмеивались над нескладным военным корреспондентом лихие красноармейцы Первой конной.
Главный герой большинства рассказов «Конармии» Лютов, а вместе с ним и Бабель, вся эта мятущаяся интеллигенция, напуганная девятым валом революции, от кого мощные и безжалостные жернова должны были оставить правильно перемолотый революционный продукт, на диво органично вплеталась в эпическое полотно, любовно вытканное автором. И если не сразу бабели-лютовы становились конармейцам «своими», то уж точно стояли в одном с ними строю.
После службы в Первой конной Бабель продолжал дружить с однополчанами. Многие командиры и бойцы благодарили его за книгу и ждали новых рассказов. Многие, да не все. Например, вождь красной конницы Будённый разгневался не на шутку, пронёсся с шашкой наголо, припечатав и самого Бабеля всякими словами и назвав его «Конармию» клеветой, небылицами и бабьими сплетнями.
Говорили, что Сталин тоже задумчиво прищурился и на всякий случай запомнил автора, а вот Горький ринулся на защиту и проехался по Будённому. Пока титаны сражались, остальные зачитывались «Конармией». Как ни ругали автора за непонимание величайших сотрясений классовой борьбы, никто не мог оспорить, что «Конармия» получилась живой и в ней до сих пор слышны биение удалых красноармейских сердец и храп их быстрых коней.
Автор стал сначала московской, а потом и всесоюзной знаменитостью. И с Горьким он дружил долго, целых двадцать лет, и считал того своими совестью, судьёй и примером.
Рождённые под знаком Рака умеют держать внимание собравшихся. По воспоминаниям современников, вокруг Бабеля, уже известного писателя, идущего по улицам родного города, мошкарой кружили одесские «литературные мальчики». Мальчики на лету ловили его слова и многократным эхом разносили их по Одессе.
Поклонницы и поклонники гуртом таскались за Бабелем, приезжали отовсюду «посмотреть на писателя» и были счастливы, если уставший писатель выходил из себя и крыл их на чём свет стоит. Хоть все, включая близких, и побаивались острого языка и язвительных шуток «киндербальзама», но стоило тому начать рассказывать очередную байку, как слушатели зачарованно раскрывали рты. Этим Бабель пошёл в мать, любительницу показывать в лицах знакомых и соседей. «Вы будете рыдать от удовольствия!» И народ вытирал слёзы от смеха.
Ему многое прощали. И то, что он мог взять аванс и исчезнуть, оставив с носом издателя, и то, что он, идя в ногу со временем, выступал с высоких трибун, клеймя и обличая недавних приятелей. В то же время, когда «воронки» отъезжали от многих домов, к нему шли с просьбами похлопотать, и он отправлялся к старым друзьям и поднимал былые связи.
Он раздаривал всем и свои часы, галстуки и рубашки, и вещи своих близких, считая, что они, вещи, для того и нужны, чтобы их дарить. В комнате его, уже известного писателя, стояла самая простая мебель. Писатель пристраивался с рукописью на верстаке или за кухонным столом. Или, подбирая верное слово, бродил по комнате из угла в угол, наматывая на пальцы верёвочку. Или забирался на диван, поджав ноги, и сидел так часами.
Он не любил, когда его зажимали в угол журналисты, расспрашивая о работе и литературных планах. И «сочинял», по его собственному выражению, часто убегая из дома в гостиницу или прячась в подмосковной глухомани, подальше от всех, с ужасом ожидая поездов, на которых могли прибыть за рукописями раздражённые несоблюдением сроков редакторы.
Личное
Раков любят. Причём во всех видах: и писаных красавцев, и просто красавцев. И даже тех, кто в таких списках не значится. Бабель был из последних. Однако он не унывал и брал крепости обаянием. По крайней мере, три из них пали под его натиском. Причём «крепости» были одна краше другой и родили Бабелю двух дочерей и сына Эммануила.
Первой сдавшейся стала Евгения Гронфейн, дочь киевского промышленника. Старик Гронфейн схватился за сердце, узнав, что его зятем будет нескладный сын мелкого коммерсанта. Влюблённые на промышленника наплевали, дали дёру и лелеяли свою любовь где-то на задворках, пока революция не вытряхнула из старика Гронфейна не только его капиталы, но и мысли о классовом превосходстве. Теперь зятя любили и даже гордились им, уже известным писателем с приличными гонорарами и Горьким в друзьях.
Обаяние помогло Бабелю охмурить и актрису Тамару Каширину, а потом, когда с актрисой не заладилось, то и инженера-конструктора Антонину Николаевну Пирожкову. Инженер-конструктор не только преподавала на кафедре тоннелей и метрополитенов Московского института инженеров транспорта и писала учебник по строительству этих самых метрополитенов, но и была такой красавицей, что раскрасневшийся от удовольствия Бабель водил её показывать всем своим друзьям.
После ареста мужа Антонина Николаевна так и не вышла замуж, хотя ей было всего тридцать. Она ждала Бабеля ещё долгих пятнадцать лет, пока не получила сообщение о его расстреле, добилась реабилитации мужа, собрала архив и сделала всё, чтобы были изданы его сочинения. Антонина Николаевна прожила последние годы в Америке и написала книгу воспоминаний.
А Бабель, проведя большую часть жизни в разъездах, не хотел эмигрировать. Он всегда хотел поселиться под Одессой, у моря, в пустынном и тихом месте, где можно было гулять по берегу, пить собственноручно заваренный крепкий чай с кизиловым вареньем, завтракать бычками и писать химическим карандашом выверенные и выстраданные до последней точки рассказы.
Инна Садовская
Оцените пост
(голосовало: 1, средняя оценка: 5,00 из 5)
Загрузка...
