На смерть поэта

Прочёл статьи Марка Эпельзавта про убийство Владимира Высоцкого — и «словно холодом пахнуло», говоря словами убиенного. Побежали мысли о судьбах поэтов, про «сколь верёвочке ни виться», о том, что «есть, есть высший Судия, он ждёт»… Хотя это уже Лермонтов, у которого я одолжил заглавие. И вылилось всё в небольшое стихотворение. Им и начну.

На смерть Высоцкого

Не суждено поэту умереть
В своей постели — слишком много чести!
Поскольку трудно спетый звук стереть —
То быть ему предметом чьей-то мести.

Всегда найдётся алчущий сатрап,
Всегда найдётся верных слуг когорта.
Расскажут после: был здоровьем слаб,
Ну а посмертной славы хоть до чёрта.

Так помни, это твой удел, певец —
Ты каждым словом ввысь вздымаешь стрелы;
И знай: хранит тебя один Творец,
Переменяя яды и прицелы.

Есть время песен — есть и час расплат.
Пунктиром по Земле твоя дорога.
И лишь тогда поэт не виноват —
Когда ожил в нём песней голос Б-га.

Несколько слов о своём личном интересе. Хотя нет, сперва — широкая картина. Маслом. По холсту. Вы только посмотрите на официальные даты жизни Высоцкого! 25 января 1938 — 25 июля 1980. «Опять двадцать пять», от пика Большого террора — до взлёта террора подспудного, слегка замаскированного и, конечно, куда менее масштабного. Зато — с точно поставленными целями.
С конца 79-го началась «новая эпоха в жизни советского человека». Войска вошли в Афганистан. Помню песню Вознесенского — Рыбникова в популярном мюзикле «“Юнона” и “Авось”»: «Есть апостольское число, для России оно 12». Что там думают апостолы — коих, знамо дело, двенадцать, как в поэме Блока — того не ведаю.
А вот что добрым обычаем у Советов стало выгуливать танки за границу примерно раз в 12 лет — анатомический факт. Хотя иногда линейный цикл нарушался и зачем-то — зачем, видать, только апостолам ведомо, — оружие обращалось на супостата внутреннего.
1920 год — Польский поход. 1932 — Голодомор на Украине — параллельно с максимальной, пиковой на графике продажей советского зерна и картин Эрмитажа на мировом рынке (за оружие). Громили власти на этом вираже «апостольского цикла» врага внутреннего — незалежное «кулачество», деревни войсками окружали, чтобы граждане спокойно вымерли. 1944 — честь и хвала, вытолкали за границу немцев. 1956 — Венгрия. 1968 — Чехословакия. 1980 (на 6 деньков, однако, поторопились, «в священный день 25 декабря» почали) — Афганистан. Вообще-то и Польша в планах была, в смысле «братской солидарности трудящихся» заместо её неразумной «Солидарности», но злые душманы отвлекли. Как чехи в 68-м от коварных исраэлитов.
Считать ли следующим номером в цикле чеченские события 91-го года и далее — с выводом-бегством российских войск из новообъявленной республики как раз в 92-м — не знаю. Может, это, наоборот, Чечня завоёвывала Русь и гнала её домой? Благо в аккурат под 92-й Союз Нерушимый таки порушился. Или лучше зачесть в формулу пик Большой алии, пришедшийся тоже на 92-й, с которого началась «русификация Израиля»? Может быть, она и есть очередная интервенция? Да, со мною в 92-м летел в Израиль «на постоянку» один из создателей «Скадов», он сказал: «Когда мои ракеты полетели на голову моей дочери и внуков (из Ирака в 91-м) — во мне всё перевернулось». Может быть, всё оттого проще — многовато тогда уехало военных конструкторов, и танки завязли в собственной грязи? Или их продали обеим сторонам карабахского конфликта?
Итак, апостольство так и прёт. Наружу. Не зря же своего самого известного апостола — Сергея Иваныча Муравьёва-Апостола, руководителя восстания Черниговского полка — Родина-мать повесила в числе пяти особо зловредных декабристов. Впрочем, всё это лирика. Но при чём здесь Высоцкий?
Пришло-таки время рассказать о личном интересе. Но сперва доложусь, что считаю Владимир Семёныча одним из лучших русскоязычных поэтов вообще. В мою личную «тройку призёров» входят ещё Пушкин и Мандельштам. Они плавно разместились через пятёрочку: Пушкин прожил 37, Высоцкий — 42, Мандельштам — 47. Как рыдал (о Рылееве) друг первого из них, Кюхельбекер: «Горька судьба поэтов всех племен. Тяжеле всех судьба казнит Россию…»
Не настаиваю на своей классификации, хотя косвенное подтверждение вы найдёте в записи Иосифа Бродского на подаренной им Высоцкому книге: «Лучшему русскому поэту в России и за её пределами». Есть у меня несколько стихотворений его памяти. А теперь, доверяя версии Эпельзавта, могу прибавить жирную метку к прощальным конвульсиям власти геронтократов в том 1980-м — к Афгану, аресту Игоря Корчного, репрессиям вокруг московской Олимпиады… И готов логику Марка из личного опыта подтвердить.
Я сам тогда маленько «попал под раздачу». Хранится в моём архиве фото: мы с приятелем, Колькой голопузым, позируем в больничных халатах, стоя на пяти олимпийских кольцах в лапах огромного медведя. Помните, того «единственного еврея, который был допущен на Олимпиаду — Мишки-Талисмана»?
Это уже прощальные денёчки эпопеи — мы оба, посудомои-ударники, перед выпиской-комиссовкой. Промежду сотнями вымытых мисок верховная воля уже дозволяла нам свободно шляться по территории родного Скворечника. В смысле — 1-й Ленинградской психиатрической больницы имени Скворцова-Степанова. Тогда меня, круглого отличника, со скандалом и позором изгнали из родного Политеха имени другого славного революционера — Михал Ваныча Калинина. Представляете счастливое детство советского пионера: школа имени Кирова, Дворец пионеров имени Жданова… ну и упомянутые… Упирался я изрядно, спортивными регалиями потряхивал — а эти покруче военных шли, подвигами морковкоуборочными заклинал (тогда ещё не научился халтурить).
Ничего не выручило. Даже помощь шахматистов по разным их каналам — ибо проявил я, какой-то там чесс-мастеришка, строптивость и очень мелкой, ситуативной справедливости похотел. Правда, от маячившей невдалеке тюрьмы хлопоты тренеров, кажется, вашего покорного оградили, так что жизненный опыт остался покуда неполным. Много позже лишь узнал я причину принципиальности отдельных институтских властей — воровство вокруг денег «на сельхозработы» шло изрядное, вот и боялись боссы, что скандалист может их самих до тюряги довести.
Свистнули и в военкомат — поскорее забрать смутьяна в Краснознамённую. А шо там — евто ж новеллу писать надо, может, когда и сподоблюсь. Дрожи, бравый солдат Швейк! Следующий логичный шаг — «на перевоспитание» в психушку. Как ни пытался я, пронюхав, с кем на беседу вызван, психиатру на выбор предлагать — решить шахматный этюд, матзадачу, стих на ходу экспромтом настрочить — приказ есть приказ.
Военное наше, 14-е отделение психушки соединяло прелести армии и психбольницы. Наказания и лечения шли там строго параллельно — в основном лошадиными дозами лекарств. Мне повезло, очень приличная женщина-майор врач попалась, тайком отменила прописанный начальником «курс», после коего в гроссмейстеры едва ли пробился бы. Однако едину дозу всё-таки успели вкатить… для ознакомления. Это между строк, насчёт болезни Высоцкого, которую нашими родными шприцами вызвать и усугубить было — в два счёта.
Но преимущество у больницы великое — на моей кровати в коридоре перед сортиром собирался философский клуб. Говорили открыто и свободно, дальше уже не сошлют. Умные ребята, в основном тоже отправленные на перевоспитание. Рассказывали про издевательства в этом отделении над настоящими диссидентами… Тоже тема для отдельного романа.
Так вот, я-то вкусил прелести системы сравнительно кратко и в дозах гомеопатических. Хотя хватило, чтобы через 2 года, когда преставились лично Брежнев и во дни траура по ём моя маленькая собачка Флорик, оплакивать только четвероногого. Нет, вру — встал я тогда на унитаз что-то достать из шкафчика, поскользнулся… Вот это был траур так траур! Представляете душераздирающую сцену — пылкий вьюноша рыскает по городу, все 4 траурных дня мучительно ищет дефицитный унитаз… Символика, однако.
А вот уж Высоцкий, живший в самом центре общественного внимания (и попечения «недрёманного ока»), обитал на передовой. И советчину он нехотя лопал большими ложками. Всенародный любимец, всё более открыто проявлявший свою фронду и, видимо, собиравшийся хоть на время смыться на Запад, совсем, понимаете ли, был «советскому народу не нужен». Но и засунуть такого попросту в Кащенко либо отправить к душманам маршевой ротой — кишка тонка, несподручно. Пришлось по-умненькому.
Еще пара личных ассоциаций. Вознамерился я разок, на претендентском матче Каспаров — Белявский в Москве Белокаменной, перейти из сектора в сектор, с мамой Гарика словечком перекинуться. Тут же вырос человек в штатском. На мой недоумённый вопрос, почему шахматист не может подойти к знакомому, ответ последовал афористический: «Вы не понимаете, у нас режимное мероприятие». Умри, лучше не скажешь! Для этих… защитничков всё было «режимным мероприятием». Хоть высылка Сахарова, хоть убийство Галича, хоть разметка травы на газоне. Бумажный дух «святого апостола Ежова», идеального бюрократа-исполнителя советского типа, появлялся над державой куда чаще, чем через долгие 12 лет. Разок этот дух вывел меня из зала с заломанной дланью в уже более вегетарианском 86-м — тогда я, готовясь в пресс-бюро матча Каспаров — Карпов поведать миру подноготную очередной партии, нагло раскрыл карманные шахматы в дальнем конце зала… И откуда эти 2 хмыря вынырнули в мгновение? Оказалось, в «режимном мероприятии» пользоваться шахматами нельзя.
Москва тогда перед Олимпиадой опустела, без прописки местной или какой-то особой бумажки в неё не пускали; в спортивные роты до конца Олимпиады солдат не переводили, отпуска отменены, всё замерло. Диссидентов высылали, да так, чтоб не ближе 101-го километра от Москвы благословенной. 50 стран отказались прислать делегации — после вторжения в Афган; больше, чем давеча не явилось на шахматную Олимпиаду к гостеприимному Каддафи! Это сейчас, после «миротворца» и «лауреата мирного Нобеля» Обамы все знают, что бомбить какую-нибудь Сирию-Ливию с одноимёнными Ираками позволено всем желающим. А тогда с отвычки оно казалось в диковинку.
Но поскольку известно, что «О спорт, ты мир!» — требовалось от искусствоведов в штатском провести «режимное мероприятие» без сучка и задоринки; понаехало, знаете ли, импортных журналюг… Высоцкий же, крепкий на язык и возмущённый Афганом и высылкой Сахарова, в оное «мероприятие» ну никак не укладывался…

***

Вот наконец и личный интерес. Вопрос — когда человек становится «голосом Б-га»? Высоцкий им, несомненно, был, и немало заслуг его в том, что через поколение люди стали возвращаться ко Всевышнему.
Спорят, был ли он сам крещён, спорят, был ли «неканонически верующим». Находят в огромном богатстве его песен доказательства и того, и иного, и третьего. И ещё чего угодно — многие стихи рождались и уходили вместе с настроением. Мне видится, что некоторые из строк не способен бы был создать человек, не ощущающий сердцем несомненности Создателя. По крайней мере, в момент написания. Вот, например:

Душу, сбитую утратами да тратами,
Душу, стертую перекатами, —
Если до крови лоскут истончал —
Залатаю золотыми я заплатами —
Чтобы чаще Г-сподь замечал!

Или:

Я тогда по полю, вдоль реки.
Света — тьма, нет Б-га!
А в чистом поле васильки,
Дальняя дорога.

Или вот прощальное, незадолго до смерти:
Мне меньше полувека — сорок с лишним,
Я жив, тобой и Г-сподом храним.
Мне есть что спеть, представ
перед Всевышним,
Мне есть чем оправдаться перед Ним.

И возрождение еврейской «тшувы», движение возвращения к своим корням, к своему Завету — изрядно ему обязано. Его песни слушали на своих полуподпольных тусовках первые «еврейские диссиденты». Высоцкий учил странным вещам: что можно и должно быть самим собой; что по общей колее далеко не уедешь; что думать, слышать и верить — можно. Даже тому учил (это принцип Торы), что всё одушевлено — от истребителя до волка. И что человек своими деяниями и стремленьями вертит мир («землю тянем зубами за стебли…»). От него веяло свободой… «Не читай “харут” («высеченные» — слова Десяти заповедей на скрижалях), а читай “херут” (свобода)».
Ой, какая это опасная профессия — быть настоящим поэтом! Во-первых, твоё дело — не ответы, а вопросы. Ответит пусть читающий-слушающий. Иначе это станет не его, а твоим ответом. А зачем «чужой ответ» ему тогда?
Во-вторых, если наложишь на кровоточащую душу заплатки, не просочится из-под них Его голос. Какою силою духа, какою мудростью ума и сердца надо обладать, чтобы выжить в полёте над океаном бушующей жизни! От бурления в котлах которой тебя, как и любого, никто не освобождал. Я знаю немало парапсихологов, кончивших дни куда раньше отмеренного срока — ибо заглядывать за полог должно с величайшей аккуратностью.
Тем более — настоящему поэту. Есть в этом нечто от «руах акошеш», духа святости. Или — духа тьмы? Возможно ли пробежать по-над лезвием блистающего меча — если нету в руках верного путеводителя и компаса? И с ними-то тяжко… вспомните судьбу Шломо Карлебаха. А уж он-то был знатоком Торы и пел, чтобы приблизить сердца к Отцу Небесному…
Сказано у Высоцкого: «Задержимся на цифре 37 — коварен Б-г…» Нет, Творец-то как раз не коварен — но как, не зная Его путей и желаний, лишь урывками предугадывая их — прожить, сотворить и выжить в таком свете, в такой беспощадной истинности — которая открывается порой настоящему поэту? Шире — любому искреннему, открытому и ищущему человеку.
Царь Давид жил ровно 70 лет. По мидрашу, ему их подарил, отщипнув от жизни своей, лично Адам. В одном из псалмов говорит псалмопевец: «Я выкидыш», — такова должна была быть его судьба: умереть нерождённым.
И каждый день настоящего поэта — это дар Адама. Наверное, это дар на условии — быть Голосом. Сказал некогда, на заре мироздания Адам: «Голос Твой услышал я — и спрятался». И отдал дольки своей жизни тем, кто готов — не спрятаться. Даже — во тьме бесовского атеизма. Даже когда «друзья» — сотрудники органов зверства и, словно маски в кошмарном сне, только и ждут приказа, чтобы наброситься. Даже если «недрёманное око» вопит голосом гоголевского Вия: «Поднимите мне веки!»… Все эти годяевы-негодяевы и федотовы со своими кукловодами когда-то исчезают, как тени. Остаётся — подвиг Высоцкого. Спасибо тебе, поэт!
А ведь, подумалось мне, каждый, кто действительно хочет быть человеком — поэт. Спасибо Создателю, бросившему нам в бурный океан «верёвку и трап» Торы — выпрямить и продлить плаванье. Посмотрите, как часто долги дни её мудрецов. И под и за сто лет творят они, пишут, учат, направляют детей. Да будет благословен Защитник всех поэтов!