Фрагменты из книги «Ион Деген, человек-легенда»
Окончание Начало
Марк Аврутин
…Мама успокоилась, узнав, что ордена в вещмешке.
В убогом жилище на шатком столе торжественно ждала его бутылка водки. Он смутился. Ему стыдно было прикоснуться к водке в мамином присутствии. Письмо же было не от Сталина, а из канцелярии Сталина.
Выяснилось, что три с половиной года мама безуспешно его разыскивала, обращаясь во все возможные гражданские и военные инстанции. Но Ион нигде не значился, даже в Бугуруслане, куда он сам дважды писал. Ее упорство вызывало удивление. В госпитале, в котором она работала до исступления, мама расспрашивала раненых, не встречали ли они её сына. Нет, не встречали.
Но она не переставала верить: «Её сын жив. Он вернется. И вся грудь его будет увешана орденами!»
В конце 1944 года мама вернулась в родной город. От их дома не осталось и следа. Вокруг одни руины. Она поселилась в местечке на правом берегу реки, уже в другой республике.
В ясный мартовский день по служебным делам она выбралась в город и встретила женщину, как мама сказала, «в шикарном котиковом манто, какие носили в мирное время». Женщина со слезами на глазах бросилась к маме, обняла и расцеловала ее.
— Я никогда не видела мадам Мандельбаум такой шикарной. Поэтому я сперва не узнала ее. Мадам Мандельбаум сказала, что Ион спас ей жизнь и тут же на улице хотела отдать ей свое манто взамен на моё пальтишко. Ты помнишь его? Можешь себе представить, как оно выглядит сейчас. Конечно, я отказалась.
Мандельбаум явно преувеличила известные Иону события. Но многое он узнал впервые.
— Твой подчиненный привез ее на станцию… Что-то из Пушкина… Анчар?.. Болдино?.. Руслан?..
— Беслан.
— Да, да, Беслан. Там он велел ей подождать. Он отсутствовал больше двух часов. Она уже подумала, что он не придет. Но он пришел и надел ей на спину мешок.
— Вещмешок?
— Да. Тяжеленный. Нагруженный мылом, солью и чаем. И продуктами. Ты знаешь, что это такое? За пачку соли можно было прожить две недели. А мыло? О чае я уже не говорю. Но это еще не все. Он велел ей хорошо запрятать платок, в который были завернуты золотые кольца, сережки, золотые корпуса часов. Она еще в жизни своей не видела такого количества драгоценностей. Она даже не подозревала, что ты такой большой танковый начальник.
Ион рассмеялся. Он объяснил маме, что никогда не был большим начальником, что даже через два года после тех событий командовал всего лишь танковой ротой. А это должность ох, какая маленькая.
Мама отмахнулась от его возражений и продолжала.
В тот же день она написала письмо Сталину с просьбой сообщить, где находится ее сын, большой танковый начальник.
Через полтора месяца пришел ответ. Ее благодарили за то, что она воспитала такого сына, и сообщили, что ее письмо переслано в часть, в которой служит сын. А в начале июня, уже после Победы, пришло письмо из части. Командование снова благодарило маму и писало о сыне такими словами, что, если верить им, ему немедленно следовало воздвигнуть памятник.
— Когда почтальон принесла письмо, пришли не только соседи, но даже люди, которых я не знала. Я с гордостью вслух читала письмо, пока не дошла до слов: «21 января 1945 года в боях за Советскую родину…». Я знала стандартный текст похоронной и хлопнулась без сознания. Меня облили водой и стали кричать: «Посмотри, что написано! Он ранен! В боях за Советскую родину ранен и находится в госпитале».
На почте у меня не хотели принять телеграмму — «молнию». Сказали, что только официальная организация может отправить такую телеграмму. Я пошла в горсовет, накричала на них, и они отправили. Так что я должна благодарить судьбу и мадам Мандельбаум.
Летом 1945 года Ион находился, в так называемом, мотокостыльном батальоне, в полку резерва офицеров бронетанковых и механизированных войск. Это был батальон офицеров-инвалидов, ждавших демобилизации.
Полк дислоцировался в Москве, на Песчанке. До станции метро Сокол, добирались пешком по песчаным пустырям. Ион передвигался с помощью костылей. Походы его осложнялись тем, что руки не окрепли после семи пулевых ранений. Но ему было двадцать лет. В Москве ему, провинциалу, так много хотелось увидеть и услышать. После завтрака он уезжал в музеи, а потом — в театры. В казарму возвращался только на ночлег.
Однажды, выйдя из Третьяковской галереи, он увидел вывеску «Комитет защиты авторских прав». Зашел рассказать о том, что музыку к очень популярной в ту пору песни «На полянке возле школы» сочинил гвардии младший лейтенант Григорий Комарницкий из их роты. Григорий сгорел в танке. Песню исполнял джаз Эдди Рознера. На пластинках не было фамилии автора песни.
В небольшой комнате сидели двое мужчин лет сорока-пятидесяти. Ион изложил им жалобу. Они отнеслись с пониманием, но объяснили, что пластинка выпущена огромным тиражом. Очень сложно что-нибудь предпринять. Речь зашла о творчестве ребят, сидевших в танках. Упомянули Сергея Орлова. Ион уже знал его стихи. Они ему очень нравились.
Выяснилось, что и он тоже пишет стихи.
— «Прочтите», — попросили они.
Ион успел прочитать два или три стихотворения.
— «Стоп, стоп! Погодите» — сказали они и исчезли.
Через несколько минут комната до отказа заполнилась женщинами и несколькими мужчинами.
— «Начните сначала».
Он начал. Читал, кажется, долго. Потом все они зашумели, не обращая на него внимания. Время от времени повторялась аббревиатура «ДП». Что она обозначала, Ион тогда не знал. После множества приветливых рукопожатий он покинул Комитет защиты авторских прав.
А на следующий день, или позже, его вызвал начальник политотдела полка.
— Так что, лейтенант, стишки пишешь?
— Пишу, — виновато ответил Ион.
— Так вот сегодня к восемнадцати ноль-ноль поедешь в Дом Литераторов. Я дам тебе мой «виллис».
— А обратно?
— А обратно на метро.
Так Ион узнал, что такое «ДП». А вечером и увидел.
От входа, мимо бара налево в относительно небольшой комнате сидело человек сорок. За председательским столиком в пиджаке с орденскими планками — Константин Симонов. До этого Ион видел его на многих фотографиях. В последнем ряду у входа сидел фронтовик с обожженным лицом. Ион решил, что это Сергей Орлов и не ошибся.
Константин Симонов представил Дегена. Сослался на рекомендацию Комитета защиты авторских прав. Прочитав два или три стихотворения, Ион почувствовал сперва холодок, а затем — враждебность сидевших перед ним литераторов.
Только Сергей Орлов после каждого стихотворения осторожно складывал ладони, беззвучно аплодируя. Закончив читать, он сел на свободное место.
И тут началось. Не просто лаяли и песочили. В пыль растирали. Как это офицер, коммунист мог стать апологетом трусости, мародёрства, как посмел клеветать на доблестную Красную армию. И всем дирижировал К. Симонов. Спускаясь в метро, Ион дал зарок никогда не иметь дела с литературным генералитетом.
Среди прочитанных на том вечере стихотворений было и то, начальная строчка из которого, «Мой товарищ в смертельной агонии», стала впоследствии своеобразной визитной карточкой Дегена. Василий Гроссман, без ссылки на автора, поместил его в своей книге «Жизнь и судьба». Но за это стихотворение его лишь обвинили в апологии мародёрства. А вот в другом стихотворении:
«Случайный рейд по вражеским тылам.
Всего лишь взвод решил судьбу сраженья.
Но ордена достанутся не нам.
Спасибо хоть — не меньше, чем забвенье.
За наш случайный сумасшедший бой
Признают гениальным полководца.
Но главное — мы выжили с тобой.
А правда что? Ведь так оно ведется».
усмотрели, что автор «на самого Сталина руку поднял!».
А спустя без малого полвека Евгений Евтушенко сказал Иону, что он должен молиться на К.Симонова, спасшего его тогда от страшной расправы.
Когда Дегена обвинили в том, что он порочит имя величайшего полководца всех времен и народов, Симонов объяснил им, что лейтенант, сидящий в танке, даже простого генерала никогда не видит, а вы говорите — Сталина. И, действительно, Иону стыдно было признаться, но он тогда молился на Сталина, а полководцем для него был командир их бригады, полковник. Да и того в течение полугода он видел всего несколько раз.
Февраль 2018
Оцените пост
(голосовало: 2, средняя оценка: 5,00 из 5)
Загрузка...
