О «противостоянии» одного отдельно взятого киевского школьника с «вождем и учителем»
«Солнышко светит ясное.
Здравствуй, страна прекрасная.
Юные нахимовцы тебе шлют привет…»
Распевая эту жизнерадостную песенку, в одной рубашке я прыгал на кровати в бабушкиной квартире, держа в охапку своего любимца кота Ваську. На душе у меня было весело. Всю вторую половину февраля я проболел нехорошим детским недугом, скарлатиной, но вот уже третий день как чувствовал себя хорошо, хотя в детсад меня еще не пускали. И я пел, Васька мурлыкал, а кровать ходила ходуном. Ура! Ура!.. И тут случилось событие, определившее мой путь «злостного антисоветчика». В комнату вошла бабушка Ита. Она рыдала. Бабушка взглянула на меня и сквозь слезы сказала: «Мишенька, не надо так веселиться. Умер Сталин». В свои неполные пять лет я о «лучшем друге советских детей» уже кое-что знал. В садике мы всей группой к утреннику разучивали стихотворение, в котором сердечно благодарили вождя за свое счастливое детство.
«Да, жаль. Кого же теперь будем благодарить?» — подумал я, по малолетству не понимая всей судьбоносности случившегося. Тем не менее, огорчившись, я продолжал плясать на кровати. Но в это время в комнату ворвалась тетя Циля.
— Мама, — закричала она, — Сталин умер!
И тоже заплакала.
— Я знаю, — ответила ей бабушка.
И они стали рыдать вместе. Их плач наконец-то на меня подействовал, я прекратил танцевать, сделал грустное лицо и дернул за хвост Ваську. Он жалобно мяукнул, чем дополнил картину вселенского горя, воцарившегося в квартире.
— Что мы теперь будем делать? — вопрошала бабушка. — Страна ведь может развалиться.
Циля не смогла ничего ей на это ответить и только продолжала шмыгать носом.
В это время пришел Гарик, сын погибшего на войне брата моего отца — дяди Сени. Гарику исполнилось уже пятнадцать. Он был очень шустрый подросток.
— На улицах все плачут, — сообщил он.
И я заметил, что и у него глаза тоже на мокром месте.
— Ладно, идемте, я вас покормлю, — сказала бабушка.
И вся плачущая семья, несмотря на вселенское горе, отправилась обедать.
Когда за ними закрылась дверь, я вдруг почувствовал, что радость по случаю выздоровления во мне все-таки превышает скорбь по поводу смерти вождя. Я схватил Ваську, чмокнул его в мордочку и снова запрыгал на кровати. На душе опять стало легко и весело. Быть может, кто-то свыше подсказал мне, несмышленому, что и на самом деле это очень хороший день…
…Сталин умер 5 марта 1953 года, но инсульт, спровоцировавший его кончину, случился вечером 28 февраля. А как раз в тот день начинался Пурим — праздник победы еврейского народа над злобным царедворцем Аманом, возжелавшим еще в древние времена уничтожить еврейский народ. Ничего у гада не вышло. Хотя бы потому, что любимая жена Эстер оказалась ближе и дороже для персидского шахиншаха, чем туповатый прислужник.
Нужно заметить, что в одном соседнем с Украиной государстве время от времени раздаются голоса, утверждающие, что со Сталина извели его евреи. При этом главным «евреем» называется Лаврентий Берия, родившийся в глухом мегрельском селе. Но так уж устроены антисемиты, что любят «назначать евреем» всякого злодея или просто любого, кто им не по душе. Так что Исаака Левитана они считают великим русским живописцем, а грузина Берию — злостным «евреем», погубившим их кумира. Конечно, можно сказать, что они сумасшедшие. Но это опасные сумасшедшие.
А в тот далекий год, как-то выйдя во двор в конце лета, я увидел свою лучшую подружку Вальку. Прыгая на одной ноге, она играла в «классики» и напевала песенку: «Не оправдал доверия Лаврентий Палыч Берия. Лаврентий Палыч Берия не оправдал доверия». С этой нехитрой песенкой Валька проскакала все классики и предложила мне сыграть в квача. Но играть в квача вдвоем не очень интересно, ведь для этой забавы нужна компания. Она как раз и появилась в лице Вовки Жаровского по прозвищу «пуфлакс» (на идиш «гнилое мясо»). На самом деле ничего гнилого в Вовке не было, просто он был слишком толстым. И, очевидно, литературный перевод этой идиомы в отношении него мог бы звучать как «лишнее мясо».
Сорок лет спустя я почти случайно встретил Вовку в израильском городе Ашдоде, где гостил у родственников. Он стал активным общественным деятелем, членом партии «Исраэль ба-алия», выражавшей интересы «русских» репатриантов. К сожалению, Вова уже ушел из жизни.
А тогда, подойдя к нам, он продекламировал новые строки из исполняемой Валькой песенки про Берию: «А товарищ Маленков надавал ему пинков». Скорей всего данный товарищ попал в текст песенки благодаря своей фамилии, которая хорошо рифмуется со словом «пинков». На самом же деле «пинков» всесильному хозяину МВД надавал не осторожный Георгий Маленков, а решительный Никита Хрущев. Берия был арестован и по официальной версии — расстрелян в декабре 1953 года. Впрочем, в это до сих пор верят не все.
Само собой, ничего нового во многостраничные описания событий того времени я не внесу. Хочу лишь заметить, что, вероятно, и в этом случае мы должны отойти от черно-белой версии. Жизнь полна красок. Никаким английским шпионом Берия наверняка не был. Более того, именно он поспешил прекратить сфабрикованное антисемитское «дело врачей» и успел по амнистии выпустить на волю многих сидельцев ГУЛАГа, причем не только уголовников, но и политических. А с другой стороны, Берия, подпись которого (в компании с другими сталинскими подручными) фигурирует на многочисленных расстрельных списках, снискал еще и «славу» сексуального маньяка. Правда, его сын Серго, долгое время живший в Киеве, говорил, что это клевета, и что Лаврентий Палыч общался с многочисленными женщинами просто как с агентами. Однако, по крайней мере две знаменитые советские киноактрисы утверждали, что Берия с помощью угроз и психотропных веществ принудил их к интиму. Что ж, никого из упомянутых лиц уже нет в живых — ни подтвердить, ни опровергнуть. Впрочем, вина всех сталинских прислужников перед народом, безусловно, не подлежит сомнению.
Вернемся, тем временем, к моему «противостоянию» с «вождем и учителем». Как раз моя школьная учительница и сыграла очень важную роль во втором акте этого «марлезонского балета». Помните, трогательные слова песни: «…тебя с седыми прядками, над нашими тетрадками, учительница первая моя…»?
Я смотрю на фотографию, лежащую на моем письменном столе. На ней — ученики третьего класса 63-й киевской школы и их учительница, приятно улыбающаяся милая седая старушка Марья Павловна. 63-я школа находилась в самом начале Гоголевской улицы, и располагалась она во дворе в здании, мало приспособленном для функционирования школы. Здание это и сейчас на месте, вот только школы там давно нет, вероятно, по той причине, которую я уже назвал. А, возможно, ее нет из-за того, что, как рассказал мне годы спустя один работник районо, 63-я дала городу хулиганов больше, чем несколько школ района вместе взятые. Это действительно была еще та школа! Но об этом, чтоб не растекаться мыслию по древу — как-нибудь в другой раз. А сейчас о моей очередной «антисоветской выходке».
Марья Павловна улыбалась только на фотографии, а в жизни она была строгой. Когда в свой первый школьный день мы, мальчики, пришли в класс в нарядных костюмчиках, Марь Пална отправила нас домой переодеться в казенные мундиры с желтыми пуговицами. И, кроме того, проследила, чтобы все мы были подстрижены наголо. Да и что удивляться — ведь Марья Павловна в дореволюционные годы преподавала в гимназии. Была она одинока, жила прямо в школе в небольшой комнате на первом этаже. Как мне впоследствии рассказывала мама, уже на первом родительском собрании Марья Павловна намекнула, что намерена все силы отдавать обучению и воспитанию детей, а быт ее не устроен и времени заниматься им у нее практически нет. Намек был понят. Быстро избранный родительский комитет распределил обязанности — кто и как будет способствовать тому, чтобы уважаемая классная руководительница любимых чад не отвлекалась от работы на какие-то бытовые мелочи.
Моя мама изумительно готовила. Об этом еще лет двадцать назад можно было спросить друзей моего детства и юности, но ныне, как сказал поэт, «иных уж нет, а те далече». Наверно, поэтому именно моей маме выпала честь «кормить» Марью Павловну. Жили мы бедно, и продукты для училки покупала жившая по соседству семья одноклассницы. Взрослые распределили роли — отец девочки приносил к нам продукты, а мама готовила еду и относила ее в школу, когда приводила меня на занятия. И все было хорошо.
Учиться мне нравилось. Первые четверти я окончил с пятерками по всем предметам. Хотя, если честно, сразу же выяснилось, что почерк у меня просто ужасный. Заглядывая далеко вперед, могу сознаться — я его так и не исправил. И много лет спустя, когда я, работая в газете, заходил в машбюро со своими рукописями, машинистки встречали меня самыми разными словами… Но, как я уже сказал, мама моя блюда готовила совершенно замечательные, и, быть может, потому и по каллиграфии у меня в табеле стояла пятерка.
И вот наступил 1956 год. Началась третья школьная четверть. Все было по-прежнему прекрасно, как вдруг… как-то вечером к нам домой пожаловала председательница родительского комитета класса, модно одетая и всегда улыбающаяся дамочка, которая на этот раз не выглядела веселой. Я был отправлен с учебниками на коммунальную кухню, а мама с гостьей принялись о чем-то шептаться. Именно шептаться, потому что посредине стены, отделявшей нашу комнату от соседской, находилась заколоченная тонкая дверь, которая позволяла, если говорить громко, слышать беседу не только в соседней комнате, но и вообще во всей квартире, где обитали три семьи.
Я тогда увлекся чтением учебника и поэтому не помню, как долго они шептались. Наконец двери нашей комнаты открылись, гостья попрощалась и покинула квартиру, а мама позвала меня.
— Сынок, — тихо сказала мне мама, когда мы уселись на диван, — зачем ты это сделал? У тебя же отец коммунист. Что же теперь будет?
Вопрос повис в воздухе. Я в свою очередь недоуменно спросил:
— Мамочка, а что я плохого сделал?
Мама посмотрела на меня заплаканными глазами и стала излагать якобы произошедшие в школе события в той интерпретации, в какой ей их поведала недавняя гостья.
Фотография из архива автора
Здесь нужно сказать, что двери некоторых наших учебных классов выходили не в школьный коридор, а прямо в актовый зал, где на стене висели два больших портрета — Ленина и Сталина. Естественно, на переменках мы прогуливались в актовом зале, отдыхая и весело болтая. И вот, как поведала маме председатель родительского комитета, на одной из перемен между уроками я демонстративно показал язык портрету товарища Сталина…
Наверное, в этом месте повествования просто здорово было бы заявить — да, я хоть и малец был, а уже тогда чувствовал, каким злодеем был «усатый» погубивший миллионы людей. Но, если честно, то я до сих пор не уверен, что сделал это. Я даже думаю, что вовсе не показывал язык портрету. О чем я честно и сказал маме. Тем не менее меня вызвали на родительское собрание. На то памятное сборище мой отец пришел в фронтовой шинели со срезанными офицерскими погонами. У отца было два ордена — Красной Звезды и Отечественной войны и столько же медалей — «За оборону Кавказа» и «За Победу над фашистской Германией». Мама предложила надеть на пиджак и боевые награды, но отец отказался. На собрании он встал и решительно сказал, что, как человек, вступивший в партию на фронте, он не мог воспитать сына в антисоветском духе, как заявила одна из выступавших до этого мамаш. В классе повисла пауза, после которой присутствовавший на собрании завуч по воспитательной работе сообщил, что решение по данному вопросу будет обсуждаться на педсовете.
Когда расходились, до моих ушей донесся сочувственный женский шепот: «Идиоты, мальчишке же всего семь лет…»
Но на ближайшем педсовете о моем «возмутительном поведении» так и не было ничего сказано, потому что как раз в эти февральские дни состоялся ХХ съезд КПСС, и по Киеву поползли слухи о секретном докладе Хрущева на закрытом заседании съезда, в котором он поведал о Сталине такое, что у делегатов волосы встали дыбом.
А еще через какое-то время, придя из школы, я вновь застал у нас председательницу родительского комитета. Они с мамой пили чай с принесенными гостьей шоколадными конфетами.
— Китенька, дорогая, — щебетала председательница, — поверьте, мы тоже были удивлены этой глупостью. Но по секрету хочу вас спросить: почему вы не испекли Марье Павловне «наполеон» ко дню рождения? Она ведь вас просила.
— Верочка, так я же всей душой. Но у нас как раз была подготовка к зарплате, а потом ее выдача. Мы с главбухом несколько дней до ночи на работе сидели. Так что, поверьте, никак я не могла!
Мама говорила правду. Она была кассиром в крупном стройуправлении, где было огромное количество сотрудников, и в «зарплатные» дни мы с отцом ее в доме практически не видели.
— Ладно, ладно, Китенька, главное, что все хорошо закончилось. Мы с девочками из комитета, выдам вам секрет, даже поговорили с Марьей Павловной. И она сказала, что уже не сердится, и не будет снижать вашему Мишеньке оценки.
Мама выдавила из себя улыбку. Гостья вскоре ушла. Мама налила мне чаю и дала конфету. А себе из бутылочки накапала валерьянки и выпила залпом.
Забегая вперед скажу, что клеветница-учительница свое обещание все же выполнила, и в моем табеле за первый класс оказались одни пятерки. Это был единственный учебный год, который я окончил отличником.
Так завершилось мое детское «противостояние» со Сталиным.
В последние годы в России все чаще раздаются голоса о том, что Сталин, дескать, был «эффективным менеджером». Нехило! Так и Гитлера можно назвать «хорошим менеджером», ведь при нем были построены классные автобаны. О невинно пролитой крови миллионов людей все меньше и меньше помнят оголтелые политиканы и внемлющие им идиоты.
А я, когда речь заходит о сталинских временах, вспоминаю не убитых маршалов и партийных функционеров. Я вспоминаю отрывок из мемуаров писателя Льва Разгона, который провел в ГУЛАГе долгие годы. Как человек образованный и уже отсидевший в лагере определенное время, Разгон был определен на работу, позволявшую на какое-то время покидать зону. Как-то он зашел в столовую на лесосеке. Сел обедать. К нему подошла худенькая девочка лет двенадцати и стала смотреть на еду голодными глазами. Разгон не смог выдержать этого взгляда, пошел к раздаче и купил для девочки обед. Она села рядом и стала жадно есть. А когда закончила, подошла к нему, сняла с себя трусики и спросила, в какой позе она должна его отблагодарить. Ее к этому приучили…
Разгон пишет, что эту девочку он никогда не простит Сталину.
Я, признаюсь, тоже…
А тот вечер в нашем доме на визите школьной комитетчицы не закончился. Когда я вышел на кухню вымыть стакан, то застал там дядю Ваню. Формально он числился квартирантом нашей соседки, но на самом деле, будучи лет на десять моложе хозяйки, состоял с ней в связи и поэтому считался как бы членом семьи. Ваня был слегка поддатый.
— Мишка! — сказал он. — Ты, наверное, у нас член президиума ЦК, если раньше всех знал, что Сталин гад был. Вот тебе денежка, иди и купи себе эскимо.
Ваня знал, что это было мое любимое мороженое. Я обрадовано взял купюру и выбежал на улицу. Было холодно, но мороженое все равно продавали в лотке за углом. Когда-то один иностранец сказал, что нельзя победить народ, который в мороз ест мороженое. Не знаю, насколько он был прав, но в тот вечер я мороженым не полакомился.
Повернув с улицы Воровского на Дмитриевскую, я почти столкнулся со Слепым — мы все его так называли. Он действительно был слепым, просил милостыню, но все же было в нем что-то особенное. Круглоголовый, лысый, в черных очках, он и в жару, и в стужу был одет одинаково. Вернее, почти не одет. Белая холщовая рубаха и белые штаны — это все, что на нем было. И ходил всегда босиком. Вот и тогда в феврале он босым шел по замерзшим лужам с увесистой палкой в руках. Мы, евбазовские пацаны, уважали его за такое молодецкое здоровье.
— Я кладу тебе денежку, — сказал я Слепому, и положил бумажку в чашку, висевшую на шнурке у него на шее.
Он среагировал на детский голос.
— Спасибо, малой. Б-г тебя не забудет, — молвил Слепой и зашагал по лужам дальше, отстукивая палкой дорогу перед собой.
Слепой умер через несколько лет. Придя во двор, где жила бабушка, я услышал, как отчим моей подружки Вальки, сержант милиции Саша, рассказывал соседкам, что при осмотре комнаты Слепого в матрасе нашли большущие деньжищи. Что ж, может быть, слепой был для всего района вроде талисмана, ему охотно подавали.
Михаил ФРЕНКЕЛЬ, собственный корреспондент журнала «ИсраГео» в Киеве
Из цикла «Дело было на Евбазе»
Оцените пост
(ещё не оценено)
Загрузка...
