Еврейский Мир

Такого рода вопрос не затруднил бы многих, коснись он американских бомб. Назвали бы родителем атомной Роберта Оппенгеймера, термоядерной (в просторечии — водородной) — Эдварда Теллера. Более осведомленные перечислят имена и других участников «Манхэттен проекта»: Э. Ферми, М. Борна, Ю. Вигнера, Л. Сциларда, Г. Плачека, В. Гессе. И уж, конечно, генерал-майора инженерных войск, строителя Пентагона — Лесли Гровса, осуществлявшего административное руководство всем процессом создания атомного оружия.

Но о таком же процессе в СССР до последнего времени население России, да и остального мира имели самое общее и зачастую неверное представление. Как правило, отцом советской атомной бомбы считали академика Игоря Курчатова, Андрея Сахарова — отцом термоядерной, за что, якобы, и терпели его власть предержащие в СССР. Неведение народное проистекало из обычного для «империи зла» явления — плотной пелены самой строжайшей секретности, окутывающей создание и производство атомного оружия. Еще бы! В Советском Союзе засекречивались, зашифровывались наглухо вещи, явления и личности, отнюдь не столь важные, как любая информация, относящаяся к этому оружию.

Прошло, однако, 18 лет после развала СССР, но и сегодня всеобщее неведение относительно многих личностей, чьими трудами и было сотворено это страшное оружие, продолжается. Думается, среди причин такого положения одной из основных является весьма активное участие в процессе исследований и конструирования атомного оружия советских евреев. Основной задачей этого очерка и является достоверный рассказ об их решающей роли в этом процессе.

Кремлевский диктатор не сразу поверил в представленные ему расшифровки шпионских радиограмм. Сталин усомнился в реальности такого быстрого создания ядерного оружия за рубежом и собрал у себя в кабинете совещание крупнейших советских физиков. Оно состоялось в конце 1942 года. Участвовали в нем кроме Сталина, Молотова, Берии и Первухина, академики А. Ф. Иоффе, П. Л. Капица, В. Г. Хлопин и В. И. Вернадский. На этом совещании и было принято решение об организации в СССР научно-исследовательских работ по проблемам создания атомного оружия. Общее руководство этими работами Сталин возложил на Молотова. Не сразу решился вопрос о научном руководителе этой программы. Общее мнение академиков сошлось на кандидатуре самого крупного атомщика Юлия Борисовича Харитона, который еще в 1939 году совместно с физиком-теоретиком Яковом Борисовичем Зельдовичем произвел точный рассчет цепной реакции взрывного типа для урана. Харитон, однако, усиленно отказывался от этой должности и предложил кандидатуру более молодого, но уже опытного и очень энергичного физика И. В. Курчатова. И его предложение нашло поддержку самого «папы физиков», как прозвали академика А. Ф. Иоффе, а с его мнением считался даже Сталин.

Таким образом, Курчатов и возглавил в начале 1943 года «Лабораторию — 2», переименнованную вскоре в ЛИПАН (Лабораторию измерительных приборов Академии наук). Она находилась в Москве, и работали в ней молодые ученые-физики, некоторых пришлось отзывать с фронта. Здесь я намерен рассказать о сотрудниках ЛИПАНа — евреях, о роли, которую они сыграли в работе этого теоретического атомного центра. Не уверен, однако, что охвачу всех.

Одним из первых ученых, с которыми Курчатов формировал научный состав и организовывал работу Лаборатории, был Исаак Константинович Кикоин, родившийся в 1908 году в Литве. Физик, академик (1953). С 1943 г. работал в Институте атомной энергии. Кикоин — один из немногих ученых, отваживавшихся на прямое несогласие с Берией. Отделение Кикоина в Курчатовском институте, который был обнесен колючей проволокой с электрическим током и полосой песка, было самым секретным. Он являлся научным руководителем одного из ведущих направлений урановой проблемы — разделения изотопов урана диффузионным методом. При его участии был построен Уральский электрохимический комбинат, научным руководителем которого он был много лет. Дважды Герой Социалистического Труда (1951, 1978), лауреат Ленинской премии (1959), Сталинских и Государственных премий (1942, 1949, 1951, 1953, 1967, 1980). Награжден орденами Ленина семь раз.

Большую роль в важнейших ядерных исследованиях сыграл академик Исаак Яковлевич Померанчук, участвовавший в развертывании Лаборатории с 1943 года. Он стал лауреатом Сталинских премий в 1950 и 1952 годах. Отозван с фронта был пресловутый лейтенант Георгий Николаевич Флеров, кстати, еврей. Работал в Лаборатории почти 17 лет, был заведующим сектором. Стал академиком, Героем Социалистического труда в 1949 году, лауреатом Сталинских премий в 1946 и 49 г.г., Ленинской и Государственной премий.

В числе создателей Лаборатории был также Марк Иосифович Корнфельд, доктор физико-математических наук, научный руководитель объекта, большими наградами обойденный. Начиная с 1944 по 1950 гг., в ЛИПАНе работал Моисей Яковлевич Кац, разработавший промышленные методы получения тяжелой воды, ингредиента, совершенно необходимого для реакторов, нарабатывающих оружейный плутоний. Доктор физико-математических наук Владимир Борисович Берестецкий был принят в ЛИПАН весной 1946 года и проработал в ней более десяти лет. Он заведовал теоретическим отделением, проверявшим достоверность разведданных, которые поступали из-за кордона.

Несколько позже был принят в ЛИПАН доктор физико-математических наук Борис Иосифович Давыдов. Он заведовал специальным сектором с 1947 по 1952 год. С 1947 по 1962 год в ЛИПАНе работал доктор физико-математических наук Павел Эммануилович Немировский. На год позже, сотрудником Лаборатории стал Виктор Михайлович Галицкий — крупнейший специалист по ядерному синтезу, членкор Академии наук, трудился здесь около 12 лет.

Как видим, ученые — евреи, как молодые, так и виднейшие физики страны, активно сотрудничали в ЛИПАНе. Изучались изотопы урана, пригодные для цепной реакции, новый элемент — плутоний, проблемы конструирования самой бомбы, устройства атомных реакторов, машин для очистки и обогащения урана. Такого рода исследования не требовали большого количества урана и замедлителей нейтронов, того, что имелось в наличии для экспериментов, хватало, а на большее пока в Лаборатории и не замахивались.

Все это происходило в один из тяжелейших периодов войны, страна до предела напряглась в военных усилиях, и для широкомасштабных работ по урановому проекту не было в те поры ни средств, ни возможностей. Однако «липановские» проработки легли в основу практических действий и впоследствии в значительной степени облегчили развертывание атомных производств и предприятий, изготовлявших сам ядерный боеприпас.

Конечно же, в полном соответствии с данными, почерпнутыми из досье разведслужб. Начинали-то, все-таки, не на пустом месте, шпионские донесения позволяли вести исследования не наугад, а по проторенным другими путям. Зачастую эти работы сводились к проверке имеющихся сведений, уточнению отработанных за рубежом методик.

В США главный администратор «Манхэттен — проекта» генерал Лесли Гроувс сформировал собственную спецслужбу, которая была поставленна выше федеральных ведомств — ФБР и ССО. Гроувс сумел добиться того, что в стране о цели работ проекта, да и всего уранового комплекса, где работали более 15 тыс. человек, имели полное и верное представление не более дюжины самых высокопоставленных лиц, осведомленность которых была совершенно необходима для самого проекта. Даже вице-президент Гарри Трумэн был поставлен в известность о том, какое именно сверхмощное оружие создается в Сединенных Штатах, только когда умер Франклин Делано Рузвельт. Трумэну рассказали об этом лишь после того как он принес присягу в качестве президента США.

Создание ядерного оружия в СССР вскоре после Америки стало возможным в известной степени благодаря глобальной деятельности обоих советских разведслужб. Подчеркну — в известной степени! — ибо в процессе его сотворения фундаментальные открытия и глубокие научные прозрения переплетались с донесениями советских шпионов, проникших в атомные программы других государств. Ведь над созданием этого оружия трудились не только в США и СССР. Первыми урановую проблему стали решать еще в конце 30-х годов прошлого века ученые Института кайзера Вильгельма в Берлине. Прекращение ими публикации любых материалов об исследованиях, связанных с ураном, встревожило физиков Англии и Америки, понявших, что немцы пытаются создать атомную бомбу. Они уведомили об этом Альберта Эйнштейна, и тот дважды написал президенту США. Второе письмо, направленное Рузвельту 7 марта 1941 года, можно взять за точку отсчета в истории американской атомной программы — «Манхэттен — проекта», потому что президент оценил степень угрозы и отдал соответствующие директивы.

После вторжения союзников во Францию, там высадилась также спецгруппа под названием «Миссия АЛСОС» во главе с американским полковником военной разведки Борисом Пашем и профессором — физиком Гоудсмитом. Подразделения этой спецгруппы, действуя нередко и впереди фронтовых войск союзников, вели поиск германских ученых-атомщиков. Англичане выслали разведотряд с такой же задачей. Но только в самые последние дни войны американцам удалось захватить исследовательские группы лауреата Нобелевской премии Гейзенберга и фон Лауэ. Английский отряд пленил ученых из группы фон Вайцзеккера. И лишь тогда союзному руководству стало известно, что немцы не продвинулись дальше создания небольшого экспериментального уран-графитового реактора — «котла», как они его называли, и никаких шансов создать бомбу не имели.

Впрочем, советские спецслужбы в этом отстали. Известный исследователь С. Пестов пишет: «Едва отгремели бои в Берлине, как Харитон и Арцимович в форме полковников с группой советских ученых были уже в Германии. «Делегацию» возглавлял заместитель Берии Аврамий Завенягин, проинструктированный лично Лаврентием Павловичем. Предстоял розыск ученых, лабораторий, оборудования, запасов сырья и промышленных объектов, входивших в немецкий урановый проект. Работы по поиску «трофейных» ученых, оборудования и технологий курировал со стороны военной администрации генерал СМЕРШа И. Серов. Советской стороне достались лауреат Нобелевской премии Герц, фон Арденне, Штеен6eк и другие менее значительные фигуры. Немцев как «добровольцев» пригласили в советский урановый проект по их специальностям, для чего в Сухуми, Челябинске-40, Малоярославле-10 и других местах были созданы соответствующие лаборатории…» В отличие от союзников, успехи и неудачи этих ученых, да и других германских ядерщиков были досконально известны советской разведке с самого начала их работ. В их исследовательские коллективы были внедрены два агента военной разведки из резидентуры «Дора», которой руководил в Швейцарии Альфред Радо. Имена их, как и других своих агентов, Радо унес в могилу, а ГРУ ГШ архивные тайны хранит нерушимо и по сей день. Так или иначе, но в те времена донесения о ходе немецкой урановой программы регулярно ложились на стол начальника Главного разведуправления советского Генштаба. Все эти документы, чертежи и натурные образцы немедленно доводились до сведения руководителей государства и крупнейших ученых-физиков. Создание ЛИПАНа в 1943 году, объединившего самых талантливых ученых Союза, куда стекалась основная добыча атомных шпионов, позволило перейти к практическим действиям по созданию бомбы, как только поступила команда.

Завершение военных действий позволяло подключить к решению этих задач все наиболее могучие ведомства страны, в первую очередь — военное и военно-промышленное, а также карательные министерства внутренних дел и госбезопасности. Это сразу же превратило урановый проект в дело первоочередной государственной важности, подчинив его успеху все колоссальные возможности диктаторского режима огромной страны.

Первым шагом Сталина был пересмотр руководства уранового проекта. Вместо Молотова верховным шефом всей атомной программы был назначен Лаврентий Берия. В личности этого страшного человека удачно сочетались совершенно безграничные возможности руководителя внешней разведки и главы невиданной в мировой истории системы внутреннего сыска, системы контроля слов и мыслей, обеспечивавшей повальный ужас перед карой даже за несодеянное, а тем более — за невзначай оброненный намек на нечто секретное или запрещенное. Кроме того, именно Берия мог немедленно поставить для нужд уранового пректа сотни тысяч дармовой и бесправной рабочей силы, а его генералы обладали немалым опытом организации крупномасштабных и весьма срочных работ. Таким образом, назначение Берии верховным главой уранового проекта обеспечивало безусловное решение важнейших его задач: мертвой секретности, использование рабского труда узников ГУЛАГа, немедленное, полное и безоговорочное удовлетворение любых нужд этого грандиозного предприятия.

Борис Ванников

Пост непосредственного руководителя научно-исследовательской и производственно-конструкторской деятельности атомного проекта занял генерал-полковник Борис Ванников, человек сверхмощного организаторского таланта и колоссального практического опыта. Он был назначен начальником Первого главного (атомного) управления Совнаркома СССР (ПГУ). Человек драматичной судьбы, еврей, выходец из когорты создателей обычных вооружений, народный комиссар вооружений, разжалованный и арестованный за семнадцать дней до начала Великой Отечественной войны, а вскоре освобожденный из мест заключения и назначенный наркомом боеприпасов. Трудился он, как говорится, не покладая рук, и уже в 1942 году за исключительные заслуги перед государством в деле обеспечения фронта новыми видами артиллерийского и стрелкового оружия был удостоен звания Героя Социалистического Труда. За большой личный вклад в организацию работ по производству плутония и создание первой отечественной атомной бомбы Борису Львовичу Ванникову в октябре 1949 года второй раз было присвоено звание Героя Социалистического Труда. Он стал самым первым дважды Героем Социалистического труда!

В августе 1945 года Борису Ванникову, как и Лаврентию Берии, были даны неограниченные полномочия, и подчинялся он только лишь Сталину. Таким образом, кремлевский диктатор подстраховался — палаческие методы Берии могли и не сработать в решении столь глобальной проблемы, а Борис Ванников в ходе войны проявил поистине поразительное умение выполнять совершенно, казалось бы, неосуществимые задания. Сталин не ошибся. Этот «тандем» сумел выполнить его приказ, и в разоренной войною стране атомная бомба была изготовлена в кратчайший срок. Ванников стал трижды Героем Соцтруда. Ванников, начиная столь грандиозное мероприятие, прежде всего, собрал в ЛИПАНе представительное совещание, продолжавшееся три дня: 5, 6 и 7 сентября 1945 года. Были определены три направления основных работ и назначенны ответственные за их осуществление лица. Первое направление — разработку самой бомбы как атомного боеприпаса — возглавил Юлий Борисович Харитон, ставший, таким образом, генеральным конструктором «изделия А», как ее закодировали сразу же. За поставку природного уранового сырья отвечал Аврамий Завенягин, за получение обогащенного урана — профессор Исаак Кикоин.

«Арзамас — 16»

На совещании был решен вопрос размещения объектов урановой программы. По примеру атомного города Лос-Аламоса, они должны были строиться в так называемых «закрытых» («номерных») городах, строжайше изолированных и надежно охраняемых. И первым решено было строить «Объект А-1» — город, где и намечалось создать сам боеприпас — атомную бомбу. Предстояло найти, определить на карте и на местности такой пункт, который бы удовлетворял трем основным требованиям: удаленность от Москвы не ближе 400 км, маскировка — в глубине лесного массива, наличие предприятия, на базе которого можно было бы развернуть экспериментальный завод для конструирования бомбы.

Подбирали место для «Объекта А-1» вдвоем Генеральный конструктор Юлий Харитон и первый градоначальник «Объекта» генерал госбезопасности Павел Зернов. Они остановились на заштатном городишке Сарове, существовавшем с XIII века, запрятанном в глуши Мордовского лесного массива. Саров удовлетворял и другим требованиям. В нем имелось промышленное предприятие — завод № 550, выпускавший снаряды для реактивных установок БМ — 32. Неподалеку было немало лагерей заключенных мордовского «Темлага». Вот подчиненное этому «Темлагу» строительное управление, известное как «Дубровлаг», и возвело на 231 кв. км территории лесного массива все основные сооружения «Объекта А-1». У него потом было немало названий, ибо городок Саров немедленно исчез со всех географических карт, даже военных, и из употребления в документах, официальных и частных. Некоторое время Атомград именовался Арзамас-75, потом, однако, наверху кто-то заметил, что цифра раскрывает расстояние от подлинного города Арзамаса и поставили наобум — 16. Она и привилась, и сохранилась по сей день в наименовании этого фантастического города.

Вначале все лаборатории размещались в зданиях монастыря «Саровская пустынь», а сотрудники лабораторий — в монашеских кельях. Но вскоре город и так называемая «промзона» расширились и разбежались на многие километры лесного массива, а количество обитателей в них выросло на порядок, несмотря на строжайший отбор и режим — не секретности даже — а глухой изоляции. Рабочие зоны и испытательские комплексы, по сей день именуемые «площадками», разделены высоченными стенами и участками контрольно-следовой полосы, как на государственной границе былого Союза. По углам — вышки с автоматчиками и мощнейшими прожекторными установками. Переходы из зоны в зону категорически запрещены и, порой, даже сегодня, сотрудники одной зоны не знают, чем занимаются в соседней.

Строжайше запрещены любые служебные разговоры, где бы то ни было, кроме своей зоны. Все абсолютно телефоны на непрерывном прослушивании как, впрочем, и подавляющее большинство помещений. Покинуть город не намного проще, чем въехать в него: только по особому разрешению. До 1960 года почти все сотрудники и члены их семей не имели права даже в отпуск съездить. Когда выпускники школ собирались поступать в ВУЗы за пределами Арзамаса-16, на их отъезд требовалось специальное разрешение самого Берии. Впрочем, почти такая же система секретности и изоляции царила и во всех «закрытых городах», а их было немало: Пенза-19, Челябинск-40, Красноярск-26 и многие другие.

Оружейный уран

Из них оcобо важным был объект Д-1, который решено было строить вблизи поселка Верхне-Нейвинск на севере Урала, где еще в XVIII веке знаменитый купец Демидов соорудил большой чугунолитейный завод. Рядом с ним располагались громадные — площадью более 50 000 кв. м — корпуса недостроенного (он возводился во время войны) авиазавода. Был этот район безлюден: строителей — зеков за людей в те времена вообще не считали. А именно они — 30 000 заключенных, под руководством генерала А. Н. Комаровского днем и ночью сооружали газодиффузионный завод, с кодовым наименованием Д-1.

Именно этот метод: разделение изотопов урана на легкие и тяжелые с помощью высокоскоростных газодиффузионных ценрифуг к тому времени разработали, независимо друг от друга, германский физик лауреат Нобелевской премии Густав Герц и академик Исаак Константинович Кикоин. Изобретенные ими центрифуги после мучительных доработок и были установлены на Д-1. Вначале там было лишь 7 000 центрифуг, объединенных в 56 каскадов. Каждая центрифуга прогоняла через многочисленные диафрагмы с микроскопическими отверстиями газообразный уран. Завод был рассчитан на получение до трех грамм высокообогащенного урана в сутки, но вышел на полную производственную мощность лишь поздней осенью 1947 года. Но и тогда концентрация на выходе не превышала 75 процентов. А для боезаряда требовалось 95. Дообогащение проводилось на уже действовавшей к тому времени установке, разработанной под руководством Л. А. Арцимовича, которая использовала метод электромагнитного разделения изотопов урана. Однако и этот уран для первой бомбы не поспел, и заряд ее решено было изготавливать из плутония. А плутоний нарабатывался на уран-графитовых и тяжеловодных реакторах А-1, А-2, А-3, действовавших в еще одном «закрытом» номерном городе — Челябинск-90. Именно здесь в один прекрасный день и выдал ядерный реактор А-1 достаточное количество плутония для сборки первого имплозивного боезаряда, установленного на бомбе № 1.

Для этого ядерного реактора, как и для всех других, для газодиффузионных установок, электромагнитных центрифуг в то время природный уран добывался вдали от них — в шахтах на севере Таджикистана. Этих шахт поначалу было всего три: урановый рудник близ кишлака Табошары, Адрасманская шахта и флюорито-урановая штольня рядом с кишлаком Кзыл — Джхар. И уже в 1946 году в Табошары начал действовать первый специальный горнообогатительный завод, выдававший «желтый кек» — первичный урановый концентрат. Сейчас это город Чкаловск, если еще не переименовали таджики. В этих шахтах уже тогда добывалось немало урана, ведь только для первого экспериментального реактора Ф-1 потребовалось около 50 тонн концентрата. Тем не менее, добыча его велась главным образом вручную. В забоях весь процесс был построен на кайле да лопате, даже отбойный молоток считался роскошью. Добывали уран заключенные, никаких защитных средств не имевшие. Да они ведь и понятия не имели о том, что добывают высокорадиоактивный материал. Получали колоссальные дозы радиации и, как правило, быстро выходили из строя и умирали. Но их тут же заменяли другими зеками, благо за погибших никто ответственности не нес, а заключенных — рабов было несчитанно много.

Символично, на первых урановых разработках не в пример дороже рабочих считались ишаки — азиатские серые ослики, безотказные и выносливые. На каждом из них умещались две вьючные сумы, подвешенные с боков, по 35 — 40 кг руды в каждой. Можно представить, сколько же ее перетаскали эти ишаки, если выгодной считается разработка урановой руды, в которой не менее 1,10 процента чистого урана, а его нужны были сотни и тысячи тонн.

Часть третья

Юлий Харитон

Между тем, разработка самой бомбы велась ударными темпами, хотя центром самих работ формально управляли люди, к физической науке прямого отношения не имевшие: генерал МГБ Зернов, конструктор танков генерал Духов, по личному указанию Сталина назначенный первым заместителем Харитона. На деле же всеми научными и производственными процессами в Арзамасе — 16 руководил Юлий Борисович Харитон, чья компетентность граничила с гениальностью.

Характеризуя его, академик Е. Негин писал: «Харитон — человек редчайшего таланта, высокого дарования и вместе с тем — безграничного трудолюбия и скромности»; академик С. Воронин: «Его ум и талант создавали бы атмосферу неравноправия, он подавлял бы любого, если б не его на редкость скромный нрав и отзывчивый характер. Другое дело — рядом с таким воплощением редчайших способностей, безмерно талантливым человеком, ощущаешь необходимость стремления к подражанию».

Думается наиболее лаконично и правдиво о нем написал журналист С. Лесков: «27 февраля 1904 года в Санкт-Петербурге в еврейской семье родился Юлий Борисович Харитон. Для каждого небезразлично, в какой семье человек родился — воспитывался. Но советская система возвела значение родственных связей в квадрат. Однако хуже происхождения, чем у Харитона, для чекистов придумать было невозможно — просто проклятие. Его отец был редактором кадетской газеты «Речь». В 1922 году его на «философском пароходе» вместе с Бердяевым, Франком, Ильиным и другими корифеями науки и культуры российской выслали из Советской России. Харитон-старший обосновался в Риге, издавал газету «Сегодня», в 1940 году после присоединения Латвии к СССР был арестован НКВД и приговорен к высшей мере. Мать Харитона была актрисой, играла во МХАТе, в 1910 году покинула семью, в 1930-х годах эмигрировала в Тель-Авив и была похоронена у Стены плача. Дело отца Юлия Харитона лежало в сейфе Берии. И никому не известно, что имел в виду этот зловещий человек, когда 29 августа 1949 года после первого удачного испытания атомной бомбы, поцеловав Харитона в лоб, сказал ему: «Вы не представляете, какое было бы несчастье для Вас, Юлий Борисович, для Вас лично, если бы она сегодня не сработала». Харитон, однако, знал, что его ждет в таком случае. Но промолчал.

Харитон два года работал в Кембридже, подготовил докторскую диссертацию под руководством нобелевских лауреатов Резерфорда и Чэдвика. На рубеже 1930 — 1940-х годов в США и Германии были сделаны фундаментальные работы по самоподдерживающейся цепной реакции и расщеплению ядра. Но и советские физики имели достижения. Важную теоретическую работу сделали Юлий Харитон и Яков Зельдович: определили условия, при которых происходит ядерная цепная реакция. Еще в 1939 году будущий нобелевский лауреат Игорь Тамм сказал о работе Харитона и Зельдовича: «Это открытие означает, что может быть создана бомба, которая разрушит город в радиусе 10 километров». В 1940 году Иоффе заметил: «Вы говорите о необычайной дороговизне. Но если речь идет о том, чтобы сбросить полтонны урана и взорвать половину Англии, тут о дороговизне можно не говорить». Однако в отличие от американских и немецких физиков, которые сумели убедить свои правительства в необходимости работы над новым сверхоружием, советские ученые с такими идеями к руководству не обращались. В итоге СССР отстал с атомной бомбой на несколько лет, что во многом предопределило дальнейший ход мировой истории. Наконец, Сталин, который понимал, что «кадры решают все», снимает с поста руководителя атомного проекта Молотова и назначает Берию. О его роли в создании советского атомного оружия все ученые, Харитон в том числе, отзывались очень высоко: отличный для тоталитарной системы администратор. Когда началось избиение «чуждой марксизму» квантовой физики, Харитон пожаловался Берии, что это затрудняет работу над оружием. Берия вспыхнул: «Мы не позволим этим засранцам мешать вашей работе!» Неоднократно Харитон добивался у Берии «прощения» идеологически проштрафившихся физиков. Берия хмуро спрашивал: «Он вам очень нужен?» Но однажды Берия сказал главному конструктору: «Юлий Борисович, если бы вы знали, сколько донесли на вас!» Помолчав, добавил: «Но я им не верю». Маленького роста, невзрачный, очень худой, внешне Харитон резко контрастировал с делом, за которым стояла огромная разрушительная мощь. Из-за непритязательной внешности с ним сплошь и рядом случались забавные истории, когда провинциальные вельможи не признавали в нем главного конструктора атомного оружия. До конца 1980-х годов его имени не знал никто, но он был начисто лишен тщеславия и никогда не предъявлял своих чинов. С ним можно было поговорить о Гейнсборо, Гольбейне, Тернере, он радовался томику стихов Михаила Кузмина, был влюблен в Товстоногова.

Многие удивлялись: почему на Арзамас — 16 поставили Харитона — мягкого, интеллигентного человека, который совсем не походил на начальника сталинских времен? Он был старорежимно вежлив, никогда не садился раньше другого человека, всегда подавал пальто, самым страшным словом в его устах было «черт!» Но Харитон обладал чертой, которая отмечалась всеми, кто знал его, и отличала ото всех, кто работал рядом: феноменальная ответственность. Харитон наизусть знал тысячи чертежей, которые сопровождали каждое изделие. Он сидел в кабинете до глубокой ночи, но в 8 утра всегда был на работе. Долгие совещания по выходным были обычным явлением, он мягко и застенчиво извинялся перед сотрудниками за очередной вызов, передавал привет их женам. Он проверял каждую деталь перед испытаниями и, к примеру, лично возглавлял разработку нейтронного запала для первой бомбы. Бомбу надо было сделать быстро, ведь Сталин создал все условия и требовал предельно жестко. В 1949 году накануне первого испытания атомной бомбы в Кремле состоялась единственная встреча Харитона со Сталиным. После доклада Харитона Сталин спросил его: нельзя ли из одной бомбы при таком же количестве плутония сделать две? Харитон ответил, что это невозможно. Больше вопросов Сталин ему не задавал. Харитон не обольщался по поводу режима, хотя при его замкнутости услышать от него даже реплику по этому поводу могли лишь самые близкие люди. Сегодня предлагают присвоить имя Харитона Всероссийскому НИИ экспериментальной физики в Арзамасе — 16. Другие ядерные центры получили имена своих руководителей, которые были замечательными учеными и организаторами, но все же не сыграли в атомном проекте такой роли, как Харитон. Есть решение Государственной думы, есть письма самых уважаемых академиков обоим российским президентам. Но есть и противники. Вслух аргументы не произносятся. А негласное мнение: нельзя называть крупнейший научный центр, расположенный в святом для православных месте, именем человека еврейского происхождения. Но именно евреи внесли решающий вклад в саму возможность реализации советского атомного проекта. Так что, уж не обессудьте…

Яков Зельдович и другие

Теоретическими разработками в Атомграде руководил крупнейший в стране физик Яков Борисович Зельдович. Любопытно, что сам глава блестящей плеяды физиков-теоретиков был самоучкой и не имел высшего образования — ни физического, ни математического, ни какого-нибудь вообще. Но это не мешало ему быстро и корректно решать сложнейшие теоретические проблемы в области физики и математики. Иначе говоря, был этот еврей от природы гениален. Приведу его краткую биографию. Родился в 1914 г. Минске. В 1931 начал работать в Институте химической физики АН СССР. С 1964 — в Институте прикладной математики АН СССР, с 1966 — также профессор Московского университета. Работы посвящены химической физике, теории горения, физике ударных волн и детонации, физической химии, физике ядра и элементарных частиц, астрофизике и космологии. Является одним из основателей макроскопической кинетики. Создал физические основы внутренней баллистики ракетных пороховых двигателей. В теории детонации впервые объяснил явление предела детонации, решил задачу удара с большой скоростью по поверхности среды и др.

Совместно с Ю. Б. Харитоном дал расчет ядерного цепного процесса в уране, исследовал эффект ухода нейтронов под порог деления из-за рассеяния, развил теорию гомогенного реактора на тепловых нейтронах и теорию резонансного поглощения нейтронов ядрами урана-238 ит. д. Принимал основополагающее и непосредственное участие в создании ядерного и термоядерного оружия. Создал школу релятивистской астрофизики. Академик с 1958 г., трижды Герой Социалистического Труда (1949,1953,1956), лауреат Ленинской (1957) и четырех Сталинских премий СССР (1943,1949,1951, 1953). Золотая медаль И. В. Курчатова (1977). Член ряда зарубежных академий наук. Умер в 1978 году.

Юлий Борисович Харитон и Яков Борисович Зельдович, безусловно, выдающиеся ученые и организаторы, но и их сотрудники в большинстве своем относились к научной элите самой высокой пробы: в Арзамасе — 16 был собран цвет отечественной физики, лучшие теоретики и экспериментаторы советского государства. Среди них были люди, происходившие из самых разных этнических групп. Но по справедливости выделить необходимо евреев, сыгравших определяющую роль в том, что бомба была изготовлена в такие короткие сроки. Расскажу о них, хотя бы лаконично, назову основных.

— Альтшуллер Лев Владимирович, доктор физических наук, в 1947 — 1969 гг. заведующий лабораторией в номерном НИИ Арзамаса — 16. Разрабатывал теорию и практику особенностей детонации мощных химических взрывчатых веществ, трижды лауреат Сталинских премий, лауреат Ленинской премии.

— Гандельман Григорий Михайлович, доктор физических наук, в Арзамасе — 16 работал с 1948 по 1970 гг., лауреат Сталинской и Государственной премий.

— Кормер Самуил Борисович, физик — членкор Академии наук СССР, в Арзамасе с 1949 по 1980 гг., лауреат Сталинских премий в 1949 и 53 гг., Ленинской и Государственной премий.

— Турбинер Виктор Александрович, инженер-конструктор, в Арзамасе — 16 с 1946 по 55 гг. Первую ядерную бомбу от начала до конца собрал и привел в боеговность именно он.

— Цукерман Вениамин Аронович, доктор физико-математических наук. В Арзамасе — 16 с 1946 по 1993 годы. Участвовал в создании всех типов ядерного и термоядерного оружия и умер на работе. В 1962 году стал Героем социалистического труда, лауреат Сталинской премии 1946 и 1949 гг., Ленинской премии 1960 г. и Государственной премии 1955 и 1978 годов.

— Ямпольский Павел Абрамович, доктор физических наук. В Арзамасе — 16 работал с 1948 по 1981 годы. Участник создания всех видов ядерного и термоядерного оружия. Лауреат Сталинской премии 1949 и 1953 годов.

Большой вклад в дело сотворения бомбы внес Давид Альбертович Франк-Каменецкий — советский физик-теоретик, доктор физико-математических наук. Родился в 1910 году в Вильно, окончил Томский политехнический институт. С 1948 по 1956 гг. работает в КБ-11 (Арзамас — 16), где участвует в разработках ядерного оружия. Трижды лауреат Государственной премии СССР.

Я бы хотел специально подчеркнуть: кроме евреев над бомбой трудилось немало талантливых ученых и конструкторов других национальностей: Виктор Гаврилов, Николай Дмитриев, Юрий Зысин, Юрий Трутнев, Константин Щелкин и другие. Это — не говоря уж о великом Сахарове. Но все дело в том, что об этих людях более-менее известно, а о евреях — глухо. Потому-то я пишу о них, о евреях. Уж не посетуйте!

Часть четвертая

Итак, нет сомнений, советская атомная бомба, конструкторская модель которой была изготовлена руками Виктора Турбинера и утверждена самим Сталиным, родилась именно в Арзамасе – 16. За пределами этого закрытого города, но тоже в обстановке строжайшей секретности, разработки, так или иначе касавшиеся бомбы, велись в ряде институтов и лабораторий.

Необходимо выделить среди их сотрудников хотя бы самых выдающихся и, в первую очередь, крупнейшего физика современности Льва Давидовича Ландау. Вот его краткая биография. Родился в 1908 в Баку в семье инженера-нефтяника. В четырнадцать лет поступил в Бакинский университет, где обучался одновременно на двух факультетах: физико-математическом и химическом. После окончания Ленинградского университета (1927 г.) – аспирант Ленинградского физико-технического института. В 1927 г. был командирован в Данию к Нильсу Бору, в Англию и Швейцарию. В 1932 г. возглавил теоретический отдел Украинского физико-технического института в Харькове. С 1937 г. в Институте физических проблем АН СССР. Считается легендарной фигурой в истории отечественной и мировой науки. Квантовая механика, физика твердого тела, магнетизм, физика низких температур, физика космических лучей, гидродинамика, квантовая теория поля, физика атомного ядра и элементарных частиц, физика плазмы – вот далеко не полный перечень областей, в разное время привлекавших внимание Ландау. Про него говорили, что в «огромном здании физики XX века для него не было запертых дверей»… Академик АН СССР,  лауреат Нобелевской, Ленинской и трёх Сталинских премий, Герой Социалистического Труда, член академий наук Дании, Нидерландов, Американской академии наук и искусств, Французского физического общества, Лондонского физического общества. Умер в 1968 году.

Показательно, что этот гениальный физик, чьи труды систематически привлекались для создания атомного и термоядерного оружия, ни разу не бывал на тех объектах, где это оружие изготовлялось. Доверяли, видимо, ему не до конца, хотя такое поведение иначе, чем идиотизмом не назовешь.

Назову также еще ряд ученых – евреев, работавших над проблемами создания бомбы. Александр Компанеец и Аркадий Мигдал занимались этими проблемами в институте физической химии. Проработку важнейших параметров ядерного взрыва вел Семен Беленький, математические вычисления – группа академика Израиля Гельфанда.

Отдельно хотел бы остановиться на судьбе  выдающегося математика Маттеса Агреста, который в Арзамасе – 16 возглавлял математическую секцию исследователей. Он родился в 1915 году в Белоруссии. По окончании университета в 1938 г. его рекомендовали в аспирантуру Астрономического института МГУ. Но началась война, его мобилизовали в службу аэростатов заграждения. Там случилось ЧП, вину за которое возложили на него. Военный трибунал. Смертный приговор, замененный штрафным батальоном. Тяжелое ранение. Госпиталь. Инвалидность второй группы. Вернулся в Москву, уже в 1946-м защитил диссертацию и начал решать математические задачи для группы Зельдовича в Институте Химфизики. В составе этой группы, осенью 1948 года он и оказался в Арзамасе – 16. Там Маттес Менделевич Агрест занимался расчетами специзделий до 13 января 1951 года, когда от него потребовали в 24 часа убраться с объекта. Что же стало конкретной причиной самого изгнания? Маттес был глубоко верующим человеком, в неимоверно тяжких условиях СССР того времени он по мере сил соблюдал традиции и ритуалы иудаизма. В 1950 году у Агрестов родился сын. Перипетии биографии нисколько не поколебали религиозных чувств Агреста и, тем более, тысячелетних норм религиозной жизни. Одна из таких норм требует на 8-й день после рождения мальчика сделать ему обрезание. Этот обряд совершил отец жены, который жил с ними. Напомним, что место действия – маленький городок, отгороженный  колючей проволокой от внешнего мира. Участковый врач-педиатр при очередном обязательном осмотре малыша не могла не заметить небольшое изменение в его анатомии. Согласитесь, обрезание – событие достаточно удивительное для того времени и такого места. Она и поделилась с кем-то курьезной новостью. Из уст в уста.., и новость дошла до имевших самые большие уши. Как отнестись к происшедшему им, у которых еще и самые длинные руки? «Да, ведь это – не просто вопиющий пережиток прошлого, это – опасная степень асоциального, лучше сказать – антисоциалистического, поведения! Попросту – вызов существующему порядку! Если человек способен на такое диссидентство, он может и родину продать!» И весьма удивительно, что Агреста с семьей только выгнали, но не посадили. Кстати, в последующем он сумел эмигрировать в США.

Весьма характерно для главного куратора атомного проекта Лаврентия Берии, что он организовал собственные – так сказать, автономные – исследовательские подразделения, засекреченные так, что о них не ведали даже и в Арзамасе – 16. В переоборудованных корпусах одного из санаториев абхазского поселка Агудзера, откуда спешно выселили всех отдыхающих и изгнали обслуживающий персонал, работали две исследовательские группы: А и Г. Так они назывались по первым буквам фамилий руководителей: Манфреда фон Арденне и нобелевского лауреата Густава Герца, тех самых, кого захватили в 1945 году чекисты, охотившиеся за сотрудниками германского уранового проекта.

И вот наступил тот день – 29 августа 1949 года – когда в 100 километрах юго-западнее поселка Долонь, что притулился к правому берегу Иртыша, на площадке «Ш», оборудованной у стыка Карагандинской и Павлодарской областей, прогремел первый советский атомный взрыв. Лаврентий Берия кинулся обнимать и целовать Юлия Харитона. Он орал во весь голос: «Молодец, ай, какой молодец Юлий, сделал, сделал все как надо!». А Харитон вырывался, чтобы защелкнуть бронедверь бункера – он знал: идет ударная волна…

Так, значит, «отец советской атомной бомбы» именно этот человек – Юлий Борисович Харитон? Да, и официально, и на самом деле, именно так, хотя сам он не раз говорил и даже написал: «…Клаус Фукс, человек, о существовании которого мы и не знали тогда, сделал большое дело, позволившее нам упростить и ускорить работы. Наша первая атомная бомба – копия  американской». Таким образом, в число «родителей» по справедливости следует зачислить и этого физика и шпиона – Клауса Фукса. Но, и кроме него – целое подразделение советских агентов, выявленных и изловленных, а также – нераскрытых по сей день, которые за деньги или по идейным соображениям в разных странах добывали сведения о работах по созданию ядерного оружия.

Один из тех, кто непосредственно участвовал в конструировании советской бомбы, Николай Дмитриев с такой идеей категорически не согласен. Он писал: «Считать главными источниками донесения разведки в корне неверно. Любая идея нуждается в проверке, и сделать это тем труднее, чем больше ты выдумал сам…». С этим трудно согласиться, ведь первооткрыватели  блуждали во тьме, малейшие детали проработок и научных версий добывались огромными усилиями многих ученых. Советские же шли проторенными путями, заведомо зная конечный результат. Что не исключает, конечно, громадности проделанной ими работы, тем более что дальнейшие исследования опирались, как правило, уже на собственные, оригинальные научные труды. Но и с учетом выдающейся роли разведки, главенство в создании советской бомбы российские эксперты отдают Юлию Борисовичу Харитону. Тот же Николай Дмитриев заявляет безапелляционно: «Творец первой бомбы – Харитон! Это человек – глыба. Он соединил в себе смелость, умение переходить границы своих и чужих возможностей и идти в своей одержимости до конца».

Харитон руководил Арзамасом – 16 – сейчас это Российский федеральный ядерный центр – более 45 лет и передал руководство за два года до своего 90-летия. Именно он был генеральным конструктором всех ядерных и термоядерных боеприпасов первого и  второго поколений. Самой первой в длинном ряду этих испепеляющих чудовищ была авиабомба мощностью в 30 килотонн, что в переводе на взрывчатое вещество нормальной мощности эквивалентно взрыву 30 000 тонн тротила.

Не так уж мало людей на планете сегодня знают имена первых атомных бомб, сброшенных на Хиросиму и Нагасаки: «Малыш» и «Толстяк». Но лишь весьма ограниченный круг специалистов ведает, что первую советскую плутониевую бомбу ее создатели прозвали «Очковой», из-за двух круглых зарядных люков в головной части, похожих на «очки» капюшона кобры, хотя официально она звалась РДС – 1. А первую серийную авиабомбу, принятую на вооружение в 1953 году, имевшую официальное название «Изделие – 13а», в Арзамасе называли «Таней».

Затем была создана одна из первых в мире термоядерных бомб, мощностью в 400 килотонн. Ее отцом считают известнейшего атомщика академика  Андрея Сахарова, хотя  был у этого термоядерного монстра и  соавтор, имя которого старательно замалчивалось в Союзе. Может быть, потому, что имя это – Виталий Лазаревич Гинзбург. И вклад его в боевой термояд – решающий. Потому что именно он изобрел настоящую термоядерную взрывчатку – дейтерид лития – вещество, в котором инициирована запредельная энергия термоядерного взрыва. Академик Гинзбург, кстати, несмотря на это, не имел доступа в Арзамас – 16 и был крайне ограничен в информации о том, что там производилось. Да и за свое открытие получил лишь Сталинскую премию. Этот крупнейший физик современности – лауреат Нобелевской премии 2003 года и еще множества научных премий  разных стран, не стал Героем Соцтруда.

Трижды Героем за термоядерную бомбу стал Андрей Сахаров и третью Золотую Звезду получил он за бомбу чудовищной мощи – 50 миллионов тонн по тротиловому эквиваленту, что равноценно сумарной мощности всех неядерных боеприпасов, примененных во Второй мировой войне. Она была изготовлена по прямому требованию генсека Никиты Хрущева и взорвана над Новоземельским ядерным полигоном. Генсек возымел намерение напугать  человечество, посему и назвали бомбу «Кузькиной матерью»!

Окончание  

Так получилось, что в американском ядерном центре Лос–Аламосе значительная часть ученых были этническими евреями – американскими и европейскими, в основном – сбежавшими он германских нацистов. Но и в советском урановом проекте процент участия евреев был не менее значительным, чем в американском — начиная с руководителя всего комплекса работ, начальника Первого главного управления при Совмине СССР Бориса Львовича Ванникова, получившего вторую и третью Звезды Героя Соцтруда за ядерную и термоядерную бомбы. Ключевыми  личностями были еще три трижды Героя: Юлий Харитон, Яков Зельдович и Ефим Славский, дважды Герой — Исаак Кикоин, Герои Соцтруда: Лев Ландау, Георгий Флеров, Вениамин Цукерман. А также так и «не ставшие Героями»: Виталий Гинзбург, Лев Альтшуллер, Давид Франк–Каменецкий, Виктор Турбинер, Лев Сороко, Петр Спивак, Иосиф Старик, Иосиф Шапиро и другие, относившиеся к народу, заклейменному анкетным «пятым пунктом».

Возникает, естественно, законный вопрос: неужто «вождь, отец и полководец всех времен», его клевреты  да и сменившие их кремлевские «генеральные» антисемиты так уж благодушно взирали на «засилье» еврейских кадров в таком архиважном и суперсекретном деле? Да нет, конечно же, нет!

В «Воспоминаниях» Андрея Дмитриевича Сахарова есть весьма любопытное свидетельство. В Первом главном управлении при Совмине посажен был на пост особоуполномоченного  гебистский генерал, некто Николай Павлов. Его особые полномочия касались главным образом контроля за соблюдением суперсекретности и «чистоты» кадров уранового проекта. И когда однажды академик Тамм поставил вопрос о приеме на работу двух талантливых физиков – евреев, генерал Павлов взорвался  и заорал: «У нас и без них евреев полным полно! Кругом одни только евреи! Хватит, вы нам русаков, русаков подбирайте, чтобы этот Сион подразбавить».

Поведение этого генерала вполне соответствовало  духу, царившему в высшем руководстве страны. А там настроены были при первом удобном случае сменить евреев, занимавших ключевые посты в Арзамасе–16. В 1952 году, с согласия Сталина, туда были направлены академики М.А.Лаврентьев и А.А.Ильюшин в качестве «резервных» руководителей.  С ними прибыл и штат «резервных» сотрудников. Дело было перед испытанием первого термоядерного боеприпаса, и начальство не потрудилось даже скрыть, что эта команда предназначена для немедленной смены Харитона, Зельдовича и других евреев — в случае провала испытаний.

В «Воспоминаниях» Андрея Сахарова мы узнаем и о том, что  в «закрытом» городе Челябинске – 70 был организован, так сказать, параллельный Арзамасу–16 исследовательский конструкторский центр во главе с А.Забабахиным. Личный состав этой организации почти полностью  состоял из лиц нееврейского происхождения. Сахаров писал: « … Ничтожная прослойка евреев в команде Забабахина была отнюдь не случайным явлением. Потому что высшие чины Совмина в разговорах между собой называли эту команду «объект Египет», имея в виду, что Арзамас–16 — это «объект Израиль». Кстати, столовую для научного персонала они  прозвали «синагогой».

Проблема создания ядерного оружия не могла быть решена в одном лишь Арзамасе–16 и в забабахинской команде.  Понадобилось создание колоссальной системы закрытых объектов, центров и городов, где добывалось сырье, где оно обогащалось, где изготавливались боеприпасы и где они испытывались. К примеру, плутоний нарабатывался в подземельях «закрытых» городов: Челябинск-65 (ныне Озерск) и Красноярск–26, (Железногорск), расположенных на глубине почти 250 метров, где и находятся мощнейшие горнообогатительные комбинаты.

Мало кому известно и сегодня, а уж тем более неведомо было в советские времена, о роли, которую сыграли евреи -руководители в создании и функционировании этих колоссальных комплексов. Ключевые позиции занимали они и в деятельности других атомных производственных центров:  Свердловск–45 (Новоуральск), Красноярск–45 (Зеленогорск), Челябинск–70 (Снежинск) и Томск–7 (Северск ).

Эти города являются важнейшей составной частью советского ядерного наследия. Они были созданы для осуществления различных этапов разработки, производства и обслуживания ядерного оружия.  В их персонале — высококвалифицированные ученые и специалисты, чьи знания и опыт представляют чрезвычайный интерес для государств, стремящихся к получению ядерных оружейных технологий. Немало среди них лиц еврейского происхождения. Этот персонал управляет производством, хранением и утилизацией большого количества ядерных материалов, которые, в случае утраты контроля над ними, могут создать угрозу для человечества.

В новых условиях сегодняшней России закрытые города, теснейшим образом связанные с ВПК, оказались в особо трудном положении. Они не только лишились былых привилегий, но очутились на грани исчезновения. Уровень зарплаты сотрудников закрытых городов не соответствует их высокой квалификации. Масштабы безработицы в «атомоградах» выше, чем в среднем по России.

Особенно пострадали ученые и конструкторы — интеллектуальная элита закрытых городов. Каждый второй безработный здесь имеет высшее или среднее образование.  Кроме того, впервые в истории закрытых городов возникла реальная опасность миграционного оттока, в частности, «утечки умов». Выехать на работу за границу и тем самым увеличить свою зарплату самое малое в 10 раз, хотели бы многие специалисты. И по данным американских разведслужб, среди разработчиков атомного оружия в Северной Корее, Иране, Египте и Бразилии есть люди из российских закрытых городов. Нет, однако, никаких сомнений, что они не евреи.

Персидский  аналог «Арзамаза» — Исфахан

Этот  город, один из древнейших персидских культурных центров, сегодня  может стать основной целью ракетно–бомбового удара, потому что в непосредственной близости с ним расположен самый, пожалуй, ключевой объект ядерной программы Ирана. Еще один исследовательский реактор, правда, значительно меньшей мощности, всего 30 кВт, построен здесь с помощью Китая.

В октябре 1992 года на территории центра введен в строй исследовательский корпус под названием «Эбн Хисэм», в котором расположена лаборатория лазерной техники. Однако мало кому известно, что  именно в корпусе «Эбн Хисэм» находится научный конструкторский центр, сотрудники которого изготавливают боеголовки для ядерных зарядов. Это второй по времени учреждения, но не по значению, лабораторный комплекс, после тегеранского. Как видим, Исфахан постепенно превратился в ведущий иранский научный центр по ядерным боевым технологиям. Его с полным правом можно назвать минианалогом советского «Арзамаса-16».

Кроме иностранного оборудования, по данным «Моссада», в «Эбн Хисэм» уже много лет работают пакистанские, северокорейские и бывшие советские специалисты из национальных центров, в которых конструировались ядерные боезаряды.

Добавить необходимо, что все сооружения этого центра укрыты глубоко под землей. От удара с воздуха их защищает целик монолитного железобетона , который  чередуется со специальными «тюфяками», поглощающими ударные компоненты бомб. Такому защитному эффекту способствует и экстремальная глубина посадки сооружений  — около 30 метров от поверхности грунта.

И если  Пентагоном или израильским Генштабом будет получено задание разработать план авиаракетного удара по иранским атомным центрам,  то вполне очевидно, что целью такого удара должен стать в и ключевой объект: Исфаханский. Уничтожение этого научно-производственного  центра будет означать практическое закрытие иранской военной ядерной программы вообще.

Марк ШТЕЙНБЕРГ

Оцените пост

(голосовало: 12, средняя оценка: 4,17 из 5)

Загрузка...

Поделиться