Еврейский Мир

Кара-Мурза-старший о предполагаемых отравлениях своего сына и о мнении израильских токсикологов о природе яда, обнаруженного в его организме.

Владимир Кара-Мурза-младший выписан из реанимационного отделения 7 клинической больницы Москвы, куда он попал в начале февраля после второго, как предполагают родственники, отравления неизвестным ядом, и переведен в обычную палату.
В первый раз политик попал в реанимацию с признаками отравления неизвестным веществом в мае 2015 года. Вторая экстренная госпитализация пришлась на начало февраля этого года.
«Настоящее Время» беседует с отцом координатора «Открытой России», журналистом Радио Свобода и ведущим программы «Грани времени» на канале «Настоящее Время» Владимиром Кара-Мурзой-старшим.

— Начнем с истории болезни вашего сына годичной давности. Сейчас в семье вы понимаете, что произошло?
— Я думаю, что прав Владимир Александрович Гусинский, который из-за того случая сказал Вовке: «Тебя отравили в самолете Казань-Москва». Это самый удобный способ, чтобы с человеком расправиться. Подходит к тебе стюард, которого никто не знает, дает тебе кофе, и на утро тебя уже больше нет, как человека, на земле.
Тогда был рейс Казань-Москва. А сейчас был маршрут Тверь-Москва. Вот только я не знаю, как он ехал, потому что он ехал на чьей-то машине. Но там был маленький банкет после показа фильма «Немцов». Могли там то же самое сделать.
Я уже не могу больше: если он опять останется в России – это невозможный вариант для нас с женой (его мамой — я имею в виду). Невозможно, когда боишься за него каждый день.
Первый случай был до того как он снял фильм про Бориса Немцова: 25 мая 2015 года, когда еще никакого фильма не было, в феврале Борю только убили. Я думаю, что там были фигуранты «списка Магнитского». Возьмите список и проверьте всех, кто там был: кто из этих людей 24 мая звонил из Москвы в Казань – и все, можно сразу забирать. И кто из них звонил из Москвы в Тверь 1 февраля этого года. Вот если совпадут эти фамилии – все. Я думаю, что это был или Бастрыкин или Чайка – могу им это прямо в лицо сказать.

— Но, тем не менее, как такового расследования не было?
— Не было. Мне, как отцу, который с ним был все дни тогда и все дни сейчас, никто не позвонил и не попросил дать показания. Вот у нас Следственный комитет виден из окна – находится на Бауманской. Ну что мне дойти пять минут? Я бы им сказал, кто его хочет убить и за что.

— Чем они мотивировали отказ?
— Это не отказ, я не пытался. Они просто не приглашают меня и все. Никто повестку не прислал, никто не позвонил. Один раз мне позвонил участковый по району Хамовники, где находятся РИА Новости, где Вовка упал. Участковый начал следствие. А потом он мне говорит: «Мне все запретили, и все материалы у меня отобрали».
Я считаю, что несложно найти, кто из чиновников этих двух ведомств звонил в тот раз в Казань, а в этот раз – в Тверь. И кому оттуда оба раза отчитался несостоявшийся убийца. Я считаю, что никаких других следственных действий не надо предпринимать. Не надо арестовывать у меня счета, телефоны отбирать, компьютер мой похищать – не потребуется.

— Володя был помещен в Первую Градскую больницу…
— Нет-нет, тогда не так было. Его по «скорой» отвезли в больницу №23 Медсантруда – это напротив кинотеатра «Иллюзион», в начале Радищевской улицы. И сказали, что нужна пересадка сердца. Спросили, есть ли у меня знакомый кардиолог. У меня есть коллекционер такой – Миша Алшибая, который собирает картины современных художников – в частности, Врубеля. Я ему позвонил, и он говорит: «Вези его ко мне в Бакулевский центр». А Бакулевский находится справа от Первой Градской во флигеле.
Я его привез, а Миша мне говорит: «Это не наш пациент, у него сердце, как у космонавта. Давай его быстро через двор во вторую реанимацию». Главврач посмотрел и говорит: «Срочно ставим гемодиализ и искусственную почку, а иначе ему кранты через пять минут».
Слава Б-гу, от него через двор – шестая и восьмая реанимации, где главным врачом тогда был Проценко, который сейчас лечащий врач у сына в 7 больнице. Они поставили, и он говорит, что еще бы пять минут – и все. Женя и Лена – жена и мама, обе в Америке были в то время – поехали к нам.
Я сел с ним рядом (он, конечно, ничего не понимал уже, лежал в коме) и говорю: «Вов, если мы не дотянем до приезда или Жени, или мамы, нас просто не поймут». Такая вот формулировка у нас возникла: если кто-нибудь из нас дуба врежет, то нас просто не поймет никто.

И он дождался их, жив до сих пор. А тогда у него отказали сердце, почки, печень, желудок, поджелудочная, легкие и головной мозг. Тогда его откачали, прислал Ходорковский за ним самолет, и он уехал в Америку. У меня есть видеосъемки, как он там лечился.
И вот он опять вернулся. И опять вокруг Бориной смерти. В тот раз было через два месяца после нее, а сейчас за два месяца до Марша памяти. Марш Вовка готовил.

— Чем можно объяснить, что диагноз не смогли поставить и французские врачи?
— Я был в Израиле и видел людей, которые пересылают Вовкины материалы – я тогда отрезал у него ноготь с ноги и руки, прядь волос (для анализа ДНК). И один из тех, кто этим занимался, сказал мне, что есть во французских пробах яд, но непонятно, какой это яд, потому что он разложился. Остались только соли металлов, как у Саши Литвиненко и Юры Щекочихина.
Очень не хочется, чтобы это был похожий яд, потому что те двое умерли, а сын мой жив.

— После того как Владимир выписался из больницы в первый раз, как он себя чувствовал и чем занимался?
— Выписался – это очень мягко сказано. За ним приехала такая усиленная реанимашина. То есть не московская «скорая помощь», а такая, какую я видел в Израиле. Там можно жить, даже если она утонет. Еще неделю будет цела.
Она подъехала прямо к трапу самолета во Внуково, и он тут же улетел в Америку – без пересадок 10 часов летел.
У него долго не работали правая рука и правая нога. И когда он в очередной раз приехал, я познакомил его с моей «иглоукалывательницей» Людмилой Яковлевной, которая у нас в поликлинике работает. Он тогда поверил в иглоукалывание, и в Америке, где много специалистов – корейцев, китайцев, у него заработали рука и нога.
Он ходит без палочки и играет на гитаре. Играл, вернее, потому что в этот раз мы еще не пробовали после реанимации. Если бы он там сыграл на гитаре, я бы в соседнем дурдоме лежал (смеется).
Ровно год ушел на медицинские вещи. Потом он начал снимать фильм про Борю – это очень затратная работа, и морально, и нравственно. Он успел его сделать ко дню рождения Бориса и 9 октября показать в Берлине, где выступал пианист Юрий Мартынов, который играл «Ноктюрн» Шопена в память о Борисе Немцове. Вовка – председатель благотворительного Фонда имени Бориса Немцова.
— У вас с матерью Володи не было желания отговорить его от политики?
— Что значит «желания»? И его жена, и моя жена, и его мать, и моя мать – четыре женщины просили его на коленях, чтобы он не приезжал больше в страну. Нет, вот он живет на Новокузнецкой опять, здесь его и траванули.
Слава Б-гу, в тот вечер, 2 февраля, он поехал ночевать к родителям своей жены. Потому что если бы он остался у себя, и никого бы не было в доме, мы бы сейчас так спокойно не разговаривали.
А так он к ним, слава Б-гу, поехал. Люся видит, что он ничего сообразить не может, жалуется. Она сразу по «скорой», потому что знает симптомы. И хорошо, Проценко в машину позвонил и сказал, что он теперь главврач не в Первой Градской, а в седьмой, на Коломенской. И сразу таксист развернулся, как Примаков над Америкой, и поехал на Коломенскую. Там Проценко спустился и вколол ему что-то такое, от чего Вовка, видишь, сразу вернулся с того света.

— Но вы говорили с ним? Ведь он приезжал в Россию для презентации фильма.
— Конечно. Но он меня не слушает никогда, говорит: «Пап, а ты слушался нашего дедушку Алешу? И я не буду тебя слушаться. Я хочу за Бориса отомстить». Но я за то, чтобы Вовка жив остался.

— Что произошло во второй раз? Когда мы говорили по телефону через несколько часов после госпитализации, вы сказали, что это могут быть последствия первого отравления.
— Нет-нет. Мне врачи после этого сказали больше медицинскую часть не комментировать, потому что, говорят, вы какие-то псевдонаучные исповедуете взгляды. Но Женя, его жена, сказала, что это совсем новый яд, более свежий и более сильное его действие. Но они уже знали, что это может быть, поэтому они не потеряли двадцать часов, которые мы потеряли в первый раз, когда хотели ему сердце пересаживать. Они сразу ему вкололи то, что надо, вывели токсины, и у него почки заработали на пятый день.

— Я правильно понимаю, что это произошло в Твери?
— Да, или в Твери, или когда он ехал из Твери. Я не знаю, где он там ел. Но я у него спрашивал, он мне сказал, что он на банкете. Он называл это словом «банкет». То есть это не просто так было.

— Что происходило в больнице в первый день?
— В больницу меня впустили. Мы приехали туда, он лучше выглядел, хотя когда твой ребенок пытается поднять к тебе руки, не может и падает, даже если ему 35 лет, все равно сердце рыдает.
В тот раз ему так больно было, что он успел, пока я ехал, все губы разжевать так, что от них осталась только кровь. Пока они наросли – прошел месяц. Но тут хотя бы этого не было, потому что ему сразу дали обезболивающее, поставили капельницу и ввели в искусственную кому. Опять температура подскочила, потому что воспаление, опять гемодиализ, искусственное дыхание, вентиляция легких. То же самое дежавю.
Какое-то такое безобидное слово «дежавю», а от него хочется застрелиться, когда оно касается твоего сына.

— Вы только что вернулись из клиники…
— Мне поначалу врач Проценко запретил появляться в палате, потому что, говорит, и он плачет, когда ты выйдешь, и ты какую-то ерунду порешь. И меня не пускали два дня. А сейчас я приехал, захожу в коридор (берет газету), вижу, он у окна сидит. «Привет», – и дальше читает.
Все, значит, это мой Вовка, который по третьему разу начал на родителя поплевывать свысока. Ладно, пусть так будет. Я рад. Лишь бы он был жив.

— Его сейчас из реанимации должны перевести в обычную палату?
— Ну, конечно, ему там нечего делать.

— Вы в семье будете настаивать, чтобы он покинул Россию?
— Конечно. И даже не покинул Россию, а чтобы ему дали ту же работу в «Открытой России», но чтобы его кабинет был, например, или в Женеве, или в Праге, как у нашей Оли Писпанен (Кюлле Писпанен – пресс-секретарь Михаила Ходорковского), или вообще в Америке – в Конгрессе, потому что, видели, как Конгресс отреагировал на его ситуацию.
Все его там знают в лицо, весь зал встал когда Маккейн читал молитву. Он знает всех сенаторов, он прекрасно говорит по-английски, и он был бы там полезней, чем здесь. И там же будет пополнять «список Магнитского», и «список Савченко» он составляет, и «список Немцова» – тех журналистов, которые способствовали тому, чтобы Бориса застрелили.
Вот сейчас марш пройдет, и мы поймем, кто кого. Опять же выборы Путина на будущий год. Вовка, конечно, хотел бы участвовать в выборах, но он не имеет права, потому что у него английский «картон», он английский подданный.

— Он хотел бы участвовать в качестве кандидата в президенты?
— Конечно, конечно. И в президенты, и в Думу он участвовал бы. У них же 15 человек баллотировались, включая Машу Баронову. Но ни один не попал. У них попали только несколько человек в местные собрания: в Заксобрание в Питере, еще несколько человек в других местах. А в большую Думу никто не попал.
И поэтому Вовка сейчас будет помощником депутата питерского Заксобрания Бориса Вишневского. То есть его нельзя будет бить только на территории Ленинграда и Ленинградской области, а в Москве всегда можно. (Смеется).

— Как в семье отреагировали на заявление Маккейна в Конгрессе, и знает ли сам Володя о заявлении?
— Боюсь, что не знает. Женя и Лена боятся, что он будет волноваться. Вот когда он его увидит, он поймет, что лучше уж он там будет работать, чем в Москве.

Андрей КОРОЛЕВ
isrageo.com

Оцените пост

(голосовало: 6, средняя оценка: 4,00 из 5)

Загрузка...

Поделиться