Тридцать девять красных роз

Пусть с тобой все время
будет свет моей любви,
Зов моей любви! Боль моей любви!
Что бы ни случилось,
ты, пожалуйста, живи,
Счастливо живи всегда!

Роберт Рождественский

Тот весенний день Циля, или миссис Захаровиц, как ее теперь называли в Америке, запомнит до конца своих дней, как и все, что было связано в ее жизни с Юреком Билецким, ее любимым, который спас ей жизнь, организовав их побег из адского логова смерти Аушвиц.
Тогда они обе, Циля и ее помощница по хозяйству, молодая полька Викта, сидели за накрытым столом и пили кофе. Викта приходила по пятницам, перед шаббатом, убирала в доме и в маленьком ювелирном магазинчике в Бруклине, оставшемся Циле от покойного мужа. С тех пор как он умер, она жила одна. Сдержанная по характеру, Циля никогда не рассказывала Викте о своем прошлом. Но сейчас, когда речь зашла о Польше, откуда она была родом, Циля вдруг неожиданно произнесла: «Вы знаете, я когда-то любила одного поляка. Но это было давно». Сказав это, она опустила глаза, но любопытная Викта, проявив интерес к ее словам, уговорила Цилю рассказать об этом.
Циля рассказала Викте о том, как они с Юреком впервые повстречались, оказавшись оба в лагере смерти, где и полюбили друг друга. Тогда Юрек, надеясь спасти ее, еврейку, у которой не было шансов выжить, решился совершить тщательно подготовленный побег. Потом им предстояло быть в разлуке, надеясь на встречу после войны… «Он был тогда приблизительно вашего возраста, — заканчивая свой рассказ, сказала Циля и, глубоко вздохнув, добавила: — Но Юрек, к сожалению, погиб. С осени 1944 года я не получала от него никаких вестей. Он был в партизанах. О гибели Юрека после войны мне сообщила его тетка».
Викта была поражена. «Я уже слышала историю, похожую на вашу, — медленно проговорила она. — Мне нужно вспомнить: на польском телевидении не так давно была передача об Освенциме. Пожилой мужчина рассказывал, как ему удалось, совершив побег, спасти из лагеря свою любимую девушку-еврейку. Девушка потом умерла. Ее звали… По-моему, он сказал… Циля. Но фамилия у нее была не то Цибуля, не то Цибулева, а может быть, и Цибульска (Cybulska), как у вас». (Девичья фамилия миссис Захаровиц была Цибульска. — Э. Г.) И добавила: «Человек этот жив. Может, это он?»
…Вскоре расторопной Викте через ее друга, который работал в Польше на главпочтамте, удалось узнать номер домашнего телефона Ежи (Юрека) Билецкого. И майским днем 1983 года в его доме в небольшом польском городке Новы-Тарг зазвонил телефон.

…Билецкий поспешно надевал на себя нацистскую форму: черные высокие сапоги, серо-синий китель и брюки того же цвета. На воротничке кителя была нашивка с двумя зигзагами-молниями — символика СС. Облачившись во все это, он почувствовал, что полностью взмок. Натянув влажными от пота руками сапоги, он сел на дощатую лавку и приказал себе: «Успокойся! Ты выдашь себя!»
Жаль, что в помещении прачечной, где он находился, зеркала, чтобы оглядеть себя со стороны, не было. Теперь он был офицером СС. Оставалось самое ответственное — документы. В кармане кителя лежал пропуск на имя роттенфюрера Хельмута Штеллера (Helmut Steller). Его в лагере знали, и это могло помешать побегу. Вооружившись карандашом и резинкой, Юрек уверенно исправил в пропуске фамилию на Штайнер (Steiner). Все было готово. Пропуск выглядел убедительно. Юрек должен был двигаться дальше по намеченному плану. Натянув на голову фуражку с орлом и черепом над козырьком, он вышел из прачечной. Уверенно пересекая площадь между барачными постройками, он на негнущихся ногах направился в зернохранилище, где работала Циля Цибульска.
Ежи Билецкий, или Юрек, как его называли, провел в Аушвице четыре года. Будучи выпускником средней школы в Кракове, он готовился к поступлению в технический университет. Юрек попал в Аушвиц в июне 1940 года в числе первых 728 польских заключенных из тюрьмы города Тарнова. Вместе с пятью товарищами Билецкий был схвачен гестаповцами, которые приняли их тогда за бойцов польского Сопротивления. В Аушвице Юреку присвоили номер 243. Через месяц он потерял 18 килограммов веса.
Заключенных поляков целыми днями гоняли вокруг бараков, заставляя бегать, прыгать и ползать, а в это время их били и заставляли петь бодрые песни. Юрека избили до дыры в щеке. Затем он рыл канавы. Позднее он, хорошо владеющий немецким языком, был отправлен на зерновой склад помощником бухгалтера, где имел возможность получать дополнительное продовольствие, что позволило ему выжить. Юрек вспоминал потом приветственные слова гауптштурмбанфюрера Карла Фрича: «Вы не в санаторий попали, а в немецкий концентрационный лагерь. Единственный выход отсюда для вас — через дымоход крематория!» В случае с Юреком эти слова окажутся, к счастью, нереальными. Исключительность его личной истории состоит в том, что в Аушвице он встретил свою любовь.
В сентябре 1943 года к ним на зерновой склад привели группу девушек для починки мешков. «Мне показалось, что одна из них, — вспоминал потом Юрек в своей книге «Тот, кто спасает одну жизнь… История одной любви в Аушвице», вышедшей в свет в 1990 году, — симпатичная, черноволосая девушка, подмигнула мне». Эту 22-летнюю девушку звали Циля Цибульска, или просто номер 29558.
Цилю вместе с родителями, Мордехаем и Фелой, двумя братьями и младшей сестренкой в январе 1943 года депортировали в Аушвиц из гетто польского местечка Ломжа, на севере Польши. Отец Цили владел там мукомольным производством. Сама Циля мечтала стать фармацевтом. Родителей и десятилетнюю сестру Ребекку нацисты сразу же по прибытии уничтожили в газовых камерах. Двоих братьев, Натана и Якуба, определили на тяжелые работы. Через несколько месяцев они погибли. Циля осталась в живых одна из всей семьи.
Молодые люди, познакомившись друг с другом, поняли, что к ним пришла любовь. «Я полюбил ее сразу же, — вспоминал Юрек. — Полюбил вопреки всем запретам, тяготам и страданиям». Встречались они тайно, рискуя быть замеченными, рискуя собственной жизнью. «Каждая встреча была по-настоящему важным событием для нас обоих», — писала Циля в своих воспоминаниях об Аушвице. Но оба они понимали, что если у него еще есть шанс выжить, то у Цили, как и у остальных евреев, оказавшихся в лагере, он равен нулю.
Жизни своей без Цили, без любви к ней Юрек не представлял. «Это была большая любовь, — рассказывал он. — Мы мечтали: если будем живы, обязательно поженимся». И Юрек решил совершить побег. Это был единственный шанс для Цили избежать газовой камеры.
Во время очередной их встречи Циля, ничего не подозревавшая о его планах, волнуясь, говорила ему: «Ты видишь, что они сделали с венгерскими евреями в Биркенау (более 400 тысяч венгерских евреев к началу июля 1944 года были уничтожены в газовых камерах сразу же после прибытия в Аушвиц — Э. Г.), сколько людей уничтожают каждый день! Скоро, наверное, настанет и мой черед». Юрек теперь постоянно видел ее слезы и не мог этого выдержать. В тот день он ответил ей: «Не волнуйся, я вытащу тебя отсюда».

В начале 1944 года Билецкий вместе с Цилей и еще с одним поляком и еврейской девушкой разработали план совместного побега из лагеря. Однако по некоторым причинам этот побег не был осуществлен. К лету у Юрека возник новый план побега. Тогда Соня, так звали их компаньонку, узнав, что Юрек и Циля собираются бежать, перед расставанием обняла Цилю и прошептала ей, обливаясь слезами: «Циленька, может быть, вам обоим удастся прожить на свободе какое-то время, если вас не поймают. Тогда расскажите людям, чтобы они знали, что с нами здесь делают». Ее просьбу суждено было выполнить.
Сосед Юрека по бараку, Тадеуш Срогий, помог ему, украв для него со склада полный комплект немецкого обмундирования, а также чудом смог достать пропуск. Пропуска в Аушвице были разных цветов, которые менялись каждые несколько дней. У Юрека был зеленый пропуск. Он дождался, когда пропускали по зеленым пропускам, и спланировал день побега. За свой беглый немецкий язык Юрек не волновался, он мог запросто сойти за фольксдойче. Накануне дня побега он собрал необходимые вещи: немного еды, бритву для себя, а также свитер и ботинки для Цили. Он предупредил ее: «Завтра придет человек из СС, чтобы отвести тебя на допрос. Этим человеком буду я».
Подойдя к зданию зернового склада, где работала Циля, Билецкий-Штайнер на беглом немецком языке потребовал от надзирателя выпустить одну из работниц, назвав ему Цилин номер. Он объяснил, что должен сопровождать ее на допрос в полицию на соседнюю станцию Буды. Когда она вышла, сердце его забилось. Циля, скрывая волнение, была очень бледна. Уверенные в том, что их ждет расстрел, они оба направились к одному из боковых выходов, где на посту стоял ничего не подозревающий часовой. «Хайль Гитлер!» — прокричал Билецкий, уверенно протягивая ему пропуск. Охранник, оглядев их обоих, ответил: «Alles klar!» Его ответ длился для них бесконечно. Юрек, щелкнув каблуками сапог, вывел свою любимую на свободу. Он не мог поверить, что этот главный этап его дерзкого плана позади. Подавив в себе страх, Юрек, выходя из лагеря, оглянулся и увидел, что часовой со спокойной миной оставался на своем месте. «Я почувствовал боль в позвоночнике в том месте, куда ожидал получить пулю», — вспоминал он позже.
Это было 21 июля 1944 года. Они направились на восток, двигаясь в основном по ночам, через поля и леса, к Кракову, где неподалеку в деревне проживал дядя Юрека. Его немецкая форма вызвала подозрение у остановившего их патруля, но им, к счастью, удалось бежать. Вскоре закончился запас еды, которую Юрек взял с собой. Один встретившийся им на пути поляк, работавший в поле, разрешил прийти к нему в дом в тот же день поздно вечером. Опасаясь, что он может донести на них в полицию, они, едва живые от голода, все же пришли к нему. Крестьянин накормил их и дал немного еды с собой на дорогу.
От усталости и истощения Циля не могла больше передвигаться. «Идти через поля и леса было очень утомительным для меня, которая не могла этого выдержать, — писала Циля в своих воспоминаниях. — Мы должны были пересекать реки. Когда вода была высокой, Юрек нес меня на другую сторону на руках». Их одежда вымокла насквозь. Однажды Циля, слишком уставшая от тягот пути, поняла, что не может больше идти, и попросила Юрека оставить ее. Юрек не хотел слушать и все время повторял: «Мы бежали вместе и будем дальше вместе». Через девять ночей они под покровом темноты добрались до дома дяди Юрека, Яна Марусы, в деревне Муняковице, неподалеку от Кракова, где проживала и его мать.

Мать Юрека при виде сына, которого она четыре года не видела, была вне себя от радости. Но, как набожная католичка, она была категорически против появления еврейки в их доме. «Как вы будете жить? Как вы собираетесь воспитывать своих детей?» — задавала она вопрос молодым. «Ты же еврейка! Еврейка!» — кричала она, пытаясь силой всучить коробку печенья перепуганной Циле, чтобы та удалилась прочь.
Они перебрались к Леону Банасяку, родственнику Юрека, но оставаться в его доме Циле было также невозможно. «Птички вовсю поют, что вы оба сбежали из Освенцима и что Циля — еврейка», — говорил он. Чтобы обезопасить жизнь Цили, ее поселили на соседней ферме, в деревне Грушов, где жила тетя Юрека, Геновефа Черник. Юрек решил скрываться в партизанском отряде под Краковом.
Влюбленные провели вместе свою последнюю ночь, расположившись в саду под грушевым деревом. Это была ночь их расставания. Циля и Юрек договорились встретиться снова на ферме, где будет прятаться Циля, сразу же после войны. И она жила ожиданием, каждый день выходя посмотреть, не идет ли он.