Солнечным весенним утром 1936 года к расположенному на Советской улице Союзу писателей БССР подъехал «газик», и чубатый шофер, за руку поздоровавшись с дежурным милиционером, вошел в двухэтажное здание. Вышел он оттуда с парой чемоданов и в сопровождении трех членов Союза — и не каких-нибудь рядовых, а самых что ни на есть именитых и почитаемых!
Впереди шел народный поэт БССР Янка Купала, следом вышагивали Зелик Аксельрод и Изи Харик — два бессменных председателя секции еврейских писателей. По пути к машине Аксельрод рассказывал коллегам что-то смешное, и те от души хохотали.
Настроение у всех было отличное: белорусские писатели отправлялись на отдых в подмосковный Дом творчества. Впрочем, конечной цели они дожидаться не стали: лишь только шофер посадил своих пассажиров в вагон скорого поезда, так те тотчас же и приступили к полноценному отдыху. Продолжили с утра — уже на месте. И пошло-поехало! Через два дня деньги закончились, и пришлось литераторам идти на почту отправлять телеграмму директору белорусского Литфонда с просьбой о посильной финансовой помощи.
Телеграмма имела следующий вид: «Мир без денег тесен хоб рахмонес Лесин». Эту фразу, написанную «телеграфным языком» без знаков препинания, я в последнее время встречал в сотнях публикаций в Интернете, но еще раньше услышал ее от писателя Валентина Тараса.
Мы стояли вдвоем у могилы литературного критика Григория Соломоновича Березкина на Московском кладбище, и Валентин Ефимович рассказывал мне то веселые, то грустные истории из жизни белорусских литераторов. Это была давняя традиция — в первый день зимы, в день ухода Березкина, прийти помянуть старшего товарища и с грустью заметить, насколько за год уменьшилось число собравшихся.
В 2008 году Валентин Тарас стоял у надмогильного памятника в одиночестве. История об отдыхе трех белорусских писателей в Подмосковье была одной из литературных то ли былей, то ли баек, которыми Валентин Ефимович щедро делился со мной.
— «Хоб рахмонес» на идиш значит «имей сострадание», — объяснил он, видя мое недоумение.
В Подмосковье идиш был не в чести, и продолжение истории могло оказаться трагическим. Пробежав текст телеграммы, бдительная телеграфистка посчитала, что это шифровка, и без промедления позвала скрывавшегося в соседней комнате милиционера.
Девушка действовала так, как ее учили: то, что без труда понимали жившие бок о бок с евреями белорусы, для жителей Подмосковья казалось филькиной грамотой, а значит, чем-то чужим и подозрительным. Нужно было как можно быстрее убедить милиционера, что телеграмма не шифровка, а литераторы не шпионы. Упоминать об идиш в 1936 году не следовало: уже начали закрываться еврейские школы, упразднялись еврейские газеты и журналы. СССР входил в пору открытого антисемитизма.
О том, что сказал писателям милиционер, история умалчивает. Зато известно, что ответил Янка Купала.
— Что ж тут странного? — удивился классик. — Это же наши фамилии! Я Лесин, а товарищи — Хоб и Рахмонес. Белорусские писатели.
— Это вы что ли Хоб? — с недоверием спросил работник милиции у Изи Харика.
— Хоб. Изи Хоб, — подтвердил Харик.
Милиционер мельком взглянул на Аксельрода, понял, что тот вылитый Рахмонес, и отпустил всех троих с миром. В результате телеграмма была отправлена, деньги к всеобщему удовольствию получены, и писатели продолжили культурно отдыхать.
Скорее всего, это был их последний совместный отдых. Изи Харика расстреляли в 1937 году. Зелика Аксельрода — в 1941. Жизнь Янки Купалы закончилась в гостинице «Москва» необъяснимым и подозрительным падением в лестничный пролет еще годом позже.
— Березкин должен был погибнуть вместе с Аксельродом. Перед войной они оба оказались во внутренней тюрьме НКВД «американке». За два дня до захвата Минска немцами колонну политических заключенных вывели за городскую черту и начали расстреливать. Гриша убежал, а Зелик остался… Ну, помянем! — и Валентин Ефимович протянул мне солдатскую фляжку.
Валентина Тараса не стало через несколько месяцев. Рассказ о поездке трех белорусских писателей в Подмосковье я запомнил и, случалось, пересказывал друзьям. Но вот недавно мне на глаза попалась книга «Странники войны. Воспоминания детей писателей 1941-1944». Среди прочих нашел я там и мемуары Тамары Хесиной, дочери тогдашнего директора Литфонда СССР.
Вот что я там прочел:
«…Еще Светлов посылал отцу смешные телеграммы. Например:
МИР БЕЗ ДЕНЕГ ТЕСЕН ГОТ РАХМОНЕС ХЕСИН.
На почте телеграмму не приняли, усматривая в ней тайный шифр. Тогда Светлов привел двух знакомых и показал на одного — это Гот, на другого — Рахмонес, а на себя — Хесин».
История приобретала странный характер. Похоже, задолго до того как жажда одолела наших письменников, она схватила за горло их московского собрата. Надо сказать, автор знаменитой «Гренады» тоже был не дурак выпить!
Почему я уверен, что Светлов бросился «искать сострадания» раньше белорусских коллег, а не наоборот? Да потому что Г.Б.Хесин — фигура совершенно реальная. О нем вспоминает его дочь. О нем пишут Корней Чуковский, Ольга Ивинская, тот же Светлов… А вот с руководителем белорусского литфонда все было куда сложнее.
Уже совсем было отчаявшись найти следы Лесина, я наткнулся на автобиографический рассказ Ивана Шамякина «Литерный паек». В нем писатель вспоминает, как в 1947 году делал свои первые шаги в качестве члена Союза писателей БССР. А еще встречу с тогдашним директором Литфонда БССР… Левиным.
«…Секретарь сельской парторганизации, я никогда и никому не жаловался на свою жизнь. А тут старший товарищ своим отношением вызвал у меня полное доверие, и я признался: плохо живу, не всегда молока маленькой дочке могу купить. И Ковалев (Павел Ковалев — тогдашний секретарь СП БССР ) тут же позвал из соседней комнаты директора Литфонда Мирона Левина, личность легендарную, старейшие писатели долго его помнили. (Но сколько их осталось, старейших.)
— Был вчера на президиуме?
— Павел! Ты кого спрашиваешь? Ты не увидел такую фигуру, как Левин? Я вешу сто девять кило. Как я мог не быть на президиуме?
— Слышал, что говорили про Шамякина?
— Как не слышать! Гордость нашей литературы.
— Ну, гордостью он еще будет. А теперь наша обязанность помочь писателю. Выпиши тысячу рублей и сделай ему литерный паек. Знаешь, к кому нужно сходить?
— Кого ты учишь? Чтоб Левин не знал? Дорогой мой секретарь! Левин знает всех. И Левина знают все. Но письмецо сам сочини. Мы сегодня и сходим с молодым нашим поэтом к дорогому министру».
Вот из Левина и Хесина и родился тот самый анекдотический Лесин!
Мирону Левину выпало работать в послевоенное время. Трудности возникали каждый день и во множестве. Однажды он собрал писателей и сказал, что ему удалось решить их главную проблему.
— Квартиры! — радостно воскликнул кто-то из литераторов.
— Берите выше, товарищи! — сообщил, торжественно поднимая руку, директор Литфонда. — Я, дорогие, дарю вам отдых и покой. Теперь каждого члена нашего Союза ждет персональное место на Военном кладбище!
Шел 1948 год. Народный поэт Беларуси Янка Купала уже шесть лет покоился на том самом Военном кладбище, и подобные проблемы его, понятно, не волновали. Не волновали они Зелика Аксельрода и Изи Харика: до сих пор никто не знает, где лежат их останки и останки многих их коллег по писательскому ремеслу.
Несмотря на все старания Мирона Левина, без могил остались не только белорусские писатели, уничтоженные в 1930-е годы, но и те, кому еще только предстояло быть убитыми в конце 1940-х — начале 1950-х годов.
Помянем!
Оцените пост
(голосовало: 5, средняя оценка: 4,20 из 5)
Загрузка...
