Кихелах
Еврейские яичные коржики чаще всего называют ласково «кихелах». Хотя, как говорил папа, это просто кихл. Хоть они и не главные на кухне, но, видно, не просто так им дано это название. Ведь «ких» на идиш «кухня», а «ких-идэнэ» — «кухарка». Так что родня они кухне, притом близкая. Какое еще блюдо может таким названием похвастаться?
Про кихл у папы была любимая шутка.
– Как из Михула сделать Жоржика? — спрашивал он и, хитро поглядывая на меня, отвечал: — Очень просто. Михул — это кихул. А кихул — это коржик. А коржик — это Жоржик.
Мама часто делала по воскресеньям кихелах, чтобы неделю есть с молоком — мне и остальным — с чаем. Как она говорила: «Кихл муст лыгун ин судник аганцэ вох» («Коржики должны лежать в кухонном шкафу целую неделю»).
Мама доставала из кухонного шкафа для посуды большую миску. Судник — так этот шкаф называли у нас по-еврейски и по-белорусски. В эту миску мама разбивала три яйца и долго взбивала их вилкой, пока они не вспенивались, как морская волна, поднимаясь почти до краев миски. После этого она клала в миску две столовые ложки сахара, щепотку соли и выливала в эту смесь полстакана подсолнечного масла.
– Можно, конечно, и сливочное. Но от подсолнечного масла тесто легче и воздушнее. Не всегда то, что дороже, лучше! — говорила она. — Это не только к коржикам относится.
Потом она все опять взбивала вилкой. И, когда смесь становилась однородной, всыпала через сито стакан пшеничной муки. И начинала осторожно колдовать над тестом, чтобы оно получилось легким и без комочков. Потом брала самый большой противень, смазывала его дно кусочком сливочного масла и ложкой раскладывала тесто, располагая кусочки теста где-то на расстоянии в полтора пальца. И каждый коржик накалывала вилкой.
– Им расти надо вверх и вширь и дышать полным ртом, — объясняла мама свои фокусы.
Заполнив противень, она ставила его в печку. И буквально через 15–20 минут они, уже румяные, как красна девица, снимались с противня, чтобы остыть. Я ходил вокруг и около, дожидаясь, когда они остынут и можно будет их попробовать с холодным молочком. Мне нравилось, когда они уже не горячие, но еще тепленькие. Как говорила бабушка, мне хотелось «иберхапун дос гарс» («перехватить вкусненькое»). И тепленькие коржики были именно такими!
Фарфелах и манделах
Когда бабушка готовила бульон, она обязательно делала и фарфелах, и манделах. У нас в доме были любители и того и другого. Бабушка, дедушка и мама ели бульон с фарфелах, а я с папой — с манделах. И бабушка по этому поводу, шутя, называла нас фуйлэрами (лентяями). Ибо готовить манделах было проще и легче, чем фарфелах. Подготовка была одинаковой, а разница в приготовлении — лишь в завершающей стадии, как говорила бабушка, смешивая еврейские и белорусские слова: «Швэр ун лайхт, розны смак ин майл» («Легко и тяжело, разные блюда в рот привело»).
Вначале бабушка просеивала в миску два стакана муки, бросала щепотку соли, перемешивала муку с солью, собирая в горку. Сделав на вершине горочки углубление, вбивала туда два яйца. Мне, в то время осваивавшему необыкновенные путешествия героев Жюля Верна, мучной вулкан представлялся чем-то вроде африканского Килиманджаро, а разбитые яйца — лавой, вытекающей из разгулявшегося вулкана. Но существовал этот вулкан совсем недолго, ибо, разбив яйца, бабушка тут же начинала размешивать тесто, превращая его в большой тугой колобок. Сделав колобок, бабушка оставляла его на столе подсыхать. Возвращались мы к нему через полчаса.
– Вос мир фирст махун: фарфелах ор манделах? — спрашивала бабушка. И тут же отвечала: — А гутэ балабостэ фирст махт фарфелах!
И, определившись с тем, что делать раньше, бабушка брала колобок и начинала натирать его на самой мелкой терке. Работа эта нелегкая и небыстрая. Бабушка как-то дала мне натереть колобок, и рука моя очень быстро устала. Образовавшиеся зернышки бабушка рассыпала в один слой на противне и отправляла сушиться в негорячую печку. И там они, подсыхая, превращались в фарфелах.
Натирая колобок, бабушка всегда рассказывала мне майсу, и чаще всего это была майса про фарфелах и манделах.
– Давно это было. Засватали краснопольского бохера Аврома, сына Пини-сапожника, за пропойскою мэйдэлэ Хаю-Злату. Отгуляли хасэнэ в ихнем Пропойске, и приехала Хая в Краснополье. День на печке пролежала, два пролежала — пора и за работу браться. Сделала швигер бульон и попросила невестку к бульону что-нибудь приготовить. И что, ты думаешь, она сделала? Манделах! Рива-Доба ей и так, и эдак намекает, что все в доме фарфелах любят. А невестка все время только манделах делает. У них, оказывается, в Пропойске, другого не делали. И чем, ты думаешь, все это закончилось?
– Научилась Хая-Злата фарфелах делать, — говорю я.
– Сорока сказала, ворона послушала, — махнула рукой бабушка. — Вернулась Хая-Злата назад в Пропойск.
– А Авром? — спросил я.
– А Авром вместе с ней уехал! — осуждающе сказала бабушка. — И ест там манделах!
– И я люблю манделах, — обеспокоенно заметил я.
– Не волнуйся: мы будем сейчас их делать, — успокоила меня бабушка, — а гутэ балабостэ кэн ол махун! Делать манделах — это не работа, а шпил.
Для фарфелах бабушка использовала две трети колобка, а из оставшегося куска делала манделах. Оставшееся тесто она раскатывала на тонкие жгуты и нарезала их на кусочки. Эти кусочки она укладывала на второй противень и отправляла его вдогонку за первым в печку. Кусочки, подсыхая, превращались в манделах. И фарфелах, и манделах бабушка подсушивала. Но для меня, прежде чем положить манделах в бульон, подогревала их… на сливочном масле.
Оцените пост
(голосовало: 3, средняя оценка: 5,00 из 5)
Загрузка...
