Ифтах и его дочь
В недельной главе «Вайера» описывается «акеда» – связывание Ицхака: «И было, после этих событий Бог испытал Авраама, и сказал ему: … прошу, возьми сына твоего, единственного твоего, которого ты любишь, Ицхака; и пойди в землю Мориа, и принеси его там во всесожжение на одной из гор, о которой Я скажу тебе. И взял Авраам дрова для всесожжения и возложил на Ицхака, сына своего, и взял в руку огонь и нож; и пошли оба вместе. И сказал Ицхак Аврааму, отцу своему, говоря: отец мой! И он сказал: вот я, сын мой! И он сказал: вот огонь и дрова, где же агнец для всесожжения? И сказал Авраам: Бог усмотрит Себе агнца для всесожжения, сын мой. И пошли оба вместе. И пришли на место, о котором сказал ему Бог; и устроил там Авраам жертвенник, и разложил дрова, и связал Ицхака, сына своего, и положил его на жертвенник поверх дров. И простер Авраам руку свою, и взял нож, чтобы зарезать сына своего. Но воззвал к нему ангел Господень с неба и сказал: Авраам! Авраам! И он сказал: вот я. И сказал тот: не заноси руки твоей на отрока и не делай ему ничего, ибо теперь Я узнал, что боишься ты Бога и не пожалел своего сына единственного ради Меня. И возвел Авраам очи свои, и увидел: и вот, баран позади, запутавшийся в чаще рогами своими. И пошел Авраам, и взял барана, и принес его во всесожжение вместо сына своего» (22.1-14)
Это уникальное жертвоприношение безусловно является краеугольным камнем еврейской веры. Авраам выразил готовность совершить заведомо абсурдный поступок — принести в жертву сына, теряя при этом все и не приобретая ничего. Но этим своим абсурдным поступком Авраам явил Сверхсмысл, явил миру Того, Кто явился ему самому. Через это деяние Авраама миру открылся Тот, Кто больше мира. Бог выше всех доводов рассудка и морали, Он заведомо выше всего конечного.
Чтобы показать уникальность «акеды», Кьеркегор сравнивает ее с другими историями, в которых родители жертвовали своими детьми. При этом Кьеркегор показывает, что эти жертвы всегда приносились во имя какой-то определенной конечной цели, то есть оставались в пределах разума и морали. Среди прочего Кьеркегор упоминает также и судью Ифтаха, пожертвовавшего своей дочерью: «Какой прок был бы от победы Ифтаха, одержанной в силу его обета, если бы он не сдержал его? Разве не была бы победа вновь отнята у народа?»
Приведем эту историю, описанную в книге Судей: «И дал Ифтах обет Господу, и сказал: если Ты предашь Аммонитян в руки мои, то да будет: выходящий из дверей дома моего навстречу мне, по возвращении моем с миром от Аммонитян, да будет он Господу, и вознесу это во всесожжение. И прошел Ифтах к Аммонитянам сразиться с ними, и предал их Господь в руки его. И поразил он их поражением весьма великим от Ароэйра до входа в Миннит, – двадцать городов, – и до Авэйл-Керамим; и смирились Аммонитяне пред сынами Исрайлевыми. И пришел Ифтах в Мицпу, в дом свой, и вот, дочь его выходит навстречу ему с тимпанами и плясками; а она у него единственная, нет у него собственных ни сына, ни дочери. И вот, когда он увидел ее, разодрал он одежду свою и сказал: увы, дочь моя, ты сразила меня и стала сокрушением моим! Я же отверз уста мои пред Господом и не могу отречься. И сказала она ему: отец мой, ты отверз уста свои пред Господом, – делай со мною то, что вышло из уст твоих, когда уж дал тебе Господь отмщение врагам твоим, сынам Аммоновым. И сказала она отцу своему: сделай для меня вот что: отпусти меня на два месяца; пойду я и изойду плачем на горах, и буду оплакивать девство мое, я и подруги мои. И сказал он: пойди. И отпустил ее на два месяца. И пошла она с подругами своими, и оплакивала девство свое на горах. И было, к концу двух месяцев возвратилась она к отцу своему, и совершил он над нею обет свой, который дал, и не познала она мужа. И стало обычаем у Исраэйля: из года в год ходили дочери Исраэйлевы оплакивать дочь Ифтаха Гиладянина четыре дня в году». (11:29-40)
Что же произошло? Как Ифтах мог дать такой странный обет? Как он мог применить слова обета к живому человеку?
Лион Фейхтвангер в своем романе «Ифтах и его дочь» представляет это как импульсивный поступок, совершенный в контексте общей принятости человеческих жертвоприношений. Фейхтвангер пишет: «В глубине души он знал, что от похода на север его удерживает другое. На севере были жена и дочь, а ведь он поклялся: «Я принесу Тебе в жертву первого, кто выбежит мне навстречу из моего поместья». Растерянный и подавленный, он не мог тогда выбрать слова, которые однозначно бы выражали его мысли, и было спорным, можно ли его лагерь и его шатер в земле Тов считать поместьем. Умнее и осторожнее, конечно, будет направиться в Массифу, а не на север, где можно встретить близких ему людей».
Как мы видим, по Фейхтвангеру Ифтах исходно допускал, что человек может быть принесен в жертву наравне с животным. Более того, в послесловии к своему роману Фейхтвангер рассказывает, что его учитель еврейской традиции негодовал против принесенного Ифтахом обета, и приводил порицавшие этот обет мидрашистские истории.
Действительно, и в мидраше (Танхума Бехукотай 7), и в Гемаре осуждается «жертвоприношение» Ифтаха. Так в трактате «Таанит» (4.а) приводятся слова пророка Иеримияу: «И настроили они жертвенных возвышений Баалу, чтобы сжигать в огне сыновей своих во всесожжение Баалу, чего Я не повелевал и не говорил, и что на ум Мне не приходило» (19:5). Далее по поводу этих слов говорится: «Чего Я не повелевал» — это сын Меши, моавитского царя, как сказано: «И взял своего сына и вознес его в жертву. «Не говорил» — это Ифтах. «И что не приходило на ум» — это Ицхак сын Авраама».
Эти осуждающие высказывания ясно свидетельствуют, о том, что, по мнению мудрецов Талмуда, Ифтах действительно принес в жертву собственную дочь. Между тем все позднейшие комментаторы это мнение оспаривают.
Первый монашеский обет
Если РаШИ — Рабейну Шломо Ицхаки (1040-1105), только воздерживается от разъяснения подробностей этого странного обета, равно не решаясь ни привести слова мудрецов, ни оспорить их, то раби Давид бар Йосеф Кимхи (Радак 1160-1235) начинает свой комментарий словами «мнение мудрецов, да будет их память благословенна, по этому вопросу хорошо известно», и далее выражает свое с ним несогласие. Согласно Радаку, простое понимание приведенного текста («пшат») совершенно другое: Ифтах вовсе не убил свою дочь, а посвятил Всевышнему.
Действительно, в ТАНАХе говорится лишь то, что дочь Ифтаха осталась девственницей. Что же касается слов обета, то они звучат двусмысленно: «выходящий из дверей дома моего навстречу мне, по возвращении моем с миром от Аммонитян, да будет он Господу, и (или) вознесу это во всесожжение».
Мнение Радака, идущее, казалось бы, против авторитетных древних источников, впоследствие поддержали и другие комметаторы.
Первым к нему присодинился раби Леви бар Гершом (1288-1370), затем Абарбанель (1437-1508) написавший: «Итак, видно, что сделал Ифтах: когда вышла дочь его к нему, не умертвил он ее и не вознес на алтарь, а отделил, посвятил ее Всевышнему… чтобы постоянно была в святости, все дни жизни ее…»
Аналогичным образом высказался в XVII веке также и крупный комментатор Торы раби Давид бар Арье-Лейб Альтшуллер (Мецудат Давид): «имел в виду, что если выйдет что либо непригодное для жертвоприношения, то будет посвящено Богу, то есть не может использоваться для будничных целей».
В тех редких случаях, когда законоучители более позднего поколения не соглашаются со своими предшественниками последнее слово остается за «молодежью». Таким образом, можно сказать, что согласно еврейской традиции, оплакано было именно девство дочери Ифтаха, которая «не познала мужа». Ведь оказавшись посвященной Богу, дочь Ифтаха уже не могла быть посвящена никакому мужчине. Более того, считается, что она была вынуждена жить вдали от людей, одна в горах. Такова оказалась логика необдуманного обета Ифтаха: он обернулся обетом монашеским, дочь Ифтаха была вынуждена стать схимницей!
Из этого мы видим, что идеал монашества, возникший впоследствии среди христиан — вполне танахический, то есть воспроизводящий вполне еврейскую логику «посвящения». Но для самих евреев идеал этот неприемлем: «И стало обычаем у Израиля: Из года в год ходили дочери Израилевы оплакивать дочь Ифтаха Гиладянина четыре дня в году». Судьба монахини заслуживает в Израиле лишь горьких слез. Безбрачие – это неполнота, это ущербность. Более того, без брака невозможно выполнение заповеди: «плодитесь и размножайтесь», а это представляет обет Ифтаха в несколько неожиданном аспекте.
Дело в том, что Талмуд (Ибамот 63.б) отождествляет воздержание от деторождения с кровопролитием. Но тем самым, оставив без потомства свою дочь, Ифтах по существу убил ее, то есть невольно выполнил свой обет во втором значении.
Оцените пост
(голосовало: 2, средняя оценка: 5,00 из 5)
Загрузка...
