Карикатурист Борис Ефимов оказался среди тех евреев, которых в сталинские времена не сажали, а награждали. Даже несмотря на расстрел его брата Михаила Кольцова, он всегда был обласкан советской властью. А еще он отличился на ниве разоблачения «происков империализма и мирового сионизма».
Борис Ефимович Ефимов, он же Борис Хаимович Фридлянд, был ярым борцом с врагами советской власти — в том числе, с сионизмом. Он прожил без десяти дней 108 лет и до последних дней сохранял ясность ума и желание творить. Эта публикация из архива знаменитого писателя была посвящена столетию со дня рождения патриарха советской карикатуры.
Борису Ефимовичу Ефимову, Народному художнику СССР, действительному члену Академии художеств, человеку, встречавшемуся почти со всеми знаменитыми людьми нашего века и запечатлевшему их образы в своих творениях, довелось увидеть практически всех вождей страны, в которой он жил. Если собрать воедино все работы художника-карикатуриста Бориса Ефимова, получится своеобразная летопись нашего столетия в рисунках. Среди тех, кого он рисовал, столь разные личности, как Троцкий и Сталин, Гитлер и генерал Свобода, Маяковский, Эренбург, Илья Ильф, Евгений Петров, Утесов, Раневская; Борис Ефимов создал дневник Нюрнбергского процесса в рисунках и иллюстрации к произведениям Салтыкова-Щедрина и других русских писателей. На вопрос, сколько карикатур он нарисовал в своей жизни, художник отвечает так: «Возьмите 365 дней, перемножьте на количество лет, что я рисовал (рисовать любил еще в детстве), и вы узнаете. Каждый день я что-то рисовал. Если не одну карикатуру, то несколько, серию карикатур. И так всю жизнь». Почему стал он художником вообще и графиком-карикатуристом в частности?
Давно известно, что графическая карикатура обретает наибольшее распространение в периоды революций, конфликтов, восстаний, войн. Уж чего-чего, а этих ужасов в наш век хватало. «Ровесник века». И не просто ровесник — хотя именно так он озаглавил книгу своих мемуаров. Борис Ефимов оставил летопись своего времени в рисунке, а это не только оригинально, но, я бы сказал, более впечатляюще, чем другая форма «дневников жизни». Между тем, жизнь Бориса Ефимова лишь внешне кажется благополучной… Художник, человек, ставший пламенным агитатором советской системы, не раз познавал и другую сторону этой власти. При этом он подчеркивал, что не в обиде на советскую власть.
«Я получил три ордена Ленина, три ордена Трудового Красного знамени, престижный орден Октябрьской революции, Знак почета и, наконец, золотую звездочку Героя труда. Правда, над ней сейчас посмеиваются, но я на это говорю: «Пусть это смешно звучит — социалистического труда — но труд ведь был, да еще какой!»
Художник, выпустивший в 1937 году альбом «Фашизм — враг народов», художник, получивший не только признание, но и все блага сталинской системы (в 30 с небольшим — звание Заслуженного деятеля искусств, работу спецкора за рубежом), в то же время получал не только премии, а и резкие удары по голове.
Он своими работами смело воевал с нацистами в Германии, а на его родине в то же время (в 1938) году репрессировали его брата Михаила Кольцова, известного журналиста и политического деятеля.
В годы Великой Отечественной войны Борис Ефимов был военным корреспондентом. У него сохранилось немало писем, в которых бойцы благодарили за его карикатуры, добавляя при этом, что они так же нужны, как стихи К.Симонова и статьи А.Толстого.
В послевоенное время, хотел того или не хотел Борис Ефимов, он стал один из апологетов холодной войны. В его работах все чаще и чаще появлялись карикатуры на политических деятелей, чьи имена в годы войны значились среди друзей СССР.
* * *
А теперь несколько слов о том периоде жизни Бориса Фридлянда, когда он еще не был художником Борисом Ефимовым. Родился он в Киеве, в городе, очаровавшем его своей красотой еще в детстве и полюбившемся ему навсегда. Его фамилия до 17 лет была Фридлянд. Своих предков, кроме отца и мамы, он не знал. Отец его какое-то время жил на Северном Кавказе, и там он был не евреем, а татом, а в 1896 году приехал в Киев и встретил там удивительно красивую девушку, женился на ней, у них родились два сына. Первенца назвали Мишей (впоследствии знаменитый журналист Михаил Кольцов), а через два года родился Борис. В годы Первой мировой войны Белосток, находившийся вблизи от границы, стал ареной особо жестоких боев.
«Не знаю, почему, — вспоминал художник, — но вскоре после нашего рождения родители переехали в Белосток, где я впервые познал, как нелегко быть евреем: я был одним из счастливцев, уцелевших после белостокского погрома 1905 года. Второе еврейское впечатление моего детства — это хедер в Белостоке. Единственное, что я вынес из хедера, — это язык идиш, на котором люблю поговорить и сейчас. Помню, Леонид Осипович Утесов и Марк Донской приходили ко мне специально для того, чтобы поговорить на идиш. «Я не посещал в детстве ни детский сад, ни дворец пионеров, — рассказал художник, — где меня учили бы рисованию, нанимать учителей мои родители не могли».Отец художника был скромным трудолюбивым человеком. Он слыл своим умением тачать сапоги, был хорошим столяром, делал чемоданы и портфели, ремонтировал замки и чинил часы, к тому же был знаменитым на весь Белосток портным. В доме Фридляндов выписывалась русская пресса, благодаря чему журнал «Сатирикон», этот известный сатирический еженедельник, созданный Аркадием Аверченко, Борис Ефимов узнал еще в детстве. Особенно полюбились ему смелые и остроумные карикатуры художника Реми (Н.Ремизова), рисунки А.Юнгера. Под влиянием «Сатирикона» стал создавать свои карикатуры Борис Ефимов. До этого он рисовал много, но в другом жанре. Небезынтересно заметить, что в хедере, а позже в школе Ефимов учился хорошо. Проблемы были только с рисованием. Это был единственный предмет, по которому он «еле-еле вылезал на тройку». «А еще помню дело Бейлиса, — всех его участников от свидетелей до адвокатов и обвинителей, а более всего страшную атмосферу того времени», — рассказывает Борис Ефимов.
В 1915 году маленькая семья Фридляндов, покинув Белосток, вынужденно разъехалась по разным городам. Старший брат Михаил, получивший к тому времени аттестат зрелости, поступает в Петроградский психоневрологический институт (один из двух вузов в России, где не существовало процентной нормы для евреев).
Отец и мать, наспех распродав пожитки, вернулись в Киев, Борис Ефимович уехал в Харьков, где был принят в реальное училище как «беженец из занятых противником областей». Здесь и началась его самостоятельная жизнь. Он много читал, посещал театры. Увлечение его рисованием не только не прошло, а стало сильнее. Здесь, в Харькове, он создал первые свои карикатуры на политические темы. Разумеется, в них отразилась Первая мировая война, а также политические события в России. О публикациях своих работ, в особенности в «Новом Сатириконе», шестнадцатилетний отрок если и мечтал, то тайно. Он посылал свои работы в другие журналы. Однажды чудо свершилось! В журнале «Солнце России» Борис Фридлянд увидел свою работу, занявшую полстраницы журнала. Это был шарж на председателя Думы Михаила Родзянко. В этот день и «родился» художник Борис Ефимов. Он продолжает рисовать с еще большим упоением, но жизнь в предреволюционной России захватывала юного Бориса Ефимова стремительным бегом событий.
В 1917 году, закончив шестой класс реального училища, Борис Ефимов уезжает к родителям в Киев, туда же приезжает из Петрограда его старший брат. Обстановка в Киеве была еще более раскаленной, чем в Харькове.
Избрать путь художника-профессионала Ефимов в юности не собирался. Стать врачом или инженером — именно такой путь избирали для себя евреи-интеллигенты, не привлекало юношу. Он избрал третью «еврейскую» профессию — юрист.
Со свойственными ему упорством и усидчивостью он самостоятельно подготовился (здесь уместно заметить, что читать и писать по-русски он также научился самостоятельно) и осенью 1917 года поступил на юридический факультет Киевского университета. Но учеба его закончилась на первом курсе — началась Гражданская война.
* * *
Я пришел к Борису Ефимовичу в субботу 9 сентября в его квартиру на набережную Тараса Шевченко. Только накануне его «мучили» телевизионщики, которые проводили съемки в течение десяти часов. А сегодня он бодр, остроумен, в хорошем настроении и охотно готов говорить о жизни, о себе.
«Жизнь только издали нарядна и красива», — написал в юности поэт Семен Надсон.
— Жизнь прекрасна всегда», — сказал мне за две недели до своего столетия Борис Ефимович Ефимов. И в подтверждение своих мыслей прочел стихотворение, написанное совсем недавно.
Не мыслил я на свете столько лет прожить.
Своим сам озадачен долголетьем,
Притом не ведаю, кого мне за него благодарить.
Кому обязан я?
Родителям, природе или Б-гу?
Иль всем троим обязан понемногу?
Но факт, что в девятнадцатом родившись веке,
И девяносто пять, подсчитанные точно,
Как в аптеке, проживши в этом веке дней,
И столько же, конечно, и ночей,
С двадцатым вскоре расстаюсь столетьем,
С его тревогами, и бедами, и радостями, и победами,
Трагедиями, ликованьем, надеждой и разочарованьем,
Всем тем, что принимал стоически и,
Не боюсь сказать, философически,
Притом, как мог, оптимистически…
— Я откровенно не понимаю этого ажиотажа вокруг моего столетия. Возраст — ведь это не заслуга человека. Это же не создание им какой-нибудь картины, книги или оперы. Он дожил. Пусть благодарит Б-га и живет себе на здоровье. Почему нужно его за это хвалить? Мне говорят, ну, вы ведь столько сделали…За то, что я сделал, я сполна получил, думаю, успею еще что-нибудь сделать. Человеку свойственно размышлять о жизни, о смерти. Конечно, в более пожилом возрасте чаще размышляешь, что придется уйти в мир иной. В молодости, в более зрелом возрасте, когда человек весь в делах и заботах, в радостях и неприятностях об этом даже не думаешь. Но приходит время, когда об этом задумываешься все больше и больше. Понимаешь, что «отвертеться» невозможно. Как к этому надо относиться? Я не знаю.
Я и сейчас так занят, что об этом просто некогда думать. Да и вообще, для человеческой природы было бы противоестественно — все время думать о смерти: «Вот я умру. Вот меня не будет…». Ежедневные дела требуют постоянного к себе внимания, и времени думать о загробной жизни не остается. Да и особого желания тоже нет. Успокаивает мысль о том, что после нас останутся наши дети, внуки, которые будут нас помнить, останутся наши произведения, рисунки, а значит — мы не уйдем совершенно.
Недавно было открытие мемориальной доски Кукрыниксам. Я, к сожалению, опоздал к началу церемонии — застрял в автомобильной пробке. После открытия мемориальной доски я вот что сказал, что есть большое различие между мемориальной доской и кладбищенским надгробием. Речь идет о памяти и тут, и там. Но кладбище — это вечный покой, который говорит о неизбежной смерти, о том, что люди ушли… А на мемориальной доске мы пишем: «Здесь жили и работали…» Речь идет о жизни. Это свидетельство жизни людей, их творчества, труда.
В размышлениях Бориса Ефимова не было сетований, обид — тем более. Какой-то природный заразительный оптимизм исходит от этого человека, которому, как будто, и нет дела до надвигающегося юбилея и поднятой вокруг этого шумихи.
Между тем, жизнь Бориса Ефимова лишь внешне кажется благополучной… Художник, первая книга «Карикатуры» которого вышла в Москве в 1924 году при содействии и с предисловием Льва Троцкого, человек, ставший пламенным агитатором советской власти, не раз познал и другую сторону этой системы.
А 37-й год… Он изведал его сполна.
— Достался нам век. Две мировые войны. Такого никогда ведь не было в истории человечества. Три революции, война холодная, которая была довольно горячей.
Но не менее страшной была атмосфера 50-х годов в нашей стране. Дело Бейлиса выглядело наивной антисемитской выходкой по сравнению с убийством Михоэлса, расправой над Антифашистским еврейским комитетом и «делом врачей».
Меня часто спрашивают, как я остался жив. Долго сам понять этого не мог. Я уже потом разобрался. Был хозяин. Его хозяйством была вся огромная страна. В хозяйстве среди прочего ему был нужен опытный карикатурист. А мои рисунки ему нравились. Я не раз имел случай в этом убедиться и даже об этом писал.
В канун юбилея я все же спросил Бориса Ефимовича, как коснулись его эти события.
— Коснулись, но совсем по-иному. Я оказался среди тех евреев, которых в те годы не сажали, а награждали: С.Маршак, Н.Рахлин, И.Эренбург и другие. Достаточно сказать, что я получил тогда две Сталинские премии подряд — в 1950 и 1951 годах. Почему так поступал вождь, я ответить не могу.
— Но вы, наверное, в те годы рисовали карикатуры и на «эти» темы?
— Сегодня многого не понять… Конечно же, я не хотел рисовать карикатуры на Троцкого и Бухарина до войны, и на «космополитов» после войны. Но я не Джордано Бруно, чтобы сложить голову на плаху. У меня была семья, был сын, мой мальчик, которого я очень любил. Вы же помните слова Анны Андреевны Ахматовой: «Тому, кто не жил в эпоху террора, этого не понять».
Борис Ефимович неожиданно улыбнулся:
— Знаете, о чем я сейчас вспомнил? Не в продолжение нашей темы. Где-то в конце 60-х нас пригласил к себе в «Правду» в свой кабинет главный редактор Лукин. Там ждал нас уже видный журналист Давид Иосифович Заславский. Нам предстояло подписывать какое-то очередное письмо против «израильских агрессоров» — вскоре после Шестидневной войны 1967 года. Помню, был дирижер Хайкин, поэт Безыменский, композитор Фрадкин, еще человек семь-восемь. Когда мы подписали письмо, и Заславский передал его в нужный отдел, он с облегчением произнес: «Шма Исраэль!» Вы знаете, что это значит? «Слушай, Израиль!»
Борис Ефимович расхохотался своим заразительным смехом.
— Борис Ефимович, видит Б-г, мне не хотелось спрашивать вас об этом, но коль вы уж сами вспомнили о тех временах, то кто или что заставил вас так много сил и таланта потратить на критику Государства Израиль? Ведь вы прекрасно понимали, что в войну 1967 года Израиль хотя и вступил первым, но он был вынужден это сделать. И уж агрессором его назвать никак нельзя.
— Это, молодой человек, вы сегодня понимаете, а тогда мне звонили видные военачальники и объясняли все по-иному. Даже такой мудрый человек, как Утесов, не понимал, зачем израильтяне напали на арабов. Помню, Драгунский мне не раз рассказывал, что в Войне за независимость Израиль спасли только Советский Союз и Чехословакия.
— Борис Ефимович, а какое у вас отношение к Израилю сегодня?
— Не только сегодня, но и в 48-м году, когда государство создавалось, я понимал, что это правильное решение и воплощение мечты многих поколений. Единственное, что я не разделяю в идее сионистов — это возможность поселения евреев всего мира на исторической родине. Это невозможно после более двух тысяч лет диаспоры, да и не уместятся все на такой небольшой территории.
— Что для вас антисемитизм в нашей стране?
— Я уже вам сказал, что непосредственно на себе я его не ощутил. Но есть другая сторона вопроса: когда насмешливые, а порой злые анекдоты рассказывают евреи сами о себе, — это закономерно и допустимо. Но когда я читаю антисемитские статьи, написанные преисполненными злобой к евреям авторами, то реагирую на них, как бык на красную тряпку.
— А были ли в ту пору люди, которые не чурались ЧСР (членов семей репрессированных)?
— После ареста моего брата Миши, видного публициста Михаила Кольцова, человека, которого еще недавно воспринимали как главного журналиста СССР, по воле Сталина в одно мгновение превращенного во врага народа, от меня отвернулись почти все. Единственный, кто не покинул меня в это трагическое время, был Илья Самойлович Зильберштейн, основатель и руководитель знаменитого издания «Литературные памятники». В свою редакцию он взять меня не мог, так как в иллюстраторах оно не нуждалось.
Илья Самойлович уговорил В.Д.Бонч-Бруевича, в ту пору директора Литературного музея, чтобы тот дал мне работу. Вскоре раздался звонок: Владимир Дмитриевич заказал мне серию иллюстраций к произведениям Салтыкова-Щедрина. Поверьте, в то время это было для моей семьи спасением.
— Вы знали почти всех руководителей нашей страны от Троцкого до…
— С Путиным я пока не знаком, но на сегодняшний день альтернативы ему не вижу. А вот Троцкого знал хорошо. Это был легендарный человек. Замечательный организатор и гениальный трибун. Сегодняшние политики говорят много и порой ни о чем. Слушая Явлинского, понимаешь, что он прав. Зюганов — вроде тоже говорит хорошо, красноречивому красавцу Немцову вообще не возразишь… А что они хотят сказать — трудно понять. А Троцкий — совсем другое дело. Его выступления буквально наэлектризовывали массы (это не то же самое, что сегодняшние телевизионные экстрасенсы). Как вы догадываетесь, в ту пору не было ни телевизоров, ни микрофонов. Впервые я увидел и услышал Троцкого на митинге в Киеве в феврале 1919 года. Многотысячная толпа, заполнившая площадь, буквально требовала выхода Троцкого. Н.И.Подвойский, тогдашний военный нарком Украины, сообщил, что у Троцкого болит горло и ему трудно говорить, но толпа была неумолима: «Троцкого! Троцкого!» Когда он вышел на трибуну и поднес к козырьку правую руку, толпа буквально замерла. Лев Давыдович призывал на борьбу с многочисленными бандами «белых» и «зеленых», Григорьева и Петлюры. Думаю, что это выступление Троцкого сыграло заметную роль в установлении в Украине власти большевиков.
Тогда я еще не мог подумать, что через пять с небольшим лет буду в рабочем кабинете Троцкого в Москве. И тем более о том, что при его содействии в 1924 будет выпущена первая моя книга «Карикатуры» с его предисловием: «…Карикатурист, как и публицист должен быть психологом, то есть должен воспринимать идеи в их личном преломлении и каждый раз в новом человеческом выражении. Без психологического чутья карикатуры вырождаются в утомительные шаблоны…»
— Обо всех советских руководителях поговорить не успеем. Давайте — через одного. Сталина пропустим. Поговорим о Хрущеве. Вы знали Никиту Сергеевича?
— Как я мог не знать его, если по роду своей профессии и работы я пребывал в сфере большой политики. Хрущев действительно сдвинул, несколько изменил сталинский режим, и даже только за это добрый след его в истории останется. Без него не пришел бы к власти Горбачев.
— Вот как раз, если «через одного», поговорим о Горбачеве.
— Я с глубоким уважением и симпатией отношусь к Михаилу Сергеевичу. Этот руководитель избавил мир от страха ядерной войны. Не важно, сделал он это осознанно, или настало время для этого. Без его личных контактов с лидерами мировых держав, без его обаяния процесс избавления от страха ядерной войны был бы невозможным. Не случайно во всем мире его встречали с такой любовью и с возгласами: «Горби! Горби!» Не встречали ведь так ни Хрущева ни Брежнева. В США и в Европе впервые увидели советского руководителя, который говорил без бумажки свободно, грамотно, интересно и своеобразно. К сожалению, сейчас страх ядерной войны возвращается. Мы уже не так уверены, как при Горбачеве, что ядерной войны не будет. Я уверен, что человека этого, вопреки его недругам и недоброжелателям, потомки будут вспоминать добрым словом.
— Нарушим «очередность» и поговорим о Ельцине.
— С ним я был меньше знаком, чем с другими руководителями, но не могу понять, почему он ни разу не высказался против антисемитизма, хоть бы раз сказал, что это нехорошо.
— О политиках хватит. Давайте лучше о людях, которых вы знали и рисовали.
— Если я буду рассказывать обо всех, то мне придется прожить еще сто лет.
— Начнем с Эренбурга.
— Илью Григорьевича Эренбурга я увидел впервые в каком-то киевском клубе под названием «ХЛАМ» (Художники. Литераторы. Артисты. Музыканты). Тогда его лохматая шевелюра произвела на меня впечатление куда большее, чем его стихи. Знаете, о нем, как о революционере ходили легенды. Нового о нем, боюсь, ничего не расскажу, но один случай, который знаю с чьих-то слов, хочу вспомнить. На каком-то важном совещании писатель, слывший антисемитом, после выступления И.Г.Эренбурга с ехидцей в голосе спросил: «Интересно, о какой своей родине тут говорил Эренбург?» Илья Григорьевич незамедлительно ответил: «О той, которую предал казак Власов…»
С Эренбургом я часто виделся у своего брата, с которым он дружил. Встречался с ним на Нюрнбергском процессе. Знаете, кто был руководителем нашей делегации? Знаете, кто был руководителем нашей делегации? Лев Шейнин. Но это отдельная тема. Эренбурга, так же, как и меня сегодня, часто спрашивали, как он уцелел. На эти вопросы ответить невозможно. Сталин был антисемитом не в меньшей мере, чем Гитлер. Но при этом в окружении Сталина всегда до конца его жизни были евреи Коганович, Мехлис. Доведя до наивысшего накала антисемитизм в СССР, он при этом раздавал премии «имени себя» Ему, наверное, нужен был карикатурист. Остался жив я. А из публицистов он, возможно, решил оставить Эренбурга… (В списках тех, кто был обречен на смерть после процесса над деятелями ЕАК, фамилия Эренбурга значится одной из первых… Ефимова Бориса среди обреченных, к счастью, не было — М.Г.).
— А теперь вспомните кого-нибудь из личностей не столь знаменитых.
— А стоит ли о них вспоминать? Но если вы уже спросили, то расскажу об одном моем родственнике, забытом, казалось бы, напрочь. Я сам о нем вспомнил, когда читал роман Анатолия Рыбакова «Дети Арбата». Вернее, писатель мне о нем напомнил. Он охарактеризовал его, как самого страшного из следователей НКВД садиста и палача, говорили, что он основал на Лубянке «систему конвейера». Держал обреченных по 48 часов без сна и еды, беспощадно избивал их, доводил до безумия, потом «приводил в себя» и в их присутствии подписывал ордер на арест жены, детей и близких. Фамилия его была Черток (Может быть, от слова «черт»? — М.Г.). Звали его Леня, Леонид. Он был мужем Сони, сестры моей жены… И такие евреи бывают. Вообще у моей жены была интересная родня. Один из ее братьев, Борис Волин, был начальником Главлита, то есть главным цензором в области литературы. А о втором я уже сказал. Так вот, этот грозный Леонид Черток закончил свою жизнь более чем трагически, хотя, чтобы совершить такое самоубийство, нужна определенная отвага. Он, разумеется, не мог не предполагать, что настанет и его черед. Но когда за ним пришли, он, видимо, по голосу чутьем узнал своих коллег и, испугавшись всего, что ему предстоит, пока жена открывала дверь, выбежал на балкон и выбросился с восьмого этажа.
— Не будем заканчивать беседу на таком страшном эпизоде. Давайте поговорим о чем-то более веселом.
— Тогда о нашем общем знакомом, о моем близком друге Леониде Осиповиче Утесове. Многие думают, что он был баловнем судьбы. Это — заблуждение. Обид, унижений ему досталось не меньше, чем славы. Напомню известный эпизод. После фильма «Веселые ребята» Александрову дали орден, Орловой присвоили звание Заслуженной артистки РСФСР, а Утесову преподнесли… фотоаппарат. Как вы думаете, это легко пережить? А уже в послевоенное время, не при Сталине, при Хрущеве Александров еще раз попытался унизить Утесова, заменив его голос в фильме на другой. Дублер, конечно, обладал замечательным голосом, но это был не Утесов. Помню, я тогда спросил Леонида Осиповича: «Если Александров вас так не любит, зачем же он взял вас в свой фильм?» «Кто кого взял, — ответил мне Леонид Осипович, — это еще вопрос!» Леонид Осипович рассказал мне, что идея создания фильма принадлежала Борису Шумяцкому, председателю Комитета по делам кино в то время. Это он предложил Утесову пригласить в качестве режиссера Александрова только потому, что тот был учеником Сергея Эйзенштейна. И Утесов согласился. Леонид Осипович рассказал мне забавную историю.
Вы помните, в фильме есть бык по кличке Чемберлен. Нужно было найти исполнителя этой роли. На что Александров сказал, что сделает это в два счета, так как в Мексике и в Испании он освоил приемы корриды, а уж с русским быком он справится. Когда Утесов и Александров поехали в подмосковный колхоз на поиски «актера» на роль быка, старик колхозник указал Александрову «претендента», добавив при этом, что подойти ближе он не может, потому что этот бык уже двоих забодал. Александров повернулся к Утесову и сказал:
«Леня, я вижу издали, этот бык нам не подходит. По цвету».
На что Утесов справедливо заметил, что фильм черно-белый, и потом:
«Гриша, тебе ли, опытному мексиканскому тореадору, не справиться с советским быком…»
* * *
Заканчивать беседу с Борисом Ефимовичем не хотелось. Он бодр, остроумен, гостеприимен. Беседуя с ним, я понимал, что веду разговор с Историей нашего века. Точнее, с человеком, в значительной степени олицетворяющем историю и изменчивую политику той страны, которая называлась СССР.
Матвей ГЕЙЗЕР
Выражаем благодарность дочери Матвея Гейзера Марине за предоставленные нашей редакции архивы известного писателя и журналиста, одного из ведущих специалистов по еврейской истории.
Оцените пост
(голосовало: 2, средняя оценка: 4,00 из 5)
Загрузка...
