Алка, наконец, оказалась в Одессе летом 1978-го, когда мы поехали в наш первый отпуск. У человека, воспитанного на Бабеле, Куприне и Паустовском, всегда есть особые ожидания от встречи с Одессой. Но, кроме нескольких забавных случаев, типа, когда Алка бросила письмо в уличный почтовый ящик и автоматом повернулась, чтобы идти, сзади раздался окрик: «И ппашшла, и ппашшлааа!» — оказалось, что ящик был без дна, и письмо просто упало на пол, никакой такой «Одессы» не произошло. Даже «старенькие дворники» в белых фартуках, действительно поливавшие дворики из шлангов в утреннем солнце, которых я всегда раньше встречал по пути с вокзала на улицу Жуковского, приезжая ранним утром на поезде из Ленинграда, и те куда-то исчезли. Только в парадном у Нойки, маминого дяди, всё так же, как в детстве, было темно и пахло кошками. Мама ведь была одесситкой, и там всё ещё жили её дяди и тёти Гринберги — бабушкины братья.
Все Гринберги к старости приобретали замечательного благородства серебряную седину — просто сияли, как бобры, и были очень значительны. Удивительное, кстати, дело — ни от кого из них, всю жизнь проживших в Одессе, я ни разу не слышал ни знаменитых одесских интонаций, ни словечек, которыми в кино так и сыплют настоящие одесситы. Хотя, тут, пожалуй, всё просто: в их среде это считалось дурным тоном. Зато были и пикейные жилеты, и белые костюмы, и соломенные шляпы. А ещё они любили, вернувшись с работы на дачу, обедать на открытой веранде с виноградом и, усадив меня, как большого, рядом, пить со мной домашнее столовое вино. Их было две сестры — Циля, моя бабушка, и Ревекка (Века). И два брата с библейскими именами — Исер (в семье его звали Ися) и Ной (Нойка). И к старости они таки имели вполне библейский вид. И были они серьёзными строительными инженерами. В начале 30-х братья построили две дачи у моря, в Аркадии. Прекрасные каменные дома под красной черепицей, стоявшие друг против друга, исключительного качества и прочности. Когда во время обороны Одессы в 150 метрах от дач на узкоколейке, ведущей к береговым батареям, взорвались два вагона снарядов, у домов лишь выбило стёкла и кое-где слетела черепица. Нойка ещё в 20-е годы руководил крупным строительством и даже имел персональную пролётку с возницей. Ися же в те годы профессорствовал и в итоге женился на своей студентке — работнице джутовой фабрики, рабфаковке Лизе Максименко. Их папа, мамин дед, человек очень религиозный, мысли не допускал о таком браке и так до конца своих дней, живя в местечке Ярмолинцы, и не узнал об этом.
В тридцать седьмом Ися руководил огромным строительством Одесского водопровода и был арестован по делу о плане его, водопровода, отравления. Расстрельное дело. Но, будучи человеком исключительного мужества, он не признавался и ничего не подписал. Полтора года во внутренней тюрьме одесского НКВД, и … повезло. Берия сменил Ежова, дело закрыли, и тех, кто ещё не признался, отпустили. Вышел из дома рыжим, вернулся совершенно седым и больным. Детей у них после этого не было. Пока он сидел, его жену, ту самую рабфаковку Лизу Максименко, прятали по родственникам, пересылая из местечка в местечко. И ведь уберегли. Кстати, примерно в то же время её братья сгинули в лагерях по делу КВЖД, где один из них служил в Манчжурии. Погиб он в лагере ужасно, как Карбышев.
Потом война. Гринбергов сразу мобилизовали, и всю войну они строили фронтовые аэродромы. Точнее так: сначала, отступая, взрывали, потом уже строили. Когда немцы подошли к Одессе, Ися организовал эвакуацию жён и сестёр с детьми. То есть и мою маму-школьницу, и бабушку тоже. И сестру своей жены Мусю (Марусю Максименко). Ехали под бомбёжкой, ждали на станциях, запруженных толпами беженцев. Обокрали их, конечно, на первой же пересадке — обычное дело. В Ставрополе застряли и выбрались чудом: Нойка оказался недалеко на фронте — приехал на военной машине и всех в кузове повёз через горящие станицы дальше от немцев. Как-то очутились в Махачкале. Оттуда должны были на пароходе через Каспийское море, и дальше, в Среднюю Азию. Но так вышло, что сначала Соня, жена Нойки, а потом и сестра Века свалились в тифу. И вот тут это и случилось. Муся и Лиза — сёстры Максименко — просто сели в поезд и поехали дальше, оставив Гринбергов на милость судьбы.
Но они выжили. И в 1942-м, когда немцы заняли уже почти весь Северный Кавказ, под бомбами на грузовом судне, а потом в теплушках через пустыню Кара Кум добрались до Сталинабада.
Таки что вы думаете? После войны Ися простил своей жене это предательство. Вымолила. Только вот условие поставил. Чтобы сестра Муся на пушечный выстрел не приближалась к их дому. Ни она сама, ни её детки. Долгие годы семья не хотела Лизу видеть, но потом как-то смягчились. Убедили себя в том, что во всём была виновата Муся — старшая сестра, подлая интриганка. И ради любимого брата её терпели.
Я, конечно же, всего этого не знал, когда был подростком и только удивлялся плохому отношению Гринбергов к Лизе, такой приятной и доброй, у которой всегда, когда я возвращался с моря, в холодильнике был для меня настоящий южный компот и мои любимые вареники с вишней. Думал, что всё это какие-то тайные женские дела, их давнее несогласие с этим «морганатическим браком» и называл их Монтекки и Капулетти.
В 1964-м умерла бабушка, в 1972-м Ися, в 74-м Ревекка, не оставив детей, и Лиза стала единоличной владелицей квартиры на Ласточкина и дачи в Аркадии. И первое, что я застал, приехав летом в Одессу, это Мусю со чады и домочадцы на веранде дачи, куда путь ей был заказан, пока дядя был жив.
А Гринберги постепенно вымирали. К моменту нашего отъезда в Израиль остался только старенький Нойка с незамужней дочерью Аней. Вскоре и он лёг на втором еврейском кладбище рядом с братом и сёстрами.
И Аня, вечно больная, беспомощная, осталась совершенно одна на большой даче в Аркадии в это смутное постперестроечное время. Была она кандидатом химических наук, и её подруга, давно уже живущая в Штатах, выписала её по программе для научных работников к себе в Вашингтон.
Аней овладел суеверный ужас. Такой иррациональный страх: Максименки её не выпустят живой. Что-то произойдёт. Устроят церемонию Вуду, не знаю, что, но она тут и погибнет. Старая, но всё ещё крепкая и деятельная Лиза предложила помощь в делах отъезда деньгами, лекарствами и хлопотами. А Аня всего лишь подпишет нужные бумаги, предоставив право пользоваться квартирой и дачей детям Муси Максименко. Но всё останется, как было, и если Аня захочет приехать погостить в Одессе, то её квартира и дача будут немедленно ей предоставлены — она остаётся единственной хозяйкой.
В общем, благополучно уехала и несколько лет не думала возвращаться даже в гости. Но постепенно, по мере появления американского самоощущения, осмелела и решилась приехать на лето в Одессу пожить у себя на даче. Всё было, как договорились: она поселилась на собственной даче, купалась и кушала сливы с того самого дерева, на котором мой папа в 1948-м, ещё будучи женихом, сломал большую ветку, показывая ловкость, когда мама привела его знакомить с семьёй.
Но что-то не давало ей покоя, что-то всё же было не так. И в какой-то момент она решила пойти к нотариусу и перечитать документы. Вот тут-то и началось. Ни под каким видом она не могла эти документы заполучить. Тогда она наняла адвоката, угрожала, платила американские деньги и, наконец, добилась — показали. Но по этим документам выходило, что она своё имущество подарила семье Максименко.
Вот так-то. Она решила — буду судиться, воевать. За мной правда, Госдеп и Шестой флот США.
Обстоятельства, однако, потребовали её возвращения в Вашингтон. Уехала, твёрдо намереваясь вернуться в Одессу, восстановить справедливость и наказать.
Вскоре по возвращении почувствовала себя плохо. Через два месяца её не стало.
В отличие от библейских, мои Ревекка, Исер, Ной не оставили потомства. Так завершилась история семьи Гринберг в Одессе.
«…А нечисть стала жить
По-прежнему, все вместе
Попрятала ножи
… По тайникам предместья»
Отломанная папой в 1948-м от дерева Гринбергов ветка, и есть мамина семья, пустившая корни на земле Израиля в 90-м году.
Михаил ЦОЙРЕФ, Израиль
Оцените пост
(голосовало: 3, средняя оценка: 4,33 из 5)
Загрузка...
