Я ведь сначала не собиралась искать квартиру с номером 23. Я только хотела увидеть тот самый дом из розового кирпича, о котором Навочка так часто вспоминала, — дом с белыми прямоугольными колоннами и арочными окнами, увитыми по периметру каменными жгутами. Нава — это моя бабушка и, не удивляйтесь, моя лучшая подружка. Мы ее в семье Навочкой зовем. С другими подружками у меня что-то не сложилось, да и не только с подружками — с женихами тоже. Один раз вроде серьезно замуж собралась, влюбилась по-настоящему, но странная такая история получилась, до сих пор ничего понять не могу. Но это я перескакиваю, лучше по порядку всё расскажу.
Я ведь просто хотела мою Навочку порадовать, для того и организовала себе это путешествие на Украину. Наве сказала, что в командировку лечу, а сама решила так: если повезет и дом сохранился, привезу видео. Google этот дом по адресу сразу показал, но фотографии не было, и я не знала, что на том месте, вылетая из Тель-Авива в Киев.
Киев. 2016 год
Я стояла перед домом и держала свое сердце двумя руками — мне казалось, что сейчас оно выскочит. Дом оказался точно таким, как его описывала Навочка. Наверное, этот кирпич когда-то действительно был розовым, сейчас цвет фасада скорее грязновато-лиловый. А колонны… колонны поднимались вдоль трех этажей — не белые, желтоватые, кое-где с трещинами, но прямые, с четкими линиями. И арочные окна, обрамленные каменными жгутами, — всё было на месте. В одном окне я увидела сохранившиеся, совсем облупленные деревянные рамы и узкую форточку — не поменяли еще хозяева на пластик. Сначала я стояла возле подъезда и ждала, пока кто-нибудь откроет дверь с кодовым замком, потом медленно поднималась по ступеням, затем нажимала изо всей силы на звонок квартиры № 23 и мысленно молилась, чтобы дома никого не оказалось.
Киев. 29 сентября 1941 года
Они шли в толпе вместе с другими людьми, две женщины — мать и дочь. Как и все, держали в руках узелки и говорили между собой шепотом.
– Ты не плачь, доченька, успокойся, успокойся уже. Мы всё правильно сделали. Нельзя было Навочку брать с собой, пусть остается с Марфой. Мы же точно не знаем, что с нами со всеми будет. Эти объявления, чтобы евреи собрались утром, только вчера расклеили. Дворник сказал, что всех перепишут и переселят куда-то. И кто знает, куда нас отправят. А так за Навочку как-то спокойнее — Марфа ее любит, не обидит. Война же эта ненадолго, а там и Изенька с фронта вернется.
– Мама, посмотри вокруг… Сколько солдат… И почему они все с собаками? Зачем столько собак? Что они кричат, эти солдаты? И все с автоматами…
Молодая женщина начала молиться.
– Тихо, тихо, доченька, — зашептала ей мама.
Киев. 2016 год
Если бы мне не открыли тогда, я бы ушла и, наверное, больше никогда не вернулась к этому старинному зданию со стройными колоннами и каменными жгутами вокруг окон. Я бы погуляла по Киеву и улетела домой в Тель-Авив с фотографиями и небольшим фильмом о доме, где когда-то в детстве жила моя бабушка. Но мне открыли.
Почему-то первое, о чем я подумала: «Зачем он в свитере в такой жаркий день?» Потом подняла голову и увидела очки и длинные светлые волосы. И только потом услышала: «Вы ко мне?»
– Не знаю. Здравствуйте… Нет, не к вам. Я случайно здесь. Ошиблась, наверное, извините.
– Кого-то ищете?
– Я, правда, не знаю. Просто хотела посмотреть на дом.
– Ну, так проходите, посмотрите. Не бойтесь. Меня зовут Кирилл, я не кусаюсь.
И знаете, что? Я вошла. Конечно, в душе я ни одной минуты не верила, что это та же квартира — наверное, внутри дома не раз с тех пор была перестройка. Но я вошла в квартиру № 23 и остановилась на пороге. Передо мной была одна просторная комната с небольшой встроенной кухней: белые стены и потолок, белый пушистый ковер на полу, широкие подоконники, пара мягких кресел-мешков, низкая узкая кушетка у стены, а рядом темнело пианино с подсвечниками на передней стенке. Окна вовсе не были занавешены, и утренние лучи свободно проникали в комнату. Простор и легкость — мне всё нравилось.
Через несколько минут я уже сидела в уютном кресле-мешке, а Кирилл заваривал чай и что-то доставал из холодильника. А еще через четверть часа мы болтали, как старые знакомые. Меня радовало, что Кирилл не спрашивает, кто я и зачем пришла. Об этом говорить почему-то совсем не хотелось. Прилетела из Израиля посмотреть Киев и немного заблудилась — такое объяснение, кажется, его вполне устраивало.
О себе же он рассказал, что учится в консерватории и живет один с тех пор, как родители переехали в новую квартиру, а ему оставили эту. Увидев, что я то и дело поглядываю на его свитер, он засмеялся: «Да, жарко, я даже внимания не обратил. Когда вы позвонили в дверь, я схватил из одежды первое, что под руку попалось. Неважно. Хотите, я вам поиграю?»
Он играл менуэты Баха, а я влюблялась. Я мало что понимаю в классической музыке, я просто слушала и смотрела на его красивые руки, на его пальцы. Я думала о том, что мне 30 лет, и этот мальчик наверняка много моложе меня. Наконец Кирилл взял последний аккорд.
– Вам понравилось?
– Да, очень! Спасибо! И пианино красивое, любуюсь резьбой. Старинное, наверное? — спросила я.
– Семейная реликвия, — улыбнулся Кирилл, — еще от прадеда. Видите, по две маленькие вмятины на каждом подсвечнике? Рассказывала бабушка, что на этих местах изумруды были вставлены. В трудные времена их по одному извлекали, и они выручали семью. Три ушло, один только сохранился.
– Поиграйте мне еще, пожалуйста.
Из дневника Навы. 20 ноября 1943 года
Здравствуй, мой дневничок! Я снова могу писать. Здесь, в деревне, мне нравится. Нам сестра Марфочки мешок картошки принесла. Марфочка сказала, что проживем теперь как-то. Может быть, война скоро закончится, и тогда папа домой вернется, а мама с бабушкой заберут меня назад в Киев. Я тебе, дневничок, сейчас всё по порядку буду рассказывать, что за два года было. Я уже не плачу — у меня слёзы куда-то пропали. Иногда даже хочу заплакать — и не могу. Я много плакала, когда в темноте в кладовке за книжным шкафом сидела. Марфа только поздно ночью немного шкаф отодвигала, чтобы я протиснуться могла, походить чуть-чуть по комнате, полежать. Я тогда засыпала сразу, но Марфочка меня будила, когда еще темно было, до рассвета, и я снова в кладовке пряталась. Так очень долго длилось, очень — с того самого дня, как мама рассказала Марфочке про те объявления для евреев — что все они должны собраться. Мама говорила, что они с бабушкой еще ночью на сбор пойдут — чтобы никто не видел, как они без меня вышли. Она-то думала, что я сплю, а я всё слышала, всё — и как мама с Марфочкой плакали и прощались, только не понимала, что происходит. А потом мама мне сказала, что Марфочка для меня теперь не просто няня, а самый родной человек. С того дня, как мама с бабушкой ушли, я и начала жить в кладовке, где папа инструменты хранил. А Марфочка еще шкаф вплотную к ней придвинула, и никто так и не догадался, что там девочка. Мне не было страшно — только слезы почему-то лились и лились сами.
Киев. 2016 год
Я не улетела на следующий день, как собиралась. И через два дня, и через три тоже не улетела. В итоге я осталась в Киеве еще на две недели. Мы встречались с ним каждый день. Я даже не могу вспомнить сейчас, какую историю сочинила для руководства своей фирмы, чтобы мне продлили отпуск. Тогда я хотела, чтобы так было всегда.
Из дневника Навы. 25 ноября 1943 года
Дневничок, ты не обижайся, просто никак не могла написать об этом: не получалось. Но раз пообещала тебе все рассказывать, то напишу. Шёл третий или четвертый день моей жизни в кладовке — точно не помню. Мне всё было слышно, что в комнате происходило. Какой-то мужчина говорил Марфочке, что знает, мол, она жидовочку прячет. А Марфа спросила, что он хочет, а он в ответ: «Раздевайся». Он приходил каждый день и зачем-то заставлял Марфочку раздеваться. Мне было ее очень жалко, я слышала, как сильно она плакала. Так было много дней. А однажды он пришел и сказал, чтобы Марфочка вытащила изумруды из подсвечников. Он, наверное, не знал, что это не изумруды вовсе, а просто зеленые камешки. Мама моя их изумрудами называла, шутила так. Но Марфочка не все ему отдала. Когда немцев из Киева прогнали, и я из кладовки вышла, то видела, что один камешек в подсвечнике остался. Я тогда решила, что он волшебный и просила зеленый камешек вернуть мне маму, папу и бабушку. А потом мы с Марфочкой пошли к ней в деревню, но я тебе, дневничок, об этом завтра расскажу.
Тель-Авив. 2016 год
Вернувшись, я показала Навочке на фото ее дом и небольшой клип. Потом вместе поплакали. Она ведь очень скрытная, моя бабуля, ничего о своем детстве не рассказывала. Знаю только, что отец ее пропал без вести в войну, а мама и бабушка погибли в Бабьем Яру, но она говорить об этом не любила, только дом из розового кирпича часто вспоминала. Я думала, может, хоть сейчас расчувствуется, разговорится, а она опять о доме — показывает мне на фото башенку с круглым окошком на крыше, где ей нравилось в детстве сидеть и на прохожих вниз смотреть. Тогда я решила, что сейчас удивлю ее по-настоящему.
– Навочка, как тебе мое новое кольцо? — спрашиваю и подношу близко к ее очкам палец с колечком, а на нем — изумруд гранями играет. Кольцо мне в аэропорту в Киеве перед отлетом Кирилл подарил — сделал на заказ у ювелира с последним изумрудом из подсвечника.
– Красивое, — говорит Навочка. — А что это за камень? Я такой где-то видела уже, только вспомнить не могу где.
– Видишь, на подсвечниках вмятины? — показываю ей фото подсвечников. — Вот здесь изумруды были. Один из них у меня в кольце. Навочка, я замуж выхожу. Его Кириллом зовут. Он скоро прилетит к нам. Драгоценный мой. А это кольцо — его подарок. Пианино ему от прадеда досталось.
И Навочка вдруг так закричала, что мне страшно стало: «Нет! Не выходишь! Не выходишь! Фальшивый изумруд! Фальшивый!» Смотрю, затряслась вся, руки дрожат, валиться на пол со стула начала, я ее подхватить еле успела.
Из дневника Навы. 26 ноября 1943 года
В деревню мы уехали, потому что жить нам больше негде было. Тот мужчина, что к Марфочке все время приходил и камешки наши забрал, однажды забежал к нам с пистолетом и сказал, чтобы мы выметались из квартиры. Так и сказал: «Выметайтесь». И какую-то бумагу Марфе показывал. А когда она уходить отказалась, то пистолет на меня навёл и закричал, что сейчас закончит за немцев их работу. Но это ничего, дневничок. Мне в деревне нравится. А когда папа с мамой и бабушкой вернутся, может, мы и не поедем в Киев, а все вместе здесь жить будем и новый дом Марфе построим.
Тель-Авив. 2016 год
Я попросила Кирилла пока не приезжать. Он не звонит больше, обиделся. Навочка слегла. Твердит все время: «Фальшивый изумруд, фальшивый изумруд». А я ничего понять не могу. Я уже и кольцо это спрятала подальше, но всё равно, как подойду к ней лекарство давать, так за руку меня берет и держит крепко, не отпускает. И всё повторяет: «Фальшивый изумруд». А я все хочу спросить её, какое имеет значение, фальшивый он или настоящий. Разве это важно? В общем, жду, пока Навочке лучше станет. Потом спрошу ее обязательно.
Наталья ТВЕРДОХЛЕБ
http://www.jewish.ru
Оцените пост
(голосовало: 1, средняя оценка: 5,00 из 5)
Загрузка...
