— Ты кого больше любишь, Ленина или Сталина? — спросил Витька.
— Я-то? Я — Ленина. А ты кого?
— А я — Сталина. Сталин нам всё даёт. Комнату дал. Отцу зарплату даёт, чтоб нам продукты покупать. Почти каждую неделю что-нибудь в магазины выбрасывает, то муку, то сахар, то мыло. В общем, всё даёт.
— А Ленин что-ли не даёт?
— Ленин умер, — сказал Витька.
— А вот и нет, — возразил Славка. — Он не умер. Это все так думают. А на самом деле он живой. Даже в «Правде» пишут, что Ленин жив. А мне вообще говорили, будто он там, в Мавзолее, нарочно лежит. Он просто спит днём. А ночью встаёт и ходит, проверяет, чтоб у нас был порядок.
— Иди ты… Свистишь, небось.
— Сука буду, — сказал Славка. — Своими ушами слышал.
Все замолчали. Каждый из нас тоже хотел сказать что-нибудь такое важное, но не мог придумать. На дворе стояла глубокая декабрьская зима. Лужи замёрзли. Небо было тёмносерым и безжалостно холодным. Вовка Колягин по кличке Коляга сёрпал носом, время от времени сморкаясь на асфальт. Двор был пуст, если не считать нашей компании, примостившейся на крыльце одного из подъездов.
На втором этаже открылось окно, и женщина визгливо закричала:
— Лёнька, паразит, иди сейчас же обедать, сколько тебя звать!
Лёнька Леваков, щуплый, прыщавый малец вздрогнул, шопотом выматерился и закричал в ответ:
— Ща приду, чего орёшь!
— Да ладно уж, иди, — сказал Вовка Коляга. — Тебя мамочка ждёт…
Коляга был самый старший из нас, ему уже исполнилось тринадцать. Колягу слушались, безоговорочно признавая его превосходство.
— Вали, вали, чего сидишь — повторил он. — Тебе там мамочка, небось, курочку приготовила.
Слово «курочку» он произнёс нарочито картаво, звучало как «кухочку». Все засмеялись. Когда Коляга острил, полагалось смеяться.
— А чё ты дразнишься? — обиделся Лёнька. — Если хочешь знать, я не еврей. У меня фамилия на «ов» заканчивается.
— Это они так скрываются, — пояснил Коляга. — Придумывают себе разные фамилии, чтоб на «ов» кончались. А твой отец, небось, на самом деле не Леваков, а Левакович. Или какой-нибудь Левансон.
— Сам ты еврей, — сказал Лёнька, поднимаясь со ступеньки.
Коляга не обиделся. Он сплюнул и снисходительно парировал:
— Я-то русский. Я, между прочим, в Ленинграде родился.
От радости у меня заколотилось сердце.
— Я тоже! Я тоже! — закричал я.
— Ты тоже чего? — с подозрением спросил Славка.
— Я тоже в Ленинграде родился!
— А ты, еврейчик, молчи, — посоветовал Коляга. Твоё дело номер восемь, когда надо, тогда и спросим.
Как положено, все громко рассмеялись, а Витька даже похлопал Колягу по плечу, демонстрируя свою близость к властелину.
Когда Лёнька ушёл, Коляга посмотрел ему вслед и сказал вполголоса:
— Видели его сеструху? Во девка! Совсем как взрослая стала: наряжается, губы подкрашивает.
— Говорят, у неё уже кровь течёт, — сказал Витька тоном знатока.
— Откуда течёт? — поинтересовался Славка.
— Дурак ты, Славка, — заметил Коляга. — Откуда, откуда. Оттуда! Понял?
Я обрадовался и закричал:
— А я знаю! Я знаю! Из носа! У меня тоже кровь из носа течёт, если я сильно сморкаюсь.
Коляга повернулся и посмотрел на меня свинцовым взглядом.
— Ты, абрамчик, молчи — сказал он. — А то напросишься. Много ты знаешь.
Снова наступило молчание. Никто не хотел дальше развивать эту тему, опасаясь выдать свою некомпетентность. Наконец Коляга сказал:
— Слышали? Соколова из третьего подъезда два дня назад ночью взяли.
— Это какой Соколов? Профессор, что ли?
— Тот самый. Соколов Николай Иваныч. С портфелем ходит.
— А за что взяли?
— За жопу взяли.
— Нет, правда, — сказал Славка, когда все отсмеялись. — Не знаешь, за что?
— Взяли, значит, так и надо, — разъяснил Коляга. — Он Сталина ругал.
— Иди ты! В натуре? А ты почём знаешь?
— Говорю, значит, знаю. Сам слышал.
— Свистишь!
.
— Я не свистю. Соколов-профессор шёл домой с работы, а у его подъезда дворник Федотыч снег чистил. Соколов остановился и говорит: ты, говорит, Федотыч, хорошо работаешь. Тебе, говорит, когда семьдесят лет исполнится, тоже надо музей подарков открыть.
— Ну и что?
— Как что? Не понимаешь, что ли? Он же самого Сталина с каким-то дворником равняет!
Все испуганно посмотрели друг на друга, а потом снова на Колягу. Витька почесал затылок и сказал:
— А как они узнали?
— Кто они?
— Ну, эти, кто Соколова забрал. Энкавэдэ или милиция, что ли. Это им Федотыч сказал?
— Не-е. Федотыча самого тоже на другой день взяли. Кроме того, он вообще глухой. Он даже и не слышал, что ему Соколов про музей подарков говорил. Кроме меня, это вообще никто не слышал. Понятно?
— Так это ты, что ли, сказал, Коляга?
— Ну. Только вы никому не говорите. Я Сергей-Михалычу, соседу Соколова смеха ради всё рассказал. Он поначалу засмеялся. А потом, вроде бы, испугался. И сказал, что это самая что ни на есть контрреволюция. Ты, говорит, Володя, молодец, что мне всё рассказал. Мы должны проявлять бдительность. Я, говорит, приму меры.
— Во, бля! — с уважением сказал Витька. — Ты, значит, Коляга, прямо герой.
— Ну да, вроде бы герой. Но вы всё равно никому не рассказывайте.
Начинало смеркаться, налетел пронизывающий зимний ветер. Все ёжились от холода, но расходиться не хотелось. Славка сказал:
— А я слышал, евреи хотели взорвать завод имени Сталина. Хорошо, товарищ Ворошилов вовремя заметил.
— Зачем?
— Что зачем?
— Ну, зачем им надо было взрывать завод?
— Зачем, зачем. Затем. Они такие. Мне папка сказал, что они все какие-то косполиты безродные . Или вроде того.
— Слышь, Коляга, а что ему теперь будет? — спросил Славка
— Кому, Соколову-то? А фиг его знает. Наверно, посадят. А может, просто расстреляют. Я считаю, что надо расстрелять.
— Я тоже, — сказал Витька. — Я считаю, что тех, кто не любит Сталина, надо расстреливать.
— Я тоже, — сказал Славка. — Кто не любит Сталина, надо расстреливать.
Я обрадовался и закричал:
— Я тоже! Я тоже! Всех, кто не любит Сталина, надо расстрелять!
Коляга покосился на меня, но на этот раз ничего не сказал. Это наполнило гордостью моё детское сердце. Мы разошлись по домам.
Иллюстрации Вальдемара КРЮГЕРА
Оцените пост
(голосовало: 1, средняя оценка: 5,00 из 5)
Загрузка...
