Роман — минчанин сразу-после-военного-производства, даже не может припомнить, какие он профессии перепробовал. Журналист, электромонтёр, театральный организатор, литературный сотрудник, солдат, коммерческий директор, автор текстов песен… Правда, за 25 израильских, ришон-ле-ционских, лет упомянул он только журналиста, сторожа да рекламщика. Остепенился, однако? Не верится. Или просто нужды не было? В общем, ни за что человек браться не боится. В том числе и за стихи о своей новой Стране.
Прочитав, вы удивитесь, что их автор предупредил о себе: «Я не близок с Традицией Торы, уважение — и только». Как можно, не ощущая связи с Б-гом, с Его Законом, сказать: «Не только генами, но и мечтой о Храме: с верой и любовью надежду породнить, а не с тоской»? Храм-то — это место служения Всевышнему, место Его с людьми наиболее ощутимой близости. И только! Но ведь слышишь, что сказано искренне, поэзия не позволит соврать. Странный человек, правда? Или странные — те другие, кто этого не чувствует?
Нормальный еврейский «светский» интеллигент с Доисторической — но откуда же пришло к нему понимание, что истинный «еврейский аристократ» — это тот, в чьём доме горят субботние свечи?
Сказать вам, какой ответ мне мерещится? Душу-то не обманешь. А искренний человек, каков наш гость (вы это в строфах увидите), он себя слышит. И слышит, что для него живое и настоящее, что вызывает в нём родственные чувства и глубинный отклик.
Не всегда это легко перевести в слова, в знакомые формулы и мысленные коды. Но есть нечто, что пусть непросто кодируется, но, несомненно, существует: любовь, поэзия, сродство…
Шлите нам стихи на e-mail: ayudasin@gmail.com.
Роман Айзенштат
СТРАНА ЦВЕТОВ И АПЕЛЬСИНОВ
Страна цветов и апельсинов,
И веры, и надежды, и тоски.
Здесь в саванах хоронят длинных,
Не скажешь, что «до гробовой доски».
Ты в ней, она в тебе — всей кровью,
Не только генами, но и мечтой
О Храме: с верой и любовью
Надежду породнить, а не с тоской.
НЕ ВСКОРЕ
Дед с бабушкой гутарили на идиш,
а я, не понимая ничего,
Ловил их жесты, взгляды и с Эвклидом понять
пытался Лобачевского.
Родной язык был в доме русский; но иногда,
какая блажь,
И с интонацией, и с чувством беседа лишь
на идише велась.
Порой, косых не замечая взглядов, встречались
две еврейки во дворе,
Им наплевать, кто с ними рядом, они:
«Вус махте? Ма коре?»
Стеснялся я такого превращенья —
ну как же так, здесь все — свои!
И лишь потом пришло прозренье: изгои — мы,
они — гои.
Мне был не по душе такой порядок,
всю жизнь своим пытался стать,
Но не всегда всё шло по ладу, в графе — «еврей»
и на лице печать.
Друзья, бывало, выручали, как жаль,
недолог многих век,
Делили радости, печали, ты — человек,
он — человек.
Все верно, мною не забыты те, с кем я
искренно дружил,
Но записных антисемитов я тоже, впрочем,
не забыл.
И с Евтушенко я не спорю: курилка жив,
антисемит,
И потому уверен: вскоре «Интернационал»
не прогремит.
ЗНАКОМ ВЕЧНОСТИ ПОМЕЧЕН…
Не в мрачных замках, где в почете латы
И в париках, камзолах мажордомы.
Они — еврейские аристократы,
В шаббаты зажигают свечи дома.
Отставлены компьютеры, планшеты.
Под трепетною женскою рукою
Вдруг вспыхнет отблеск Ветхого Завета,
И затрепещет пламя над свечою.
И так прекрасен станет этот вечер,
Враз прочь уйдут заботы и печали.
Он словно знаком Вечности помечен —
Свечой, судьбою и вином в бокале.
***
Страна с тремя морями и озером, как море,
Святой клочочек суши на глобусе Земли.
С рожденья поневоле с соседями ты в ссоре,
А мира, как и прежде, не видно и вдали.
Хотя нас атакуют шарафы и хамсины,
Не высушат ни землю, ни душу нам ветра.
Пусть дальше расцветает былая Палестина,
Где на иврите бойко лепечет детвора.
СТРАННЫЙ ЧЕЛОВЕК
На бульваре, где детский и птичий галдёж,
Человек очень странный, на других не похож.
Не с наклеенным носом и в парике,
А в обычной одежде и… с книгой в руке.
Может, классика опус иль крутой детектив,
Он и книга — вдвоем, и ещё Тель-Авив.
Что он в книге увидел? Чем он в ней поражен?
Не от мира сего, он в неё погружен.
Старомодна привычка страницы листать.
Людям всласть электронные книги читать.
Телефонов, планшетов, компьютеров рой
Зазывают с витрин: «Мы с тобой, мы с тобой!»
Хитроумен удобства сомнительный бес,
Угадай, разберись, где прогресс, где регресс.
Информация есть, но ведь все по верхам:
Фоторолики, блоги, реклам мутный спам.
Книги, книги, как видно, прошли ваши дни,
Вы сиротами стали, родные мои.
Кто читал при лучине, а кто при свечах,
Кто в метро, кто в автобусе с книжкой в руках.
Не кричу я: «Пожар!». Книги — нет, не горят,
Но не с книжкой теперь — с телефонами спят.
Электронные гунны миллиардной толпой
Дружно книжную мудрость ведут на убой.
Редко вижу кого-то я с книжкой в руках.
Впрочем, может, не прав, не оправдан мой страх,
Потому что узрел ещё одного?
Глянул в зеркало я — и увидел его.
САМОЙ МАЛОСТИ
Я в краю живу, где пальмы царственно
Вперемешку с кипарисами растут.
Хороши пейзажи эти яркие,
Только память детства не сотрут.
Я с лесами породнился сызмальства,
Запах хвои у меня в крови.
Где же ты, зеленое неистовство
Первой и утраченной любви?
На судьбу не сетую, не жалуюсь,
Наша жизнь, она всегда права.
Только хочется ну, самой малости,
Между сосен, чтоб в лицо — трава.
Мои сестры, сосны корабельные,
Гривою зеленою встряхнув,
Пропоют мне песню колыбельную,
И забуду я про все, уснув.
***
Историю не успевают написать,
Как тут же переписывают снова.
Новейшему правительству под стать
Новейшая история готова.
МАХАОН
Пар-парит махаон над бойницей окна,
Сквозь бойницу боится махнуть.
А на крыльях у бабочки будто весна
Нанесла свой узорчатый путь.
Мы тебя заждались мах-маха-махаон,
Мир несущий, крылом ты в пыльце,
Потому как бойницами рамы окон,
Ожиданье на каждом лице.
Раз-разрывы порой воздух рвут пополам,
В детских душах колышется страх,
Звук сирен-рен-рен-рен больно бьет по ушам,
И осколки в цветочных кустах.
Может, знаком добрым пар-пара-парит,
По душе нам веселый полет.
Только кто-то ученый вдруг мне говорит:
– Махаон? Долго он не живет.
О ШАХМАТАХ
Борису Гельфанду
Обидно как-то сознавать,
Что шахматы конечны.
Мы знали: мудрая игра,
Она, как космос, вечна.
Возможностей не просчитать.
И мир ее запутан.
Но до конца сумел достать
Игру игрок-компьютер.
В нем интеллекта ни на грош,
Эмоций? Чистый лист.
Но научил его считать
Белковый программист.
На все он вам найдет ответ,
Узрит коня отскок,
Гроссмейстер держит с ним совет.
Не только новичок.
Обидно как-то сознавать.
Что шахматы конечны.
Но мы продолжим в них играть,
Мы тоже ведь не вечны.
***
Порой нам близкие немилы,
В них каждый жест и взгляд чужой,
Но вот дыхание могилы,
И тянемся мы к ним душой.
Дрожим над этой нитью тонкой
Со всем, что прожил, чем живешь,
Боязнью чахлого ребенка:
«Ты не оставишь, не уйдешь?»
Они добрее стали вроде…
Нет, это ты стал к ним добрей.
Мы растворяемся в природе,
И взгляд другой, и он — верней.
Оцените пост
(ещё не оценено)
Загрузка...
