Времена…

Исаак, держа в руках сапоги и, пригнувшись, хотел выскользнуть наружу, но дверь тонко и противно скрипнула. Конечно, отец услышал, выскочил в сени и схватил мальчика за плечо.

— Не выходи, — прошептал он. — Я же сказал, — хотят громить евреев.

— Что значит громить? — спросил Исаак.

— Бить, — сказал отец. — А может, и хуже. Никуда не ходи, ты должен быть дома. Мы все должны быть дома.

— А Зяма? — спросил мальчик.

— Зяма взрослый дурак. Ему девятнадцать. Он думает, что эта жалкая еврейская самооборона спасёт нас. Дурак! Нам надо сидеть тихо, тогда, может быть, пронесёт.

— Я хочу посмотреть.

— Нет! — крикнул отец и схватил Исаака за плечо.

— Пусти, — дернулся мальчик и выскочил на улицу.

— Вернись, Ицик, — негромко крикнул отец без всякой надежды в голосе.

Знакомая улица выглядела мрачной и пустынной. Исаак сел на землю и надел сапоги. Холодный ветер гнал мусор: коричневые сморщенные листья, яичную скорлупу, грязные тряпки, обрывки газет. Кусок газеты зацепился за узловатый корень дерева и замер. Одиннадцатилетний Исаак, грамотный как положено еврейскому мальчику, наклонив голову к плечу, прочитал: «… октября 1905 г. Владимир Митрофанович Пуришкевич обратился с яростным призывом убивать бунтовщиков и евре…». Послышались шаги, пьяные возгласы, грубый смех. Из-за угла вывалилась группа парней с красными перекошенными лицами, один держал в руках початую бутылку водки.

— Гляди, робя, — сказал невысокий широкоплечий крепыш, остриженный в кружок — кажись, жидёнок. Эй, а ну иди сюда, Абраша.

Исаак хотел повернуться и убежать, да ноги не послушались. Он молча глядел на небольшую толпу полупьяных парней. Они не спеша приблизились, окружили его полукругом.

— А ну, перекрестись, — сказал один с куцей бородёнкой на несвежем прыщеватом лице.

— Я еврей, — сказал Исаак. — Мы не крестимся.

— Вона как,— протянул прыщавый. — Еврей! А жить хочется? Давай крестись!

Тут Исаак почувствовал, что ноги опять слушаются его, и рванулся было в сторону, но кто-то сбил с него шапку и сгрёб за волосы. Сильный удар в спину, пониже шеи, бросил его на стриженого крепыша. Тот резко ударил мальчика в грудь. Исаак задохнулся от боли и упал. Несколько минут его с уханьем били ногами.

— Хорош, братва, — сказал стриженый, — вроде накрылся, христопродавец.

Плюгавый с бородёнкой по имени Петька Скачков, утерев пот со скуластого прыщавого лица, для верности ещё раз пнул ногой лежавшего мальчика. По кругу пошла бутылка. Парни, не спеша и переваливаясь, скрылись за углом. Тогда показался отец Исаака, подбежал к мальчику, присел на корточки, приподнял голову сына от земли. Лицо Исаака, сплошь залитое кровью, было безжизненно. Вдруг слегка приоткрылся левый глаз.

— Папа, — прошептали исковерканные губы.

— Борух Ато Адонай… — шептал отец.

Из дома напротив, причитая, выскочила прачка Дарья, русская соседка, с мокрой тряпкой в руках. Присев рядом, взяла голову мальчика к себе на колени, осторожно стала обтирать окровавленное лицо.

— Ироды проклятущие, — с сердцем сказала она и сплюнула в сторону улицы, куда ушли парни. — Чтоб им всем живьём провалиться…

«Дорогой сынок Мирон», — послюнявив карандаш, написал Исаак и задумался.

— Слышь, комиссар, — в комнату штабной избы влетел, словно черт на колесе, красноармеец Шутов, одногодок и правая рука Исаака. — Там ребята четверых беляков захватили. Их в расход или как?

Исаак молча взглянул, положил карандаш и, поднявшись из-за стола, большими пальцами рук расправил ремень. Линялая кожанка плотно охватила неширокие, слегка сутулые плечи.

— Пошли, поглядим, — сказал он, направляясь к двери. Наган в кобуре слегка похлопывал по ягодице. Шутов деловито двинулся за комиссаром.

Четверо мужчин без фуражек с погонами на побелевших гимнастёрках сгрудились поодаль крыльца, окруженные красноармейцами. Исаак, слегка прихрамывая, подошёл вплотную, оглядел пленных. Небритые лица, в крови, грязи и ссадинах, выглядели по-разному: один, кряжистый мужик в годах, волком сверкал злыми глазами, двое молодых скроили плаксивую гримасу, ещё один смотрел в сторону отсутствующим взглядом.

— Кто такой? — спросил Исаак кряжистого.

Тот, пожав плечами, сплюнул через разбитую губу и отвернулся. На погонах встопорщились лычки.

— Вахмистр наш, Степан Кузьмич, — торопливо сказал плюгавый солдатик, крайний слева.

— Молчи, гнида, — выдавил вахмистр.

— Доброволец? — спросил Исаак.

— Он Сашку Кожина подранил, вражина, — выкрикнул Дронов, худощавый ладный красноармеец в лихо заломленной фуражке с близко поставленными жёсткими глазами. — В меня стрелял да промазал — тута я его в рыло…

— Шутов, патроны есть? — взглянув через плечо, бросил Исаак.

— Имеются, — кивнул Шутов.

Плюгавый солдатик рухнул на колени:

— Помилуйте, братцы! Не по своей воле стрелял!

— Дронов, ты тоже с нами, — сказал Исаак, доставая наган из кобуры. Три изуродованных пальца привычно обхватили рукоятку.

— Братцы, помилосердствуйте! Четверо деточек дома, — захныкал плюгавый.

Ещё один солдат молча упал на колени рядом с ним.

— Фамилия? — спросил Исаак плюгавого.

— Скачков Пётр Силыч, — выговорил тот, размазывая сопли, слёзы и кровь по скуластому лицу, — четверо деточек дома, помилуй батюшка…

Вахмистр молча харкнул плюгавому в лицо.

Красноармейцы не спеша отошли от пленных в сторону. Где-то неподалёку дико взвыл пёс. Исаак кивнул стоявшим рядом Шутову и Дронову, вскинул наган и выстрелил вахмистру промеж глаз. Один за другим рявкнули ещё три выстрела. Дронов передернул затвор и потрогал плюгавого ногой. Тот замычал. Дронов ленивым движением выстрелил и попал ему в лоб.

— Убрать падаль, — негромко сказал Исаак, пряча наган в кобуру, и, почти не прихрамывая, направился в избу.

— Суровый с беляками у нас комиссар, — сказал кто-то и вздохнул. — После боя…

— Захлопни пасть, — процедил Дронов, метнув в говорившего чугунный взгляд, — он с ими и в бою суровый. И, поиграв желваками, добавил: «У него белые двух сестрёнок замучили. А ну бери энтого за ноги»

Неласковое сибирское солнце показалось из-за темных макушек деревьев. Огромная колонна зэков, выстроившись по пятеро в ряд, молча стояла перед конвоем из восьми солдат. Обжигающий ледяной ветер швырял в лицо жесткие крупицы снега.

— Заключенные! — хриплым фальцетом выкрикивал заученные, тысячу раз говоренные слова старший сержант в форменном белом полушубке. — Вы поступаете в распоряжение конвоя. В пути следования к месту работ вы обязаны немедленно выполнять любую команду. Шаг влево, вправо, в сторону — побег, конвой стреляет без предупреждения.

Сержант помолчал, оглядывая зэков, и не встретил ни одного встречного взгляда. Многоголовая колонна угрюмых измученных людей, переминаясь с ноги на ногу, покорно ждала команды. И она прозвучала:

— Шагом марш!

В шестом ряду слева, прихрамывая, шел Исаак Гарбер, бывший член ВКП(б) с 1915 года, бывший комиссар, бывший предрайисполкома, бывший правый уклонист, а теперь зэк номер М-4799 с двадцатипятилетним сроком. Шагать крайним в ряду было непривычно. В другие дни на этом месте, рядом, всегда находился его давний друг Матвей, мужик надёжный и всё ещё крепкий. Но неделю назад Матвей заболел, несколько дней мучился дикими болями в желудке и был наконец отправлен в лазарет. Исаак задумался и чуть более короткая левая нога, оступившись, вынесла его вбок из строя.

— Куда, падаль фашистская! — заорал вертухай, вскидывая винтовку.

Исаак дернулся назад в строй, но больная нога подвела, раскрутила на месте. Раздался выстрел и Исаак завалился набок, пронзенный невыносимой болью в груди. Лица жены Ани и сыновей Мирона и Наума мелькнули над ним и растворились в тумане. Снег под ним почернел. Колонна остановилась, старший сержант подскочил к стрелявшему конвоиру.

— Хотел бежать, гнида, — отрапортовал тот.

— Бежать, — задохнулся сержант. — А ну, давай, контрольный!

Вертухай вскинул винтовку, и Исаак в последний раз взглянул на сизое небо, которое, с выстрелом, тут же исчезло.

Вечером начальник службы конвоя, старший лейтенант Жеребцов, разглядывал стоящего перед ним вертухая.

— Так сразу и выстрелил, ефрейтор?

— Так точно, товарищ старший лейтенант. По уставу!

— Как тебя звать, Скачков?

— Кириллом кличут, товарищ старший…

— А по батюшке?

— Петрович…

— Молодец, Кирилл Петрович! Пресёк побег врага народа. А это был мате-е-е-рый враг. К тому же — еврей. Ну да об этом молчком, понял?

— Так точно!

— Десять суток отпуска, Скачков. За образцовое несение службы.

— Служу трудовому народу!

Мирон с размаху ласточкой нырнул в воронку от снаряда, больно ударился обо что-то грудью, выругался, вжался в стенку. Пули просвистели совсем рядом: вжик, вжик, вжик вжик. Мирон чуть переждал и осторожно, на короткий миг высунулся из своего укрытия. Друг Витька вроде живой лежал слегка в стороне за телом убитого солдата, выставив впереди себя ППШ. Кругом валялись убитые. Кто-то, видимо, раненый, непрерывно и монотонно кричал «А-а-а-а-а!». Немцы палили из шмайсеров как бешеные, где-то ухали пушки, не поймёшь, наши или немецкие. До их окопов оставалось метров двадцать. Огонь на мгновение стих, и в воронку бухнулся лейтенант, немолодой мужик, лет под сорок, бывший бухгалтер из Томска.

— Гранаты есть? — прокричал лейтенант.

Мирон мотнул головой. Обе свои гранаты он истратил ещё раньше на пулемётчика и, похоже, удачно, пулемёт заткнулся и теперь молчал. Немцы опять усилили стрельбу. Лейтенант что-то кричал, морща замызганное небритое лицо.

— Гранаты! — разобрал Мирон. — Гранаты, е…, вашу мать!

Кто-то из солдат приподнялся на локте, метнул гранату, задёргался, прошитый очередью и ткнулся лицом в грязь. Еще одна граната перелетела через бруствер. С той стороны донесся дикий вой. Огонь опять ослаб. Витька обогнул убитого и быстро пополз в сторону немецкого окопа.

— За мной, — прохрипел лейтенант, выбираясь из воронки и пригнувшись до земли, мелкими шагами побежал вперёд. Мирон, прихлопнув для верности на голове каску, рванулся за ним, стреляя на ходу. Он помнил, как перескакивал через убитых, но не помнил, как добежал до окопа и спрыгнул вниз, прямо на живот убитого фрица. Окоп был весь в дыму. Откуда-то выскочил немец с автоматом в руках, в очках под низко сидящей каской. Мирон полоснул его короткой очередью, машинально экономя патроны. Ещё один немец возник непонятно откуда. Мирон дернул спуск, ППШ сухо щелкнул — патроны закончились. Немец хищно ощерился и выстрелил, единственная пуля гулко шмякнулась в стенку окопа. Патроны кончились и у него! Немец резво выхватил запасной магазин. Мирон, подскочив ближе, лихорадочно выдернул сзади из-за пояса отточенную сапёрную лопатку и молниеносно рубанул гитлеровца справа под каску. Отлетело вбок разрубленное ухо, лезвие лопаты вошло немцу в голову почти наполовину. Кровь фонтаном резко хлестнула Мирону в лицо. Немец, задёргав руками, повалился ему под ноги. Мирон вырвал лопату из головы врага и, забыв перезарядить автомат, ринулся за угол. Двое немцев, высокий и пониже, увидев его, шлёпнулись на колени, задрав руки кверху.

— Не стреляй, браток, — крикнул высокий, — мы свои, русские!

— Власовцы, — мелькнуло в голове, и Мирон, не раздумывая, рубанул высокого лопатой по плечу. Лопата с каким-то хряпнувшим звуком вошла в шею, почти что отделив голову от плеч. Мирон успел увидеть ужас, полыхнувший в глазах другого власовца, начавшего сползать по стене окопа. Пар задымился сквозь дыры от пуль на его груди. Сзади выскочил Витька, хлопнул Мирона по плечу.

— Здорово ты его тяпнул лопатой, Мироха, — похвалил Витька, показав крепкие зубы в улыбке. — А чо, правда, русские?

Стрельба вроде утихла.

— Сейчас посмотрим, — пробурчал Мирон и аккуратно положил лопату на дно окопа. Утёр рукавом глаза от чужой крови, нагнулся и, пошарив в нагрудном кармане убитого им солдата, извлёк «аусвайс».

— Кирилл Петрович Скачков, — медленно прочитал он, разбирая немецкие буквы.

— Эй, давай сюда, кто живой — командирским баском выкрикнул из-за угла лейтенант.

Мирон Исаакович сидел в первом ряду актового зала, как его попросил председатель собрания, и слушал выступающих, стараясь не принимать сказанного близко к сердцу. Это давалось ему без особых усилий, всё виделось как в тумане. Пока что выступили шесть сотрудников института. Шесть его коллег. Все говорили то, что от них ожидалось, так сказать, играли по правилам, придуманным не ими. Из зала вяло похлопывали. Все осуждали его, но выползающие из полуоткрытых губ слова не содержали действенных эмоций. А может быть, просто ему так казалось. Люди словно бы произносили заученный без души текст. Мирон Исаакович явственно ощущал, как негромко звучавшие слова не несут в себе реального смысла и бесследно растворяются в воздухе. Впрочем, так оно получилось только у пяти выступавших. Шестой, старший инженер Ефим Фишбейн, звучал на достаточно накаленной ноте.

— Товарищ Гарбер делает вид, будто не понимает, на чью мельницу он льет воду. Приняв самое активное участие в проводах человека, оставляющего нашу родину и уезжающего в Израиль, он ясно показал, что одобряет и поддерживает своего сионистского дружка! Позор!

После Фишбейна выступили еще двое, и опять накал эмоций едва тлел в их непродолжительных речах. В президиуме собрания представитель райкома наклонился к председателю и коротко пошептал ему в заросшее ухо. Тот придвинул поближе микрофон:

— Слово имеет представитель райкома партии товарищ Скачков Антон Кириллович.

Скачков, крупный мужчина лет сорока с одутловатым лицом и мясистыми губами солидно поднялся со стула, не торопясь прошёл к трибуне.

— Товарищи, — начал он, обводя уверенным взглядом вышестоящего работника притихшие ряды простых смертных, собранных в зале по его указанию, — в вашем институте произошло чрезвычайное происшествие, которое следует правильно охарактеризовать. По-партийному правильно. Тут предлагались разные формулировочки. Проступок. Нарушение. Антиобщественное действие. Еще что-то такое… подобное.

Представитель райкома покрутил кистью левой руки с растопыренными пальцами и, выкатив рачьи глаза, помолчал для нужного ему эффекта. В зале стало тихо. Скачков приосанился и рубанул ладонью воздух:

— Я называю это — измена! Сионистский Израиль, лютый враг всего нашего советского народа, оказался для Гарбера ближе, чем мы с вами.

Зал зашумел. Послышались выкрики: «верно», «хватит с ними цацкаться». Выкриков, впрочем, было немного. Мирон Исаакович обернулся, взглянул на лица. Люди отводили глаза.

— Товарищи, — выкрикнул с трибуны Скачков, — предлагаю выразить этому предателю и сионистскому подпевале наше политическое недоверие!

Мирон Исаакович ощутил, как кровавая пелена заливает ему глаза, а сердце гулким молотом яростно колотится прямо под горлом. Он приподнялся на немеющих ногах:

— Это я предатель? Три ранения, контузия, два ордена — предатель? Ты ещё в детском саду манную кашу по харе мазал, когда я фашистские пули в грудь принимал! Ах ты, гнида!

Зал ахнул, кто-то крикнул «Ни фига себе!» Тут же тревожно прозвучал женский голос «Вызовите скорую!», но Мирон Исаакович этого уже не слышал.

Комиссар полиции Ренэ ДеВо чуть приподнял кверху широкую ладонь и выждал целую минуту, приостановив ураган вопросов от трёх десятков возбужденных корреспондентов газет и телестудий.

— Дамы и господа, прежде чем я отвечу на несколько вопросов, позвольте кратко просуммировать все то, что мне известно к настоящему времени. Приблизительно в 18 часов 40 минут в аэропорту Брюсселя, у стойки регистрации пассажиров на рейс Брюссель — Лиссабон молодой мужчина вытащил из дорожной сумки пистолет системы Смит и Вессон Сигма 9 мм и произвел два выстрела, ранив 36-летнюю женщину и ребенка двенадцати лет, граждан Бельгии. Установлено, что пистолет был заряжен магазином с десятью патронами, так что подозреваемый потенциально мог произвести еще восемь выстрелов. Дальнейшая стрельба была предотвращена героическими действиями двух мужчин. Они сумели обезоружить подозреваемого, сбить его с ног и удержать до появления полиции, которая прибыла на место происшествия через полторы минуты. Подозреваемый задержан. Он идентифицирован нами как гражданин Сомали Вахаб Али Махди, обратившийся к властям Бельгии за статусом беженца. Начато следствие. Пострадавшие женщина и ребенок находятся в госпитале в тяжелом, но стабильном состоянии.

— Молодые люди слева от вас и есть эти двое мужчин? — быстро задал вопрос корреспондент «Дэйли Мэйл».

— Кто они такие, комиссар? — поинтересовалась юная представительница «Газет Ван Антверпен», вытянув микрофон поближе к комиссару.

— Будете ли вы классифицировать этот инцидент как теракт? — подняв руку с растопыренными пальцами, выкрикнул корреспондент крайне левого интернет-издания.

— Как долго подозреваемый находится в стране? — спросил кто-то.

— Дамы и господа, — хладнокровно игнорируя вопросы, продолжал комиссар, — я имею честь представить двух мужественных людей, которые пресекли эту трагедию в самом разгаре. Перед вами гражданин Америки Максим Скачков и гражданин Израиля Вадим Гарбер. Хочу проинформировать вас, что комиссариат полиции Брюсселя обратился в наградной отдел канцелярии короля Филиппа с ходатайством о награждении господ Скачкова и Гарбера орденом Св. Леопольда.

Раздались аплодисменты, от которых воздержались представители левых изданий. Светлый шатен и загорелый брюнет выступили вперёд и пожали друг другу руки. Если бы не разный цвет волос и глаз, их легко можно было бы принять за братьев-близнецов.

Григорий ПИСАРЕВСКИЙ