Снова, год спустя, я получил по почте знакомый конверт. Михаил всё так же перпендикулярен с модной техникой — непоэтичная она какая-то, наверное. Я это помню, сам долго привыкал, да рано или поздно судьба журналистская да тренерская заставила.
Как и я, он любит троеточия. Разве всё в строчках выскажешь? Всегда больше того, что тебе раскрывается, горизонт. Если в слове нет недоговорённости, продолжения… диалога ли, монолога ли… — это может быть прекрасное слово, но — не поэтическое.
Поэт видит простор, иначе он не поэт. Откуда-то, из великих пространств, к нам выпархивает, нам перепадают, на наши головы сваливаются образы и слова. Только жизнь ведь не одними словами строится, даже в Торе между словами есть промежутки.
Вот на границе этих слов и этих промежутков — и гнездится поэзия. Гнездится жизнь.
Как и прежде, стихи Брифа скорее грустны, больше в них зимы, разлуки, уходящего, чем праздничного. Что поделаешь, не перековался он на соцреализм, а в просто-реальном его существовании, существовании стареющего мыслителя, до предела к себе чуткого и честного, самой человеческой природой заложено изрядно грусти. Как и раньше, обычно грусть эта светла — свет души, свет поэзии возвышает уже тем, что он есть.
Шлите нам стихи на e-mail: ayudasin@gmail.com.
Михаил Бриф
МЕНЕСТРЕЛЬ
Ножевую рану
заштопаю, залатаю.
Огнестрельную рану
спиртом залью и йодом —
лишь бы ты не заметила,
пахла морем и мёдом,
единственная моя,
бесценная,
золотая.
Если же вдруг случится:
не станет меня однажды
(такое может случиться,
люди, увы, не боги),
милая, не печалуйся,
милая, будь отважной,
не заламывай руки,
не причитай на пороге.
Лучше садись за пяльцы,
вышивай узор подвенечный,
замуж иди за практичного,
судьбой своей не рискую…
Люди, увы, не вечны.
Любовь, полагаю, вечна.
Знай: в безоглядной дали
я без тебя тоскую…
УЖЕ НАПИСАН ВЕРТЕР
Листву сшибает ветер,
от леса — лишь наброски…
Уже написан Вертер.
Уже дочитан Бродский.
Доколе душу мучить,
коль всех давно издали?
Но лучшие из лучших
ушли в другие дали.
Все лучшие поэты
уже в иных пределах…
Зато избыток света
средь веток поседелых.
АНГЕЛ
Мне спешить больше некуда,
занемог я и слёг.
Сколько выпало снегу-то
на родимый порог.
Ты к окну отнеси меня,
чтоб я пил благодать,
и скажи, как по имени
мне тебя называть.
***
Как ты день прожила без меня?
Был всё так же раскован твой смех?
Любят все, только любят — не всех.
Как ты день прожила без меня?
Как ты год прожила без меня?
Вдосталь было соблазнов, утех?
Любят все, только любят — не всех.
Как ты год прожила без меня?
Как ты жизнь прожила без меня?
Позабыла? Но это не грех.
Любят все, только любят — не всех.
Как ты жизнь прожила без меня?
***
Всё ломаются копья,
как столетья назад.
С неба сыплются хлопья.
Заметай, снегопад!
Дуэлянты по-рачьи
уползают в дома.
Даже самых горячих
остужает зима.
***
Блаженно таяли снега.
Весна искала совершенства.
Вдруг перепутались блаженство
И безысходная тоска.
Текли счастливые ручьи.
На речке льды ломали шеи.
А берега всё хорошели
и населяли их грачи.
А в городке под свист афиш
капели пели, как хористки.
Сосульки, позабыв о риске,
валились на головы с крыш.
Ещё один ручей звенит.
В нём сто сосулек, им поётся…
Моё перо не повернётся
в самоубийстве их винить.
***
Кто подскажет мне простые
безыскусные слова?
Никого вокруг. Пустыня…
Называется Москва.
Надо рвать, крушить и мчаться
в край тот, где поймут меня.
Прощевайте, домочадцы,
покатил судьбу менять!..
На ветру ограда стынет.
Волк зубами щёлк да щёлк.
Никого вокруг. Пустыня.
Называется Нью-Йорк.
***
Сколь о бессмертье ни думай,
на риск какой ни решайся,
всегда под пристальным дулом,
сбежать — ни малейшего шанса.
Тогда наибольшая радость,
тогда наивысшее счастье —
всем ближним не будучи в тягость,
уйти в одночасье.
***
Лихорадит меня и знобит,
холод к самому сердцу проник.
Слишком много скопилось обид,
да кому мне поведать про них?
Жизнь меня умерщвляла стократ
и стократ воскрешала меня.
Никому я не друг и не брат,
никому я давно не родня.
Холод к самому сердцу проник,
только он может сладить со мной.
Я давно к этой доле привык,
я не сильно пекусь об иной.
Лихорадит меня и знобит.
Никого я ни в чём не виню.
Мне годами никто не звонит,
да и я никому не звоню.
***
Я надену фетровую шляпу,
пса поглажу: «Хватит, брат, скулить!»
Мы пойдём покорно к эскулапу
лапу повреждённую лечить.
Эскулап — мой давний друг хороший.
Мы придём, усыпаны порошей.
Нашу лапу доктор оглядит,
скажет: «Что, дружочек, инвалид?»
Смажет мазью доктор нашу лапу,
хмыкнет: «Да, хреновые дела…»
Жаль, ушла жена от эскулапа,
лучше б от меня моя ушла.
Так живёт, без ласки, без опеки,
никому не выскажет тоску.
За визит не примет ни копейки,
пригласит с ним выпить коньяку.
«Ну, ни пуха! — говорю ему. —
Брось грустить! На свете всё бывает…»
На прощанье пёс хвостом виляет,
верит, что я выручу, пойму.
НОВЫЙ ЗАВЕТ
Барьеры… Галеры… Химеры…
Всяк цезарь то вор, то дурак.
Две тысячи лет новой эры —
огромный, погромный барак.
На месте, где совесть, — заплатка.
Куда ты ни кинься — беда.
И прежде бывало несладко,
Но так, как теперь — никогда.
Не тронь мою душу, не мучай,
уже не холоп я, не раб,
о век мой, гремучий, дремучий,
огромный, погромный этап.
REQUIEM
Дымами стали девочки в Литве,
и в Киеве, и в Гомеле, и в Польше.
С любимыми не свидеться им больше.
Одной росинкой больше на траве.
Уже не встретить юношам невест.
Те девочки давно дымами стали.
Поют на идиш девочки с небес.
Дымами стали — звать не перестали.
Ночное пенье слышишь ли вдали?
Как можно спать, смежив блаженно веки?
Нам не простят те девочки вовеки
того, что песню мы не сберегли.
ШЛИМАЗЛ
Трусил прыгать с вышки.
Из винтовки мазал.
Какой там сокол сталинский —
есть как есть шлимазл.
Но в боях под Ельней
пал он в поле чистом —
не шлимазл вовсе,
а герой отчизны.
Там и утрамбован
в общей яме братской.
Кто шлимазл, кто сокол —
где тут разобраться…
Оцените пост
(голосовало: 2, средняя оценка: 5,00 из 5)
Загрузка...
