Фоме исполнилось восемнадцать лет. Для собаки это много. В пересчёте на жизнь человека — сто двадцать шесть лет. Фома был мне предан, любил всем своим собачьим сердцем. Но ещё больше он любил моего мужа Сашу. Он видел в нём вожака. А я всего лишь жена вожака.
Я платила ему ответной любовью, кормила по-царски, покупала грудинку, которую берут на суп: там хрящики, косточки и много мяса. В ванной я Фому не мыла и не расчёсывала специальным гребнем. Он ходил грязный, как бомж. За все восемнадцать лет его чесали два раза, если я что-нибудь не путаю. А может, и один раз.
Соседи делали мне замечание, призывали к порядку. Я с ними соглашалась, но всё оставалось по-старому. В чём проблема? Пёс был сыт, здоров и весел. И пользовался успехом у «женщин своего круга». Не хочется говорить «у сучек». Это грубо. Они выделяли Фому среди других кобелей, ухоженных и породистых, не обращали внимание на внешний вид Фомы, ценя его внутреннее содержание. Видимо, у собак тоже бывает духовное родство.
На даче вместе со мной жила нянька Ирина Александровна. Она пасла мою трёхлетнюю внучку, ходила с ней гулять на детскую площадку. Фома увязывался за ними. Прибегал на детскую площадку и первым делом писал в песочнице. Наверное, писать в песок особенно приятно.
Мамаши и няньки дружно возмущались. Имели право. В песке играли дети, а это микробы, антисанитария и полное неуважение к аудитории.
Ирина Александровна возвращалась домой и заявляла скандальным голосом, что больше она с Фомой на площадку не пойдёт и выслушивать упрёки не собирается. Не такая у неё зарплата, чтобы выслушивать упрёки в оскорбительной форме.
Что же делать? Сказать Фоме «не ходи» — он не послушает. Даже ухом не поведёт. Он каждый день с утра сидит и ждёт, когда можно будет выйти на волю. Открывается калитка, и Фома вылетает, как пуля из ружья. Вокруг него открытое пространство, море запахов, купол неба и собака Альма за соседним забором. Она не видит, но каким-то образом чувствует Фому, приходит в восторг и несётся вдоль своего забора как угорелая.
Фома тоже несётся параллельно, на морде азарт и воля к победе. Я не понимаю: что бы это значило? Собачья олимпиада или просто выброс энергии? Так или иначе, прогулка для Фомы — это основная составляющая бытия, как еда. А может, и важнее.
Привязать его к дереву? Кто будет привязывать и где взять верёвку? Да и вряд ли он подчинится. Его надо поймать, держать. Он будет выворачиваться, выть, вырываться.
Мой муж Саша был против всякого насилия. Он всегда выступал на стороне Фомы: свобода и воля.
Я вдруг догадалась, что надо сделать. Следует загнать его в гараж, потом захлопнуть дверь и запереть. Он посидит в одиночестве пару часов, пока внучка не вернётся с прогулки. Тогда можно будет открыть гараж и выпустить пленника. Он, конечно, будет обижаться, но недолго. Фома отходчивый.
Я так и сделала. Взяла веник и стала гнать Фому в гараж. Он решил, что я хочу его убить.
Оказавшись в гараже, Фома сел на бетонный пол и повернул ко мне морду. Он смотрел на меня, в его глазах явно читалось: «Как ты можешь хотеть моей смерти, когда я так тебя люблю?»
Его глаза были умоляющие и совершенно собачьи. Люди не умеют так смотреть и так покоряться неизбежному.
Я поставила себя на место Фомы. На его месте было невыносимо. Я выпустила Фому из гаража и отправилась с ним гулять в липовый парк, подальше от детской площадки.
Я пожертвовала своим временем и своими планами. Потратила на Фому золотые утренние часы.
Мне пришлось менять распорядок дня. Два раза в день внучка отправлялась на прогулку, я вынуждена была идти с Фомой в липовый парк. Но не такое это большое наказание — гулять в липовом парке.
Однажды Фома пропал.
Мой муж Саша стал нервничать: где Фома? Его могла сбить машина. У Фомы была отвратительная привычка облаивать машины и кидаться под колёса. В последний момент он всё-таки отскакивал, но это был самый последний момент. Шофёр выскакивал из машины и замахивался ногой на Фому, но Фома успевал увернуться.
Что случилось? Фома не успел отскочить, и машина его переехала, и он сейчас лежит на дороге с оскаленной мордой?
Второй вариант: его застрелили специальные молодчики (живодёры). В окру́ге развелась целая колония бездомных собак. Они собирались в стаи, как волки, и нападали на людей.
Рядом с нашим посёлком находился санаторий ФСБ (Федеральная служба безопасности, а это серьёзная вооружённая организация). Они отвечали за отдыхающих и время от времени убирали лишних собак, как мусор.
Фома часто бегал один. Он выглядел вполне запущенным, и живодёры могли принять за своего, в смысле за бездомного.
Куда он делся? Хорошо, если его убили сразу. А вдруг только ранили, перебили позвоночник, и он теперь лежит и мучается?
Муж сходил с ума. Он бегал по посёлку, громко звал: «Фома! Фома!»
Никаких результатов.
Муж набрал на компьютере и расклеил объявления: «Пропала собака. Порода неопределённая. Шерсть светлая. Уши по бокам головы. Вознаграждение гарантируется». Эти объявления Саша расклеил по всему посёлку.
Настала ночь. Фомы нет и не предвидится.
Саша не спал. Мне даже казалось, что он плачет.
— Перестань, — сказала я. — Это же не ребёнок. Собака…
— В том-то и дело. Фоме не на кого рассчитывать, кроме нас. А мы его предали.
— Глупости. Просто Фома гопник. Бегает, где хочет и когда хочет. Ты не ограничивал его свободу. Вот и всё.
— Мы — люди. Мы должны были предусмотреть. Мы его подставили.
Муж подозрительно замолчал.
— Заведём другую собаку, — сказала я.
— Таких, как Фома, больше нет, и я не хочу другую.
— Б-же, если бы ты так же любил меня…
— Тебе не нужна моя любовь. Ты самодостаточная и думаешь, что это хорошо. Ты думаешь, что это твоя сильная сторона. А это слабое звено. Женщина должна быть зависимой, как собака, тогда мужчина за неё отвечает.
— Интересно… — сказала я. — Значит, то, что я зарабатываю, тяну на себе весь воз, это плохо?
— Ты зарабатываешь и командуешь, как прапорщик. Как можно любить прапорщика?
— Люби Фому.
— Я и люблю.
— Значит, Фома тебе дороже меня?
— Если бы ты не явилась ночью, я бы подумал, что ты развлекаешься в своё удовольствие. Я бы не беспокоился.
Я поняла, что мы сейчас поругаемся, и вышла в другую комнату. Я тоже могла бы ему сказать, что на мне все нагрузки — и мужские, и женские: и зарабатывать, и заниматься домом. У меня нет ни одной минуты на себя, и я забыла, что такое женское счастье: что такое катание на лодке, цветы, смех без причины, маникюр и педикюр, восхождение на гору Кара-Даг…
Утром позвонила соседка. Сказала, что Фома ночевал у неё на участке, потому что не мог выйти.
Фома, оказывается, забежал к Альме, а соседка не заметила и заперла калитку. Фома не смог открыть и остался на ночь. А куда деваться? Пусть кто-то за ним придёт, потому что Фома плачет.
Мой муж сорвался с места и рванул за Фомой. Калитка соседки запиралась на задвижку, и её можно было открыть с внешней стороны, сунув руку в дырку.
Саша отодвинул задвижку и вбежал на участок. Фома устремился к нему навстречу. Саша присел на корточки. Они замерли, обнявшись. Выражение лиц у обоих было одинаковое.
Вышла соседка. Посмотрела и сказала:
— Мыльная опера. Мексиканский сериал.
Я тоже вошла в калитку. Приблизилась к влюблённой паре и сказала ревниво:
— А теперь обними меня.
Саша поднялся и обнял меня, отнюдь не формально. От его лица веяло Фомой.
Позже я спросила:
— А что это за объявление? Что значит «уши по сторонам головы»? А где они должны находиться, под носом? Или на лбу?
Саша подошёл и обнял меня. Он меня ненавидел и любил одновременно.
— И что значит «неопределённая порода»? — продолжала я. — Очень даже определённая: дворня.
— Фома не дворня.
— А кто?
— Друг.
— Твой друг — Макс.
Макс был непосредственным начальником моего мужа. Золотые мозги — я имею в виду Макса, да и мужа тоже. Макс был еврей и алкоголик, две вещи несовместные. Но Макс успешно совмещал. По-еврейски это «идише шикер», что значит — пьющий еврей. Макса грозились снять с работы, но замены не нашли. Он снял с работы сам себя. Ушёл на тот свет. У него поджелудочная железа сказала: «До свидания, Макс».
Муж плакал на похоронах. Он знал: у него больше не будет такого друга. Они с Максом воспринимали жизнь абсолютно идентично. Им нравилось одно и то же и не нравилось одно и то же. Они любили разговаривать и молчать. Совместное молчание — это тоже общение.
Место Макса занял Фома. У Саши с Фомой тоже было много общего. Они одинаково любили пожрать, погулять на природе, пообщаться с прекрасным полом. Фома обожествлял Сашу, а Саша любил тех, кто любит его.
Время шло. Фома взрослел, матерел и состарился, в конце концов. У старости тоже есть свои периоды: юность старости, расцвет старости и дряхлость.
Фома добрался до третьего периода. У него начался артроз всех суставов. Он с трудом садился и ложился, со стоном вылезал из будки. Гулять он уже не хотел. А когда всё-таки ковылял за мной следом, возвращался с полдороги. Уставал. Старость — не радость.
Каждый день приносил Фоме новые разрушения. Он смотрел из будки какими-то чужими глазами. Глаза стали больше и чернее. Зрачок как будто залил всё поле глаза. Выражение морды было горестное и удивлённое. Он не понимал: почему всё так изменилось?
Я спрашивала:
— Фомочка, милый, что у тебя болит?
«Всё!» — отвечал Фомочка без слов.
Постепенно он перестал есть. По ночам стонал.
Я испытывала к своей собаке самое глубокое сочувствие. Он не был для меня старым псом, а был страдающим существом, при этом существом высшего порядка. Человеку свойственна низость: жадность, зависть. А Фоме — нет. Только любовь. Только преданность и постоянство. Невозможно себе представить, что Фома ушёл от меня к другой хозяйке, потому что она моложе и богаче. А у людей это на каждом шагу. У людей любовь — на время, а у собаки — навсегда. И если я однажды перестану быть молодой и красивой, Фома не заметит.
Муж сказал:
— Надо вызвать ветеринара.
— Он боится врачей. Для него это стресс, — возразила я.
— Просто тебе жалко денег, — сказал Саша.
Я не стала спорить. Позвонила в лечебницу.
Через два часа приехал собачий доктор, худой и беспородный.
Саша выманил Фому из будки. Доктор приблизился. Фома оскалился, рыкнул и даже вскочил, забыв про артроз. Показывал клыки. Угрожал.
Доктор отошёл. Фома лёг на землю. Он потратил на оборону последнюю энергию. Лежал в изнеможении.
— Как вы думаете, какой диагноз? — спросил Саша.
— Старость, — сказал доктор. — Сколько ему лет?
— Восемнадцать.
— Что же вы хотите? Это предел. Ресурс исчерпан.
— И что теперь? — спросила я.
— Можно усыпить. Можно ждать, когда сам помрёт.
— А это обязательно?
— Что? — не понял доктор.
— Смерть.
— Обязательно. Это закон эволюции. Природа заинтересована в смене поколений.
Муж задумался. Он думал, что смерть — это просто большая неприятность. А оказывается — закон эволюции.
Во двор вошёл мой сосед — собачник. Я поняла: он увидел возле моих ворот санитарную машину, забеспокоился. Стоял и смотрел.
— Ты чего? — спросила я.
— Я хочу сделать предложение.
— Я уже замужем, — напомнила я.
— Если вам Фома в тягость, я могу забрать его себе. Пусть он у меня поживёт. Порадуется жизни, хотя бы недолго.
— Как ты себе это представляешь? — спросил муж. — Фома восемнадцать лет живёт с нами. И вдруг оказывается в чужом дворе. Он тут же сбежит обратно.
— Ну не знаю. Я увидел машину, испугался, что вы решили его усыпить. Я хотел как лучше.
— Ничего себе лучше, — заметил Саша. — Любимый пёс заболел, и его тут же отгрузили к чужим людям. Каков наш моральный облик? Кем мы окажемся в глазах Фомы?
— Ну не знаю. Я хотел, чтобы Фома ещё пожил.
— Он и у нас поживёт, — сказал Саша.
Во двор вошёл мой сосед — собачник. Я поняла: он увидел возле моих ворот санитарную машину, забеспокоился. Стоял и смотрел.
— Ты чего? — спросила я.
— Я хочу сделать предложение.
— Я уже замужем, — напомнила я.
— Если вам Фома в тягость, я могу забрать его себе. Пусть он у меня поживёт. Порадуется жизни, хотя бы недолго.
— Как ты себе это представляешь? — спросил муж. — Фома восемнадцать лет живёт с нами. И вдруг оказывается в чужом дворе. Он тут же сбежит обратно.
— Ну не знаю. Я увидел машину, испугался, что вы решили его усыпить. Я хотел как лучше.
— Ничего себе лучше, — заметил Саша. — Любимый пёс заболел, и его тут же отгрузили к чужим людям. Каков наш моральный облик? Кем мы окажемся в глазах Фомы?
— Ну не знаю. Я хотел, чтобы Фома ещё пожил.
— Он и у нас поживёт, — сказал Саша.
Фома не жил, а доживал. Он мучился, а мы ничего не могли сделать. Я толкла в его еду таблетки афобазола и кеторола, — обезболивающие и снотворные, но он не ел.
— Вызывай ветеринара, — потребовал Саша.
— Фому надо оставить в покое, — сопротивлялась я. — Он умирает.
— Он умирает всухую. Мы ему никак не помогаем. Может быть, ему нужна капельница.
Я снова позвонила в ветеринарную лечебницу. Приехала женщина средних лет, в комбинезоне. Никакой косметики, никакой причёски, если не считать хвостика на затылке. Выражение лица решительное. Я мысленно прозвала её «Никита», с ударением на последнее «а». Так звали героиню известного канадского сериала.
Муж позвал Фому. Фома послушно выполз из будки и заходил кругами с опущенной головой.
Никита закурила. Она затягивалась, потом отводила руку с сигаретой и выдыхала дым. Прищурившись, смотрела на Фому профессиональным глазом.
— У него рак мозга, — определила Никита.
— Откуда вы знаете? — испугалась я.
— Знаю.
— Как вы можете видеть, что у него в голове?
— По косвенным признакам, — объяснила Никита.
— И что теперь? — спросил Саша.
— Если начнутся боли, надо будет колоть наркотики. Но лучше усыпить. Гуманнее. Это стоит восемь тысяч рублей. Мы сами забираем и сами кремируем.
— А если не усыплять? — спросила я.
— Вы знаете, как болит рак?
Я промолчала.
— А я знаю, — сказала Никита.
Саша, молчавший до этого, резко проговорил:
— Усыпляйте.
— Сейчас? — спросила Никита.
— Сейчас.
Никита спокойно раскрыла чемоданчик. Достала шприц и лекарство.
Я застыла, как жена Лота, превратившаяся в соляной столб.
— Это правильное решение, — одобрила Никита. — Я никогда не усыпляю, если у собаки есть ресурс. А в вашем случае ресурса нет. Нуль. Минус.
Саша присел перед Фомой на корточки. Фома лежал на земле и смотрел на хозяина, не отрываясь. Саша взял его за лапу и тихо заговорил:
— Ты самый любимый наш пёс, умный и благородный. Ты украшал нашу жизнь. Делал её человеческой. Мы никогда тебя не забудем и никогда не заведём себе другую собаку. Нам никто не нужен, кроме тебя. И ты тоже не забывай нас там…
Никита подошла, держа шприц в отведённой руке.
Я убежала в дом, чтобы ничего не видеть.
Я не могла стоять на месте, стала ходить из угла в угол, сначала по одной комнате, потом по другой. Я металась. Моя голова была пустая и гулкая, как бочка. Я не пускала в неё ни одной мысли. Минут через двадцать вошёл Саша и сказал:
— Можешь выходить.
Я вышла из дома.
Какой-то незнакомый мужик укладывал тело Фомы в чёрный мешок. Я догадалась, что это шофёр машины, на которой приехала Никита. Шофёр закончил своё дело, обернулся к Саше.
— Поможете? — спросил он.
Саша взял мешок с другой стороны, и они с шофёром понесли его к калитке.
Никита стала заполнять какие-то бумаги.
Саша вернулся. Отдал ей деньги.
Я спросила:
— Фоме было больно?
— Он вообще ничего не почувствовал. Сначала мы колем снотворное. А потом делаем второй укол, опускаем давление до нуля. Сердце останавливается. И всё. Собака даже не понимает, что она умерла.
Я вспомнила недавнюю публикацию в газете: какой-то генерал, неизлечимо больной, не мог терпеть боль и застрелился из табельного оружия.
Я спросила:
— А людей можно так же усыплять?
— В некоторых странах эвтаназия узаконена. — Никита выдохнула дым, отведя руку. — А у нас нет.
— Почему?
— Начнётся криминал — страшное дело. Лучше не начинать.
— А почему в некоторых странах можно, а у нас нельзя?
— Общество не готово.
Мы замолчали.
И долго стояли в молчании, как в ритуальном зале. Чувствовалось, что Никита не относилась к своей работе как к ремеслу, не превратила её в автомат. Ей было жаль каждую собаку.
— Ну ладно. — Никита затушила сигарету и не выбросила, положила в карман. — Я пойду…
— Может быть, помянем? — предложил Саша. Ему хотелось выпить. Более того, напиться.
— Спасибо. У меня ещё три вызова.
Никита взяла чемоданчик и пошла. За забором её ждала машина с мёртвым Фомой в багажнике.
Где он сейчас? Нигде? Или где-то?
Моя голова была по-прежнему пуста. Ни одной мысли. А какие могут быть мысли? Эволюция… Только почему так тяжело тем, кто уходит, и тем, кто остаётся?
Виктория ТОКАРЕВА
Оцените пост
(ещё не оценено)
Загрузка...
