Мише Брифу 70… Уж на кого-кого, а на него тога «юбиляра» ну никак не налезает! Живой слишком, думающий и «неторжественный». Но «фатальные даты и цифры» обязывают – и я затребовал у юбиляра мини-интервью.
Арье. Зачем Вам поэзия?- Михаил. – Всем я отвечаю – потому что ничего другого толком делать не умею и не окончательно уверен, что делаю толком это. – А если серьёзно? – Не знаю, не могу ответить. Это, наверное, мой единственный способ самовыражения. – Но зачем вообще человеку самовыражаться? – Чтобы чувствовать себя человеком. – То есть человек – это существо, которое желает проявить себя вовне? – Наверное, и так можно сказать. – В каком возрасте Вы начали этак самовыражаться? – В 12 лет. А в 13 я уже получил мои первые гонорары и мог на них повести девочку в кино, даже купить ей дешёвый букетик подснежников. И ещё у меня была книжица «юнкора» от молодёжной газеты, по которой я имел право ходить на вечера старшеклассников. – То есть Вы, Миша – опытный охотник за привилегиями?! – Это Вы сказали, Арье. Мне бы не пришло в голову употреблять слово «привилегии» по отношению к себе. – Тогда последний вопрос: что за привилегия быть поэтом? – Я думаю, это только ответственность и обязанность, а привилегий, по крайней мере в моём случае, никаких нет. Это тяжкий труд и гибельная стезя… многие на этом пути споткнулись, пропали… – Раз уж так, вопрос после последнего – а как не пропали Вы? – Я думаю, что я среди пропавших и пропащих. Но поэзия… нет, наверное, стихосложение меня берегло и сохраняло.
Понял, сиречь поэзия – это змеиный яд, но иногда и в умелых руках его можно использовать как лекарство. Пожелаем знатному змеелову Мише Брифу долгих трудовых лет и творческих побед в изготовлении этого целительного яда!
Шлите нам стихи на мейл: ayudasin@gmail.com
Слева – овраг, справа – овраг.
Ну и дорога!
Я негодую: «Сын мой, Абрам,
побойся Б-га!
Ноги изранил я, рухнул без сил,
душу изранил.
Зря ль сорок лет по пустыне бродил?
Где мой Израиль?
Где поклонюсь я святыням своим,
спрячусь от бедствий?
Где мой единственный Иерусалим?
Где он? Ответствуй!..
Справа – овраг, слева – овраг.
Сетуй – не сетуй:
сын мой бездушный, ты точно – Абрам,
не Моисей ты…»
* * *
Бабушку мою, Хану Файвеловну,
все вокруг звали Анной Павловной,
но это еще ничего. Сама она
когда-то училась молитвам, назубок знала Тору,
читала на идиш и на иврите,
а вот младшим дочерям ее
пришлось заканчивать украинскую школу,
где о Торе и Талмуде в их времена
и слыхом не слыхивали.
Бабушка моя кивает своим соседям:
«Их винч айх гэзунд ун гутс,»
а они ей в ответ:
«Гарного вам здоров’ячка, Ганна Павлiвна!..»
* * *
Время
вольные крыла
простирало,
но ушиблось как-то раз,
огорчилось,
занедужило оно,
захворало
и за помощью
ко мне обратилось.
Время, взнузданно, стоит,
не перечит,
привязал его к забору
за стремя.
Время лечит, говорят,
время лечит…
Ерунда!
Я сам лечить взялся
время.
* * *
Что давно в облаках не витаешь?
Или вольный твой норов зачах?
С мерзкой фурией жизнь коротаешь?
Обитаешь в постылых краях?
Сколько душ гнусным рабством убито?
Я восстал, ни пред кем не дрожу!
Каждый день я бегу из Египта,
сорок лет по пустыне кружу.
Пусть горюет душа безутешно,
пусть действительность зла и груба,
лишь одна все же греет надежда,
что в себе изничтожу раба.
* * *
Удача отвернулась от меня,
и я отвернулся от удачи.
Любовь посмеялась надо мной,
и я посмеялся над любовью.
Отчизна покинула меня,
и я покинул отчизну.
Счастье перестало мною интересоваться,
и я перестал интересоваться счастьем.
С чем же я остался?
С кем же мне коротать зиму?
Из цикла «Разлука»
Пропасть нещадно к себе влечет.
Отворотись от любви.
Днепр течет, Иордан течет,
плещут в окна мои.
Тяжко грести на исходе дня.
Смилуйся надо мной.
Было две родины у меня –
нет теперь ни одной.
* * *
На колени пред Прекрасной Дамою
я не брошусь, потому что вечная
там, вдали, зовет меня звезда моя –
путеводная, шестиконечная.
* * *
Наши души, дружище, экспонаты в Саду Камней,
о них ведь расплющиваются даже свинцовые пули.
Столько грязи, приятель, прилипло к тебе и ко мне,
что все сокровенные чувства почти навсегда уснули.
Сегодня промозгло и полумертво за твоим окном.
В такую сиротскую ночь ты и сам полумертв отчасти.
Скорей пробудись, воскресни! Память о счастье былом
тоже порою, представь себе, неугасимое счастье.
Диптих
Памяти Александра Галича
I
Троюродная мать-родина
Надоели твои проклятия,
подлых вывертов чехарда.
Вдруг смогу где-нибудь в Лапландии
позабыть тебя навсегда?
Мне стократ милей одиночество.
Поспешу я в путь не скорбя.
Попрошу мировое сообщество
оградить меня от тебя.
II
Отповедь шамаханской царице
Не гляди на меня томительно,
близ тебя моё сердце спит.
Не нужна мне чужая женщина –
я чужими по горло сыт.
Не мани меня вольной волею,
придержи свой лихой набег.
Не нужна мне чужая родина –
мне свою бы не знать вовек.
Ингеле
Давным-давно, когда я был ещё совсем ребёнком,
моя бабушка Хана звала меня «майн ингеле».
Долгое время я был абсолютно уверен,
что речь в данном случае идёт о ягнёнке,
о ягнёнке и ни о ком другом.
Сами вслушайтесь: очень похоже.
Тем более, что детям свойственно
незнакомые, непонятные слова заменять знакомыми, понятными.
И только гораздо позже, уже в отрочестве,
прокручивая на своём дряхлом, допотопном магнитофоне «Аидас»
контрабандные еврейские песни в исполнении сестёр Бэрри,
я вдруг каким-то шестым чувством понял и осознал,
что бабушка моя вовсе не ягнёнка имела в виду,
называя меня «ингеле», а называла меня моя бабушка
ласково «ангелочком» – только по-еврейски, на идиш.
Больше меня так никто никогда не называл.
А причину моего запоздалого прозрения
объяснить, к сожалению, достаточно легко и просто.
В мои давние детские годы я крайне мало был наслышан об ангелах,
потому что и в садике, и в школе, и по репродуктору
об ангелах речь почему-то не заходила, все больше там вещали
о братской солидарности трудящихся всех стран
или же о несокрушимой победе коммунизма во всем мире,
а вот об ангелах и других обитателях небесных сфер – ни словечка.
Атеистов из нас растили, мракобесов, воинствующих безбожников.
Что же касается языка идиш,
то бабушка моя Хана умерла, моя мама Доня умерла ещё раньше,
а больше никто в нашей семье языком идиш не владел и не владеет,
невостребованным он, к несчастью, оказался в тех краях,
откуда я и многие мои соплеменники родом.
Да простится нам, если это возможно, наше невежество,
наше полное незнание «мамэ лошн» – родимого нашего языка.
Бабушка, родная, прости меня, пожалуйста…
Мама, прости меня тоже…
* * *
Представляю известную нацию,
Не приемля суму и тюрьму,
Я задумал, брат, репатриацию –
На пути я
к себе самому.
Мчу без устали, страха не ведая,
Праотцовскую веру храня.
И мои небеса заповедные
от невзгод
охраняют меня.
Возвращение в Иерусалим
В будущем году – в Иерусалиме…
Ни себя, ни других не жалеем,
по-советски живём: напролом.
Не затем ты родился евреем,
чтоб долбить свою душу кайлом.
Но пришлось моим братьям, однако,
ад пройти до конца по своим
да чужим ненавистным баракам,
превратиться в искрящийся дым.
Лагеря… Крематории… Бомбы…
Миллионы взывают с небес…
Даже Данте представить не мог бы
изощреннее ада, слепец…
Ни любить, ни щадить не умеем,
каждый мрачен и жестокосерд.
Не затем ты родился евреем.
чтоб молиться на молот и серп.
То орудья в руках изувера,
что еврейскую губит семью.
Серп и молот – чужая химера,
как и все в этом гиблом краю.
Отправляйся ж, покуда не поздно,
в те места, где ты сможешь любить,
чтоб в просторах своих шестизвездных
ты успел равноправным побыть.
Здесь беду и нужду одолеем
и еврейство своё отстоим…
Для того ты родился евреем,
чтоб вернуться в Иерусалим.
Оцените пост
(ещё не оценено)
Загрузка...
