Не так давно мы встречались с этим поэтом. Но через несколько дней после публикации прислал он стихотворение, которое меня подкупило — и дало название этой новой подборке. В жизни нашей столько шума, сильных событий и эмоций, столько в ней смерти или восторгов и гимнов — что почти не слышно событий «малых». Настоящих.
Что после войн и концлагерей разбитая скрипка? Что рядом с реляциями — улыбка, тонкий намёк, недосказанная фраза?.. Но жизнь, мне видится, именно из них состоит; небесный счёт — он о каждом мгновении, не только (и не столько?) об избранных подвигах или трагедиях.
Почему я так думаю? Потому, что поэзия (читай: жизнь душевная) — она о намёке, интонации, о малой капле, на округлой плёнке которой отсвечивает океан. Как-то так получается — весь океан.
Потому что она — о проблеме, названной некогда эпилептиком и антисемитом, великим русским писателем Достоевским: о «слезинке ребёнка».
А в масштабах этой слезинки — природа жизни. С утренней свежестью и ароматом трав, с печалью увядания, с ощущением сопричастности к вырастающим по своим уже лекалам, наугад посеянным семенам…
Быть может, вся жизнь наша — это дедова скрипка? Мы ведь пра…правнуки деда Авраама.
Шлите нам стихи на e-mail: ayudasin@gmail.com.
Роман Айзенштат
ПРО СКРИПКУ ДЕДА
Не Страдивари, не Гварнери,
Дед вспоминал о ней с улыбкой,
А впору плакать о потере —
В 16 лет он сделал скрипку.
Не то, что дел скрипичных мастер,
Всего-то лишь столяр искусный,
Создал себе кусочек счастья,
Пускай с мелодией и грустной.
Не сразу мастерство освоил,
Прошел провалы и ошибки,
Но сделал! И их стало двое —
Не расставался он со скрипкой.
Старался и наладил дело —
Без нот, нацелив только ухо.
И скрипка все-таки запела,
Хоть музыкант играл по слуху.
Под Б-годанным небом штетла
Привычные к стамеске руки
Мелодией дарили светлой,
Волшебные творили звуки.
Был в штетле каждый день тревожный,
(Сейчас мы больше все с улыбкой)
Амбал заезжий, краснорожий,
Разбил ту дедовскую скрипку.
…Полсотни лет спустя, без позы,
Дед вспоминал, ведя беседу,
С усмешкой доброй. Я же слезы
Глотал. Мне жалко было деда.
МОЯ РУБАХА
А гусиная кожа от страха
И в утробе была ведь со мной —
Моя первая в жизни рубаха
И до самой доски гробовой.
Твою ткань мне соткал опыт генный
Окровавленных предков моих,
Кто спасенный, а кто убиенный —
Поименно не помним мы их.
Ткани больше такой ты не сыщешь,
Как влитая, рубаха сидит,
И не суть, кто богат, а кто нищий,
Важно то, что ты — иегуди.
Как бы жизненный путь мой не вился,
Помню, мир наш совсем не черня:
Я еще не зачат, не родился,
А рубаха ждала здесь меня.
***
Не печалься, душа моя нежная,
Зряшней радости больше не жди.
Мы, поклонники солнца заезжие,
Разменяли б его на дожди.
Их оставили, ветром гонимые,
Убегая от слез и тоски.
Мы, с надеждою светлой, любимая,
Поменяли леса на пески.
Дети, внуки поднялись росточками.
Им самим разобраться, где жить.
Раскален мир «горячими точками»,
И не скоро он сможет остыть.
Серебрятся уже наши волосы,
Ни к чему нам о прошлом жалеть.
Где могильных надгробий лишь полосы,
Не звучит пустозвонная медь.
О ДОБРЫХ ДРАКОНАХ
Жили добрые драконы
(Это — дело давних дней).
И они во время оно
Не скрывались от людей.
Соловьями, да, не пели,
Издавали грозный рык.
Но людей они не ели —
Из травы их был шашлык.
Люди мамонтов гоняли,
Пировали у костра,
А драконы наблюдали:
Что за дикая игра?
Иногда и пленных ели,
Тех, что из других племен.
А драконы все смотрели:
То ли явь, а то ли сон?
«Почему себе подобных,
Почему жестоки вы?
Разве мало холоднокровных?
Разве мало вам травы?»
Так смотрела, осуждала
Рать зубастых, но не злых.
За своих людей считала,
Кто же трогает своих?
У людей же нет резонов,
Ими правит беспредел.
Добрались и до драконов —
Род людской их всех поел.
И остался только в сказках
Страшным чудищем дракон.
Их читаем мы с опаской,
Чтоб не рушить детский сон.
А ведь их оклеветали,
Добрых и совсем не злых,
Чтоб сказать: «Не зря сожрали,
Мир избавя от плохих».
Сказки страшные читая,
Заглянули в глубь времен.
Суть сказания простая,
Оглашу я без имен.
От людей не ждите ласки,
Их посыл своим, чужим:
«Мы о вас напишем сказки,
Но сначала вас съедим».
***
Гром разбил бокал небесный
Голубого хрусталя,
Осчастливил мир окрестный,
Где леса, луга, поля.
Этого мгновенья ждали —
Бьют на счастие бокал
Для двоих — в венчальном зале,
Вся природа — это зал.
Мир прекрасный, мир чудесный
Дождь Б-жественным вином
Окропил — сюрприз известный,
Все мы думали о нем.
Мы его, как гостя, ждали,
Приглашали, чтоб пришел.
Умоляли, зазывали,
И дождались: он пошел!
***
Мы все южнеем и южнеем,
Но все равно мы — чужаки.
Лишь дети, внуки — те быстрее
Привыкли к солнцу — южаки.
А нам все памятны морозы,
А нам все памятны снега.
А здесь так редки даже грозы,
И лишь песчаная пурга.
Мы не скучаем по березкам,
Хоть мало, но растут и здесь.
Тоска — по битловской прическе,
По юности; не перечесть,
О чем еще мы вспоминаем,
А седина — наш вечный снег —
Когда-нибудь она растает
Под солнцем на глазах у всех.
***
Сколько можно ныть, ребята,
Вы живете, что еще?
Кто страною недоволен,
Кто эпохой, кто борщом.
Недовольства ген проклятый
Стал заразен, словно СПИД.
Кто сегодня им не болен?
Только тот, кто не грешит.
Недоволен? Значит, где-то
Ты и сам недосмотрел.
Призываешь всех к ответу,
Ну а борщ ты все же съел.
Поменяй страну, где плохо,
Друга, женщину смени.
Только, знаешь, вот эпоху —
Это ты уж извини.
***
Душу мою — голубку —
Вы видеть не могли.
Ведь в оболочке хрупкой,
Что телом нарекли,
Всю жизнь она скрывалась
В том, выбранном, гнезде.
(Хоть в теле проживала)
Была она везде —
На суше и на море,
В пустыне и в лесу —
И в радости, и в горе
Ее для вас несу.
Пусть каждого полюбит,
Пусть отвратит от бед.
Уже летит! А в клюве —
Зеленой мирты ветвь.
***
Я ставлю Нежность выше, чем Любовь,
К ребенку, женщине, всему живому.
И, убеждаясь в этом вновь и вновь,
Все больше этому я верю слову.
Любовью ведь желание зовут,
Инстинкт деторожденья и влеченье.
Тела друг друга мнут, и трут, и трут,
Чтоб захлебнуться в пике наслажденья.
Родник, луна в дорожке на воде,
Цветного луга запах густопряный,
Спокойствие и светлость, что везде,
Мне ближе извержения вулкана.
А что такое нежность? Это грусть,
Печаль и радость, трепетность и светлость,
Живут в одном сосуде, будет пусть
Не броска нам на глаз ее приметность.
От сердца к сердцу ласковой волной
Душе подарит щедро безмятежность.
И хоть не навсегда она с тобой —
Прекрасна жизнь, которой правит нежность.
ТАК ЖИЛ
Жизнь моя, полосатая, как много я в ней повидал.
По законам людским и Б-жьим пытался прожить.
Я деревья сажал, а затем я их порой вырубал,
Как теперь посчитать: отнять сколько или сложить?
И дома, таскал вверх-вниз ведра с бетоном, я поднимал,
Благодарности не просил от тех, кто стал там жить.
А потом, так случилось, что чужие дома продавал,
Чтобы в новой стране с копейкой какой не тужить.
И детей я растил, кроме тех, которых я убивал.
Не нашлось никого, кто бы мог тогда разъяснить,
Что ребенок живой с той минуты, как его ты зачал,
Что аборты — убийства. Себя готов я убить…
Сына вырастить я мечтал, которого месяцы ждал,
Но в роддоме при родах смогли его загубить.
Я не знаю, каким бы он в будущем был, кем бы он стал,
Но оплошность врачей решила, что сыну не жить.
Я б покаялся в том, что очень много муры написал,
За себя, за других, то, что впору напрочь забыть.
Слишком долго плутал в этой жизни, верный путь
выбирал,
В том зазоре, между тем, кем был — и мог бы я быть.
Если честно, то я до конца никогда точно не знал,
Сколько можно быть праведным, сколько можно
грешить.
Вот, на внуков с улыбкой смотрю, им бы сегодня сказал:
«Жил, как мог, как умел, может, вы лучше будете жить…»
Оцените пост
(голосовало: 2, средняя оценка: 5,00 из 5)
Загрузка...
