В окопы невидимых фронтов тайной войны, которую вел КГБ против западных спецслужб и против так называемых диссидентствующих элементов, было рекрутировано бессчетное количество агентов. Все они — представители уникальной российской прослойки, интеллигенции. Золотой фонд нации.
Не все знаменитости из числа творческой интеллигенции Советского Союза, которым делались предложения вступить в тайный «орден осведомителей», находили в себе силы отказать вербовщикам. Но всенародная любимица Фаина Раневская преуспела и в этом…
Существовало расхожее мнение, что народная артистка СССР Фаина Георгиевна Раневская, будучи весьма рисковой женщиной, однажды не побоялась даже отклонить предложение, сделанное ей генерал-лейтенантом Грибановым, начальником контрразведки Советского Союза. Предложение сотрудничать с органами госбезопасности.
Начнем с того, что не Грибанов делал ей это предложение. Олег Михайлович при всем своем маленьком росте обладал недюжинной гипнотической силой и всепокоряющим даром убеждения — неспроста подчиненные называли его «маленьким Бонапартом». Кроме того, Грибанов в интеллигентских кругах слыл «укротителем» Будапештского восстания 1956 года, поэтому одно упоминание его фамилии априори подавляло волю собеседника.
В силу своей занятости и других обстоятельств Грибанов на встречу с Раневской послал молодого опера по фамилии Коршунов. Предполагалось, что это будет моментальная вербовка в лоб. Предполагал, как выяснилось, Грибанов, а располагала Раневская. Потому что проявила она себя не только гениальной сценической артисткой, но и величайшей актрисой по жизни, обведя Коршунова вокруг пальца, как мальчишку. В общем, бестия, а не женщина!
Мечта ее детства
Коршунов начал вербовочную беседу, как тогда было принято, издалека. И о классовой борьбе на международной арене, и о происках иноразведок на территории СССР поведал собеседнице. Невзначай напомнил также о долге каждого советского гражданина независимо от профессиональной принадлежности оказывать посильную помощь органам государственной безопасности в их ратном труде по защите завоеваний социализма. Словом, подал Коршунов себя в наихудшем свете — выступил в роли лектора сельского клуба, а не вербовщика. И великая актриса его сразу раскусила, догадалась, к чему клонит ее визави, но виду не подала.
Стукачество в артистической среде, к сожалению, имело место даже при царях, было частым явлением. Весь бомонд, не таясь, обсуждал его. Оно было притчей во языцех. Так что это Коршунов считал, что он ведет игру с закрытыми картами, имея старшие козыри на руках… Для нее все его потуги были секретом Полишинеля.
Вслушиваясь в страстный монолог Коршунова, Раневская прикидывала, как ей элегантней уйти от предложения, которое, конечно же, должно последовать в заключение пламенной речи гэбэшного трибуна.
Сначала она провела кинжальную разведку боем. Спросила: «Молодой человек, а где вы были раньше, когда я еще не успела разменять седьмой десяток?»
«Что вы, Фаина Георгиевна! — замахал руками Коршунов, которому показалось, что пароход уходит от причала прямо на его глазах. — Вам больше тридцати никто не дает, поверьте… Вы — просто девочка по сравнению с другими артистками вашего театра!»
Коршунов, предвкушая оглушительный триумф после исполненной увертюры, даже не заметил, что допустил роковую оплошность, назвав Раневскую девочкой. Назвать девочкой знаменитую актрису, которая ему по возрасту годилась в матери, это верх бестактности!
А Фаина — ничего. Девочка я для вас, ну что ж, значит, девочка. Так тому и быть. Женщине, в конце концов, столько лет, на сколько она выглядит…
Закуривает она очередную «беломорину», хитро прищуривается и при этом так спокойно говорит: «Мне с вами, молодой человек, все понятно… Как, впрочем, и со мной тоже… Без лишних слов, заявляю: я давно ждала этого момента, когда органы оценят меня по достоинству и предложат сотрудничать. Я лично давно к этому готова. Н-да… Разоблачать происки ненавистных мне империалистических выползней… Можно сказать, что это — мечта моего детства. Но… есть одно маленькое но!
Во-первых, я живу в коммунальной квартире, а во-вторых, что важнее, я громко разговариваю во сне. Вот и давайте, коллега, а по-другому я вас, молодой человек, и не мыслю, с тех пор как мы встретились. Да, вы — мой коллега! Так вот, давайте вместе, по-чекистски поразмыслим.
Представьте, вы даете мне секретное задание, и я, будучи человеком обязательным и ответственным, денно и нощно обдумываю, как лучше его выполнить, а мыслительные процессы, как вы, конечно, знаете из психологии, в голове интеллектуалов происходят беспрерывно — и днем, и ночью…
И вдруг! И вдруг ночью, во сне, я начинаю сама с собой обсуждать способы выполнения вашего задания. Называть фамилии, имена, клички объектов, явки, пароли, время встреч и прочее… А вокруг меня соседи, которые неотступно за мной следят вот уже который год кряду. Они же у меня под дверью круглосуточно, как сторожевые псы, лежат, чтобы услышать, о чем и с кем это Раневская там по телефону говорит! И что?
Я говорю вам о своих недостатках заранее и честно… Если я ошибаюсь — поправьте меня, уберегите меня от совершения в будущем роковой ошибки! Я бы даже сказала — от непредумышленного предательства… Но что делать, если мои родители передали мне такой порок — громко разговаривать во сне? Я уже обращалась к врачам, к светилам медицины — все пустое, ничего поделать не могут. Никакие снотворные и транквилизаторы не помогают. Может быть, у вас, товарищ Коршман, извините, товарищ Коршунов… имеются какие-то спецпрепараты, чтобы не выбалтывать секреты… во сне?»
Страстный монолог Раневской потряс Коршунова. С явки он ушел подавленный и напрочь разбитый железными аргументами кандидатки на вербовку.
То сплин, то насморк
Доложив Грибанову о состоявшейся вербовочной беседе, Коршунов в заключение доклада сказал: «Баба согласна работать на нас, я это нутром чувствую, Олег Михайлович! Но… Есть объективные сложности, выражающиеся в особенностях ее ночной физиологии».
– Что еще за особенности? — спросил Грибанов. — Мочится в постель, что ли?
– Нет-нет! Громко разговаривает во сне… Да и потом, Олег Михайлович, как-то несолидно получается… Негоже все-таки нашей прославленной народной артистке занимать комнату в коммунальной квартире… Полагаю, что ради того, чтобы привлечь Раневскую к секретному сотрудничеству и эффективно ее использовать в наших интересах, надо бы ей выделить отдельную квартиру… У меня — все!
«Что ж, подумаем…» — ответил неопределенно Грибанов, но через месяц Раневская праздновала новоселье в высотке на Котельнической набережной.
И тогда Коршунов вновь пошел на приступ, стал названивать в театр Моссовета, где лицедействовала Раневская, чтобы, значит, встретиться с нею и формально узаконить состоявшуюся вербовку отбором подписки о добровольном сотрудничестве, неразглашении и т. д. Ну, в общем, соблюсти все формальности. Однако каждый раз выяснялось, что Фаина Георгиевна пока не может с ним встретиться либо по причине своей занятости, либо по состоянию здоровья — то она готовится к премьере, то у нее сплин, то насморк.
Когда же наконец в телефонной трубке он услышал ее воркующий голос, очень доверительно сообщивший ему как коллеге и товарищу по борьбе, что у нее начались какие-то «критические дни» и поэтому она просит вновь перенести свидание, он рассвирепел и в сердцах бросил ей, что послезавтра приедет к ней домой, в новую отдельную квартиру для окончательного расчета.
Не знал молодой лейтенант с начальным школьным образованием, с кем столкнула его судьба и какой прожженной бестией оказалась обхаживаемая им «кандидат на вербовку».
Издержки воспитания
На следующий после разговора Коршунова с Раневской день, рано утром, в приемной КГБ при Совете Министров СССР появился какой-то мужчина с испитой рожей и неопределенного возраста — от 15 до 85 — и попросил принять от него заявление. Настаивал, чтобы оно было обязательно зарегистрировано, потому как дело чрезвычайной государственной важности…
Коллективное заявление жильцов высотки на Котельнической набережной, где уже месяц проживала Раневская, через час лежало на столе у Грибанова, ибо ему и было адресовано.
В своем обращении квартиросъемщики (всего десять подписей), проживавшие над квартирой Раневской, просили органы госбезопасности разобраться с некой артисткой (фамилия Раневской в заявлении не указывалась), которая ночи напролет вопит о происках империалистических разведок. Рассуждает, как разделается с ненавистными супостатами и какую кузькину мать она им покажет, едва только ее примут в органы госбезопасности внештатным сотрудником.
Через час Коршунов стоял по стойке «смирно» в генеральском кабинете. Грибанов отдал ему заявление со словами: «На Фаине поставь крест, ищи кого-нибудь другого… Молчащего во сне. Все! Свободен!»
По прошествии некоторого времени Коршунову от агентуры, окружавшей Раневскую в театре Моссовета, стали известны подробности создания пресловутого «коллективного заявления». Артистка за две бутылки водки соблазнила на эту акцию сантехника из ЖЭКа, того самого заявителя с испитым лицом. Но, что называется, поезд ушел, и квартира осталась за Раневской!
Впоследствии Фаина Георгиевна, приглашая коллег (среди них было немало агентов КГБ, которые по ней и работали, что для нее секретом не являлось) на чашку чая в свою новую квартиру на Котельнической набережной, неизменно повторяла: «Девочки, вы должны меня понять. Я отказала органам лишь по одной причине. Дать много органам я не могу, а мало мне не позволяет совесть — проклятое воспитание!»
Игорь АТАМАНЕНКО, писатель, историк
http://www.softmixer.com
Оцените пост
(голосовало: 3, средняя оценка: 5,00 из 5)
Загрузка...
