Разъяренные его присутствием Геббельс и Гитлер. Улыбающиеся от его шуток Монро и Хемингуэй. Но главное — американский моряк, целующий медсестру на Таймс-сквер.
Сумев бежать из нацистской Германии, Альфред Эйзенштадт ценил мгновение — и в жизни, и в объективе своего фотоаппарата.
Альфред Эйзенштадт родился 6 декабря 1898 года в небольшом городе Диршау в Западной Пруссии. Он был старшим из троих сыновей Иосифа и Регины Эйзенштадт. Его отец владел магазином и зарабатывал очень хорошо — в 1906 году семья из провинциального городка перебралась в Берлин. До 14 лет Альфред интересовался делами отца — вероятнее всего, он пошел бы по его стопам, но в 1912 году дядя мальчика подарил ему складной карманный Kodak № 3. С того момента Альфред, и раньше подмечавший интересные детали, на которые никто не обращал внимания, стал буквально одержим фотографией. «Я снимал тогда всякую чушь — первое, что попадалось на глаза. Но именно эти эксперименты помогли мне находить то, что делало пространство живым и интересным», — рассказывал позже фотограф.
Окончив Гогенцоллерновскую гимназию, Альфред пошел служить и попал на Западный фронт Первой мировой — во Фландрию. В 1918 году — после особо кровавого боя — Эйзенштадт остался единственным выжившим из своей артиллерийской батареи. С осколочным ранением обеих ног его отправили домой на лечение. Целый год после этого юноша восстанавливался и — сперва на костылях, а затем с тростью — ходил по музеям, изучая законы композиции и света. Однако долго наслаждаться свободой Альфреду не удалось: после войны в Германии начался экономический кризис, семейный бизнес рухнул, и ему пришлось устроиться торговцем в галантерейную лавку.
Но Альфред, в тот момент уже грезивший карьерой фотографа, не мог спокойно торговать пуговицами: несмотря на финансовые сложности, он стал откладывать деньги на фотооборудование. Уже в середине 20-х, проявляя снимки в ванной собственного дома, он стал отправлять их в газету «Берлинский ежедневник». Вскоре ему даже прислали гонорар в несколько рейхсмарок — за фото женщины, играющей в теннис. Альфреда это поощрение крайне вдохновило — параллельно с работой в галантерее он устроился внештатным фотографом в компанию Pacific and Atlantic Photos.
Совмещать две работы долго не получилось. «Мой босс, фоторедактор, поставил меня перед выбором: либо пуговицы, либо фотоаппарат. Я выбрал второе, и он буднично заметил, что тем самым я начал копать себе могилу», — рассказывал фотограф. Так в 1929 году Альфред Эйзенштадт сделал свой шаг навстречу будущему, в котором ему были уготованы лавры «корифея фотожурналистики». Как говорил сам Эйзенштадт, ему повезло учиться у мастеров — например, у Эриха Заломона, который применял новаторские методы для быстрой съемки без использования дополнительного освещения. В отличие от большинства новостных фотографов того времени, использовавших крупноформатные камеры, Эйзенштадт, как и Заломон, предпочитал миниатюрные камеры Ermanox и Leica. По словам фотографа, тогда только они позволяли быстро сделать отличные фото при съемке новостных событий и поймать хороший, а не постановочный кадр во время работы с известными людьми. «Меня с моей маленькой камерой никогда не воспринимали всерьез, — рассказывал Альфред. — Я приходил к людям не как фотограф, а как друг».
Самыми «живыми» снимками Альфреда в те годы были фотографии Йозефа Геббельса, сделанные в 1933 году на встрече Лиги Наций в Женеве. На первом фото, сделанном Эйзенштадтом в саду отеля Carlton, политик широко улыбается, не замечая фотографа-еврея. На втором же — сверлит Альфреда взглядом, полным презрения и ненависти. Этот снимок облетел весь мир и стал своего рода символом идеологии Рейха. Сам Эйзенштадт поначалу не придал фотографии большого значения, но позже признался, что этот снимок — одна из лучших его работ. «Я встретил Геббельса в саду и начал щелкать. Он улыбался кому-то и не смотрел на меня, а когда заметил, что я фотографирую, изменился в лице. Его взгляд буквально пронизывал, это были глаза самой ненависти, — рассказывал фотограф. — Позже меня спрашивали, каково это — снимать таких людей, а я отвечал, что пока у меня в руках камера, я не боюсь ничего». Позже Альфреду довелось фотографировать и самого фюрера — снимок, на котором Гитлер пожимает руку Бенито Муссолини во время их первой встречи, был сделан в Венеции в 1934-м. «Фотография всегда была для меня приключением: я не ощущал ни опасности, ни стеснения и с маниакальным упорством стремился получить лучший кадр, — объяснял Эйзенштадт. — Мне повезло работать с Марлен Дитрих, Бернардом Шоу, Эрнестом Хемингуэем и другими легендарными личностями. И каждый раз это было непринужденное общение и превосходный результат». В 1935 году, когда началась вторая итало-эфиопская война, Альфред сделал 3,5 тысячи снимков в Африке для Berliner Illustrierte Zeitung, но вскоре эмигрировал в США: оставаться на родине было опасно, и фотограф не стал искушать судьбу.
Эрих Заломон, которого Эйзенштадт ценил и безмерно уважал, тоже уехал, но в Нидерланды, и в итоге оказался в Освенциме, где и умер в 1944 году. Альфред переживал эту потерю, постоянно повторяя, что «нацистский каток уничтожил лучших представителей человечества». Впоследствии американский журналист Ричард Лакайо назвал переезд фотографа большой удачей. «Оптимизм Эйзенштадта, который сквозит буквально во всех его снимках, в те годы куда больше подходил Америке, чем мрачной Европе, — объясняет журналист. — Этот человек всегда был настроен на праздник».
В Америке Эйзенштадт действительно сразу стал популярным фотографом: за год успел поработать в журналах Harper’s Bazaar и Vogue, а затем устроиться в Life. Именно для этого издания за следующие 36 лет он снял более 2500 фотографий, в том числе 90 обложек, сделавших его известным на весь мир. Но в череде снимков, вызывающих у читателей позитивные эмоции, были и такие, от которых мороз пробегал по коже. Так, одной самых резонансных работ Эйзенштадта в 30-е годы стал фоторепортаж из психиатрической больницы в Нью-Йорке, призванный привлечь внимание к проблеме людей, страдающих от ментальных расстройств. Материал, мастерски передающий атмосферу безысходности и страдания, сопровождался текстом, что в американских психиатрических больницах находятся полмиллиона мужчин, женщин и детей, к которым относятся без должного сострадания.
Но какими бы пронзительными ни были снимки фотографа, наибольшую популярность ему принесла фотография «День победы над Японией на Таймс-сквер» — или, как ее прозвали позже, просто «Поцелуй». На ней запечатлен американский моряк, целующий медсестру в День победы над Японией, 14 августа 1945 года. Нельзя сказать, чтобы этот сюжет был уникальным — в военное время поцелуи часто попадали на снимки фотографов. Но Эйзенштадт сделал настолько живое фото, что оно стало настоящим символом победы во Второй мировой войне. «Этот моряк бегал по улице, хватал всех женщин, которых видел, а я носился перед ним со своей “Лейкой”, пытаясь сделать снимок. Но ни один из них мне не нравился, — вспоминал фотограф. — Внезапно я увидел, как парень схватил что-то белое. Я повернулся и сделал снимок в ту секунду, когда он поцеловал медсестру. Будь она одета в темное, либо он в светлое, снимка бы не было».
За эту одержимость «тем самым» моментом Эйзенштадта ценили очень высоко — он стремился передать эмоцию, а не констатировал снимком какой-то факт, как делали в большинстве новостных изданий. Людям, которых снимал этот невысокий ловкий фотограф, он казался едва ли не акробатом, и в этом состоял принцип его работы — быстро найти нужный ракурс и снимать, пока человек не успел изменить позу. Мэрилин Монро, с которой Альфред работал в 1953 году, удивлялась тому, как он умудряется без всякой подготовки делать такие удачные кадры, а Джон Кеннеди поражался скорости его работы. Сам же Эйзенштадт считал, что для хорошей фотографии нужно лишь «немного времени, камера и человек», и наряду с артистами и политиками фотографировал философов, художников, музыкантов и писателей.
Мария Крамм
Оцените пост
(ещё не оценено)
Загрузка...
