Назло всем

Аркадий Красильщиков

Памяти живого пока А. Проханова посвящается.

Много лет подряд Петр Петрович Пегов, главный редактор газеты «Завтрак», просыпался с одной и той же песней, но в это утро он с ужасом обнаружил, что забыл мотив привычной побудки. Слова еще как-то вспомнились, а сама музыка песни выветрилась из памяти совершенно.

— Что-то неладное со мной, — подумал Пегов. – И не пил, вроде, вчера, а вот не могу вспомнить – и все тут…. Странно.

Жена и дети почему-то отсутствовали, и пожаловаться на внезапный пробел в памяти было некому. Петр Петрович сделал еще несколько безуспешных попыток оживить в памяти нехитрый мотив — в ванной, за легким завтраком, в машине, но…

Тут случилось и вовсе неожиданное. Пробок не было, и Театральную площадь Пегов проскочил на полной скорости, но, видимо, по этой причине не увидел на привычном месте памятник Карлу Марксу. Петр Петрович был так заинтригован этим исчезновением, что, развернувшись, вернулся к месту где должен был быть могучий торс основоположника…. Нет, скорость здесь явно была не причем – внушительная голова автора «Капитала» исчезла.

— Снесли-таки дерьмократы, — с привычным раздражением подумал Петр Петрович, но потом успокоился, вспомнив свою давнюю заметку, в которой, как бы в шутку, отмечался уникальный характер русской столицы, в центре которой стоит памятник внуку раввина, отображенный в камне внуком кантора при синагоге.

И все-таки исчезновение Маркса несколько взволновало Пегова, хотя бы по той причине, что на эту тему не было полемики на радио, в газетах и телевидении. А полемика должна была состояться обязательно. Здесь Пегов отметил и очевидный прокол в своей родной газете. И не только отметил, но сразу же стал сочинять гневный текст статьи по поводу «подлого сноса отца великой мечты угнетенных народов всего мира».

В творческом порыве время течет быстро. Петр Петрович не заметил, как оказался в своем кабинете, где его ждал на столе очередной, сигнальный выпуск газеты «Завтрак». По давней и понятной привычке Пегов сразу же обратил внимание на передовицу и был огорчен безмерно, обнаружив на месте зубастой статьи, разоблачающей происки «мировой закулисы» какие-то странные размышления о роли планктона в жизни китов.

Тут, как раз, и появился заместитель Пегова – Федор Кнутовицин.

— Что это? – спросил Петр Петрович, тыча пальцем в передовицу.

— Ваша статья, — невозмутимо ответил заместитель.

— Моя!? – заорал Пегов, но в ответ ему был показан текст китовой ахинеи, под которым стояла его собственная подпись с категорическим указанием красными чернилами: «В номер, срочно!»

Вот тут главному редактору стало совсем уж не по себе. Кнутовицин все еще торчал у его стола и скалился, в обычной своей идиотской улыбке, но тут Петр Петрович вдруг вспомнил о забытой песне.

— Слушай, Федя, — сказал он. – Как там… Мотив, в общем…. Расцветали яблони и груши. Поплыли туманы над рекой…. «

— Хорошие слова, — все еще скалясь, одобрил Кнутовицин. – Сами сочинили?

— Да это ж из песни! – заорал главный редактор. – Ты чего, совсем уже!

Тут Кнутовицин улыбаться перестал и произнес сдержанно, с достоинством:

— Я, Петр Петрович, такой песни не знаю. Извините, много работы. Я могу идти?

— Нет, не можешь! – не унимался Пегов. – Ты в курсе, что памятник этому жидку снесли на Театральной?

— Кому памятник? – поднял брови заместитель.

— Карлу Марксу! – все еще драл горло Петр Петрович.

— Кто это? – на голубом глазу спросил Кнутовицин.

Тут Петру Петровичу стало совсем страшно, будто он застыл на краю бездны, и сыпучий грунт под ногами настолько ненадежен, что он вот-вот рухнет в пропасть…

Главред уже не помнил, как оказался вне родной редакции, в сквере, на скамейке рядом с пожилым, седоусым субъектом коренной национальности. Обычно Пегов не лез к посторонним людям с досужими разговорами, но здесь не выдержал.

— Задушат они Россию, — сказал Петр Петрович. – Рано или поздно всем нам каюк.

— Это кто? — испуганно покосился на соседа седоусый.

— Так евреи, сионисты, жиды, — уточнил Петр Петрович.

— Это кто такие, евгеи эти, симонисты? – спросил седоусый.

— Народ такой! – снова заорал Пегов. – Нация зловредная. Ты что, дед, с луны свалился?

Старик не стал уточнять, откуда он родом, а поднялся и, хромая, но в ускоренном темпе, покинул Петра Петровича. Отбежав на изрядное расстояние, он повернулся к главному редактору и, ехидно зажмурив левый глаз, покрутил указательными пальцем у правого виска.

Матерное слово сорвалось с губ Петра Петровича, и это отметил проходящий мимо голубоглазый, бритый наголо парень в черной кожанке.

— Нехорошо ругаться, – сказала он, насупившись. – Чистота языка – это чистота самого народа, нашего русского народа.

— Я больше не буду, — сказал Пегов парню. – Только ты не уходи…. Понимаешь, этот вредный дед сделал вид, что не знает, кто такие жиды.

— Как вы сказали? — задумался парень.

— Жиды, — упавшим голосом повторил Пегов.

— А кто это? – искренне удивился бритоголовый.

И стало Петру Петровичу совсем плохо. Он с ужасом подумал, что из этого мира каким-то удивительным образом исчезли люди, разоблачением которых было смыслом всей его жизни. Пегов стал лихорадочно вспоминать фамилии исчезнувших.

— Чубайса тоже не знаешь? – дрогнувшим голосом спросил он.

— Нет, — честно признался парень.

— А этого…. Маршака Самуила, Райкина Аркашку, Бабеля Исачка?

— Смешные фамилии, — улыбнулся парень, – а кто это?

— Кобзон! Кобзона знаешь!? — заорал Пегов.

— Не надо ругаться, — нахмурился парень.

Тут уж Пегов не выдержал и сорвался с места…. Дальше все было отрывочно, пунктиром. Какой-то девчонке, с бантом, он пробовал напомнить детские стишки: «Наша Таня громко плачет», про бычка, который качался, потом про муху-цекотуху-позолоченное брюхо и мойдодыра. Девочке стихи понравились, но она призналась, что первый раз их слышит.

В книжном магазине Пегов потребовал самый большой атлас мира и не обнаружил в нем государства Израиль. все остальные страны были на месте, а Израиля не было.

— Брать будете? — сердито спросила продавщица.

— Что тут брать? — тяжко вздохнул Пегов. — Здесь брать нечего.

Затем Петр Петрович оказался в большом зале Публичной библиотеки, и там, сидя под зеленой лампой, устроил шепчущий допрос бородатому, очкастому господину, обложенному со всех сторон толстыми томами ученых книг. Тем не менее, господин этот признался, что, такие фамилии, как Эйнштейн, Норштейн или Эйзенштейн ему совершенно незнакомы, но вот фамилию Троцкий он как-то встречал на семинаре по робототехнике.

— Какая «техника»! — заорал Пегов. — Этот Лейба Россию погубил.

— Что с вами, дорогой мой? — участливо поинтересовался бородатый. — Вам бы к доктору…

— Он прав, Еще одна такая встреча – и я сойду с ума, — с ужасом подумал главный редактор, но еще с большим ужасом предположил, что безумие уже овладело его несчастным мозгом.

Пегов в Бога не верил, а потому он крайне удивился, обнаружив себя в храме, перед иконой Спасителя в терновом венце.

— Господи! – радостно взмолился Петр Петрович. – Спасибо! Хоть ты на месте! Верни, прошу тебя, народ этот. Пусть живут и в прошлом, и сегодня, и в будущем, вовеки. Прости меня – грешного. Не буду их поносить больше, мало того — восславлю! – все это произнес Пегов, потупившись и склонив седеющие лохмы, но, когда поднял голову, не обнаружил перед собой никакой иконы, но лишь голую, покрашенную несвежей зеленой краской, стену.

— А-а-а-а! – дико взвыл Петр Петрович – и проснулся.

— Ты чего орал? – спросила Пегова супруга. – Приснилось что?

Пегов обрел голос не сразу, медленно выплывая из ужаса тяжелого сна, но вдруг, очнувшись, вместо ответа запел в полный голос: «Расцветали яблони и груши, поплыли туманы над рекой. Выходила на берег Катюша. На высокий берег, на крутой».

Жена только отмахнулась досадливо, а Петр Петрович, утихнув, спросил не без опаски:

— Композитор Матвей Блантер, был такой?

— Ну, был, — вздохнув, ответила культурная супруга главного редактора. – Он еще этот… «Футбольный марш» сочинил…. Совсем ты, Петя, того…. Завтракать будешь?

— Обязательно! – радостно вскинулся Пегов. – Буду! Назло всем жидам!