Еврейский Мир

Владимир Фромер

Сегодня мы имеем жалкий кнессет, набитый политическими пигмеями. Уже давно у нас почему-то не появляются на отечественной ниве крупномасштабные государственные деятели. А ведь это не всегда было так. Прошли времена, когда государство возглавлял Давид Бен-Гурион, а оппозицию Менахем Бегин. Что касается героя этого моего очень старого очерка,то он совсем забыт. А ведь был он нашим лучшим министром иностранных дел,- не в упрек Авигдору Либерману сказано.

*****

Не то диво, что партия Труда выбросила его за борт. Поразительнее всего, что это произошло так поздно. Все раздражало в нем: огромный интеллект, знание языков, отточенное ораторское искусство и, конечно, то, что он был джентльменом до мозга костей, привыкшим к английскому рафинированному укладу жизни, носившему с собой свой маленький уютный мир.

Всю жизнь он напоминал экзотическое растение укрывшееся под стеклянным колпаком от лучей тропического солнца.

Ему не могли простить ни изысканных манер, ни блестящих фраз и необычайных сравнений, придававших особый колорит его языку. Человек книги, он не прокладывал дорог, не ворочал глыб, не строил страну своими руками.

Большеголовый, с массивным подбородком, тяжелым зобом, круглыми глазами и похожим на клюв носом, он напоминал какаду, случайно попавшего на птицеферму и с удивлением прислушивающегося к галдежу и кудахтанью.

В самые трудные годы он твердой и осторожной рукой направлял израильскую политику, обеспечивал ей вес и значение на международной арене. Лишь Шимон Перес был ему интеллектуально близок из всего партийного руководства. Аба Эвен без колебаний поддержал его, когда началась борьба между Рабиным и Пересом за лидерство.

Но тогда выиграл Рабин. Мстительный и злопамятный, он отнял у Эвена портфель министра иностранных дел и заставил удалиться в политическое изгнание.

Прошли годы, и тот, кто его понимал и был ему близок, в угоду черни бросил верного соратника на произвол судьбы. Стоя у руля старого партийного судна с протекающим днищем, сломанными мачтами и порванными снастями, Перес надеялся привести его в надежную гавань. И не мог протянуть руку тому, кто стал ненужным балластом.

Июнь 1988 года. 1260 членов Центра партии Труда выбирают кандидатов в кнессет. 7 первых мест забронированы. Остальные кандидаты будут определены тайным голосованием. Шимон Перес сидит на почетном месте, благожелательно посматривая на свою гвардию, которую он скоро поведет в предвыборные баталии. К нему пробирается секретарь, аккуратный и исполнительный молодой человек, и, наклонившись, тихо шепчет: — Эвен не прошел в первую десятку.

Перес хмурится. Потом встает и, расточая улыбки делегатам, спешит в соседнюю комнату, где пластом лежит на кровати секретарь партии Узи Бар-Ам. У него прострел в спине, он не может двигаться, но, принесенный сюда на носилках, лично дирижирует событиями, от которых зависит будущее партии.

— Надо попросить Эвена баллотироваться во вторую десятку,- говорит Перес, но привычной уверенности не чувствуется в его голосе. Бар-Ам не в восторге от предложения Переса.

— По-моему, этого не следует делать,- отвечает он после раздумья. — Мы не можем гарантировать, что Эвен войдет во вторую десятку. Если он провалится, вся ответственность за позор падет на наши головы. Пусть Эвен сам решает свою судьбу.

Перес колеблется секунду, потом наклоняет голову в знак согласия. 30 минут остается у Абы Эвена, чтобы решить, следует ли ему продолжать борьбу. Таких ударов судьбы он давно не испытывал. Он сидит, наклонив вперед грузное тело. На нем модный пиджак, элегантная рубашка и светлый галстук. В глазах недоумение и почти детское выражение обиды. Рядом, нахохлившись, как воробушек, примостилась Сюзен.

— Я не понимаю, как это может быть,- бормочет Эвен. Один из стоящих рядом друзей говорит нарочито бодрым голосом: — Ты должен прорваться во вторую десятку. Главное — стать членом кнессета, а там кто будет помнить, под каким номером ты был избран.

В последнюю минуту, когда список уже закрывался, Эвен решился. Он баллотируется. Перес чувствует себя неловко. Он расхаживает от делегата к делегату и просящим тоном говорит:

— Эвен должен пройти. Он нужен партии.

Большинство делегатов, пряча глаза, не реагируют на призыв своего лидера.

Аба Эвен уезжает домой на ланч. Он возвращается в простой рубашке с короткими рукавами, в спортивных туфлях. Но и в этой одежде выглядит, как инопланетянен, среди окружающих его людей.

Результаты подсчета голосов еще не бъявлены, но Перес уже все знает. Он подходит к Эвену и говорит горячо, торопливо:

— Им ты не нужен, но партии нужен. Она нуждается в тебе больше, чем ты в ней. Я позабочусь, чтобы это нашло выражение на практике.

Эвен секунду смотрит ему в глаза, и Перес, как ему ни тяжело, не отводит взгляда. Эвен отворачивается, берет за руку Сюзен, и они уходят, не оглядываясь. Многие делегаты смотрят им вслед до тех пор пока, дойдя до поворота аллеи, они не исчезают из виду…

***

В кабинете Абы Эвена в его фешенебельном особняке в Герцлии над массивным письменным столом висят фотографии почти всех знаменитых людей нашего времени. Все они с личными посвящениями.

Вот фотография Бен-Гуриона с надписью :

«Абе Эвену, представителю народа Израиля».

Рядом с профессиональным добродушием усмехается Никсон.

Под его фотографией размашистым почерком экс-президента написано:

«С признательностью — одному из величайших дипломатов современности».

Развешаны здесь и карикатуры, вызывающие невольную улыбку. На одной из них художник изобразил Эвена, выступающего на иврите перед группой обалдевших рабочих, не понимающих ни единого слова.

В подстриженном на английский манер саду трудится садовник. У парадного подъезда ждет распоряжений личный шофер в американской машине. Все время звонят то из Нью-Йорка, то из Кембриджа.

А почетные докторские степени? А фонотека с записью сотен прочитанных им лекций? А написанные им статьи и книги, названия которых и перечислить трудно, составившие целую библиотеку? Чего стоит одна только многосерийная программа «Наследие», которую просмотрели 50 миллионов человек?

И это израильский политик? Трудно отделаться от впечатления, что этот интеллектуал и аристократ, несколько десятилетий игравший видную роль в
политической жизни Израиля, находится здесь по какому-то недоразумению.

Не забыли ли его англичане, когда уходили из Палестины? Не раз Эвену намекали, что он не вписывается в израильский интерьер. Эвен смеялся и пожимал плечами.

— Это моя страна и мой народ, — говорил он и сразу становился серьезным. — Руку на сердце положа, я кое-что для них сделал и еще могу быть им полезен.

В интервью газете «Маарив» Эвен рассказывал:

«Мои родители не были ни аристократами, ни снобами. Отец умер, когда мне даже года не исполнилось. Меня вырастил отчим. Обыкновенный врач, хороший человек. Я ношу его фамилию. Жили мы не богато, судьба меня не баловала. Конечно, я мог без труда стать профессором Колумбийского университета или членом британского парламента. Мне не раз это предлагали. Но черт меня дернул связаться с сионизмом. С тех пор прошло полвека, но я ни разу не пожалел об этом».

Сионистское движение в его лице приобрело государственного деятеля глобального масштаба. И надо сказать, что было время, когда Эвена ценили. Не было такого события в жизни молодого динамичного государства, в котором Аба Эвен не принимал бы участия.

Он стал одним из самых выдающихся ораторов в мире. Ему платили 7000 долларов за лекцию. 20 университетов в США и в Европе присвоили ему степень почетного доктора. Американская академия составила список десяти самых выдающихся ораторов за всю историю английского языка. Наряду с Линкольном, Дизраэли и Черчиллем, в этом списке значился и Аба Эвен. Когда он позвонил в академию, чтобы поблагодарить за оказанную честь, то секретарша чуть не упала в обморок. Она считала Эвена современником Шекспира.

Генри Киссинджер утверждал, что не встречал человека, который с таким виртуозным совершенством владел бы английским языком.

А известный израильский сатирик Эфраим Кишон рассказывал, что, будучи в Нью-Йорке, он специально ходил на заседании сессии Генеральной ассамблеи, чтобы слушать выступления Эвена.

«Я-то считал, что знаю английский,- говорил Кишон,- но Эвен наказал меня за нахальную самоуверенность. На первом его выступление я сидел, как китайский болванчик, и лишь хлопал глазами. На втором я вытащил из портфеля толстенный словарь Вебстера и с его помощью сумел кое-что понять, хотя далеко не все».

Почти столь же блестящ и иврит Эвена. Известный израильский журналист, сабра в третьем поколении, сказал после взятого у Эвена интервью: — Его язык безупречен. Он течет и искрится, как горная речка. Мне стыдно было задавать вопросы на своем грубом иврите.

А ведь это еще не все. Эвен прекрасно владеет французским, немецким, испанским и персидским.

Ицхаку Рабину и Шимону Пересу было чему позавидовать.

Со своей женой Сюзен Аба Эвен познакомился в годы Второй мировой войны, когда служил офицером в британской разведке. В соседнем полку Эвен обратил внимание на молодого лейтенанта с явно выраженным семитским профилем. Они подружились. Аба Эвен был и старше по званию, и более умудрен жизненным опытом.

Однажды лейтенант зашел попрощаться. Его полк переводили в Каир. Неожиданно для себя Эвен сказал:

— Слушай, Вивиан, я дам тебе адрес чудесной еврейской семьи. Там три сестры, три красавицы. Старшая, Сюзен, — моя будущая жена.

Лейтенант женился на младшей. Этим лейтенантом был Хаим Герцог, будущий президент Израиля.

В 1961 году Давид Бен-Гурион предложил Эвену портфель министра просвещения и культуры. «Старик рехнулся»,- шептались в кулуарах люди, принадлежащие к ближайшему окружению премьер-министра. Почтенная рабочая газета осмелилась даже спросить Бен-Гуриона, что общего у сравнительно нового репатрианта с культурой еврейского государства?

И действительно, Эвен ведь не был учителем в ивритской гимназии, не знал лично ни Бялика, ни Черняховского, не совершал походов с Натаном Альтерманом по тель-авивским кабакам, не прибыл в Эрец-Исраэль ни со второй, ни с третьей алией, не осушал болот, и не выращивал бананы.

Более того, он даже родился не в Восточной Европе, как вся израильская политическая элита, а в Кейптауне, в Южной Африке. Ребенком привезли его не в Тель-Авив, а в Лондон.

И видно им не владела тоска по Святой земле, если он с отличием окончил Кембриджский университет вместо того, чтобы научиться обрабатывать землю в каком-нибудь киббуце. Да и потом Эвен не вступил в батальон Пальмаха, а надел форму Его Величества короля Великобритании и стал майором английской разведывательной службы на Ближнем Востоке.

Эвен был белой вороной не только среди элиты рабочей партии Мапай, но и вообще в стране победившего сионизма. Те, кто слушали в 60-ые годы выступления членов кнессета от различных фракций, даже не обладая музыкальным слухом, могли уловить русский, польский, румынский, вообще восточный акцент.

Сонм народных избранников легко сводился к общему знаменателю: Толстой, Бялик, сионистская организация, вторая-третья алия, проложенные дороги, осушенные болота, рабочий сионизм или ревизионизм, борьба с англичанами и т.д.

Эвену и приблизиться не удалось бы к этой публике, прибудь он в Эрец-Исраэль в тридцатые годы.

Аба Эвен, однако, окончательно бросил здесь якорь лишь 1945 году, когда женился на Сюзен.

***

После дипломатической карьеры за границей, продолжавшейся с 1947 по 1959 год, Эвен возвратился в Израиль и сразу был включен в состав политического руководства. Это был его звездный час. Он был идолом американского еврейства, им восторгались сенаторы и бизнесмены, журналисты и голливудские кинозвезды. Ни один израильский политический деятель не удостаивался в Америке столь шумных и единодушных похвал, такого всеобщего одобрения.

На израильском небосклоне новая звезда появилась в мае 1948 года, когда Бен-Гурион поручил Абе Эвену вести компанию за создание еврейского государства. Перед политической комиссией сессии Генеральной ассамблеи ООН предстал элегантный молодой человек, отличающийся зрелостью политического мышления, ораторским талантом, государственным умом, тактом и тонкостью, эмоциональным зарядом и убежденностью в нравственной правоте защищаемого им дела. Можно с уверенностью сказать, что личность и обаяние Эвена сыграли немалую роль в исходе политической баталии, конечным результатом которой явилось провозглашение Еврейского государства.

26 мая 1948 года Аба Эвен произнес в Совете Безопасности речь, в которой лапидарно изложил всю проблематику израильско-арабского конфликта. Эвен сказал:

«Если арабские государства хотят жить в мире с Израилем, то будет мир. Если они желают войны,то получат войну. Но вне зависимости от того, хотят они войны или мира, им предстоит смириться с существованием Израиля».

Когда в 1959 году Эвен вернулся в страну, за его плечами были 14 лет дипломатической службы, прекрасно налаженные связи с людьми, определявшими мировую политику, и огромная работа, проделанная им на ключевых постах представителя при ООН и посла в Вашингтоне, укрепившая международный авторитет Израиля.

Страна встретила его, как национального героя, и вскоре, понежившись в лучах славы, Аба Эвен вошел в круг вершителей государственных судеб. Он появился на израильской политической арене под аплодисменты и восторженный шепот, точно так же, как герой Синайской кампании Моше Даян, командир Пальмаха Игал Алон и создатель оборонной промышленности Шимон Перес.

Все они были молоды, талантливы, им чертовски везло. Молодая гвардия Бен-Гуриона — так называли эту четверку. Всем им пришлось испить чашу горечи. Каждому свою. Пока они шли от успеха к успеху, занимаясь каждый своим делом, все видели в них общенациональное достояние. Как только они оказались на политическом поприще, под их ногами сразу стали рваться мины интриг, соперничества, зависти и тайной вражды.

Аба Эвен с его детской наивностью, неискушенный в интригах и кознях, был удобной мишенью. По нему стали вести прицельный огонь еще до того, как он успел акклиматизироваться в стране. Какая-то газетка в самый канун выборов вдруг обнаружила, что Эвен не числится в списках израильских граждан. Оппозиционные деятели загалдели, тыча в Бен-Гуриона обличающими перстами: мол, какого это проходимца ты нам подсовываешь?

Выяснилось, что во время первой переписи населения Эвен находился в Вашингтоне. Обладая дипломатическим статусом и документами, он совсем забыл, что ему нужно позаботиться об израильском удостоверении личности.

На выборы 1959 года партия Мапай пришла, размахивая списком внушительных достижений, со свежей кровью в жилах. Все еще помнили Синайскую кампанию, обеспечившую свободу судоходства в Тиранском проливе и превратившую захудалую деревушку Эйлат в жемчужину Красного моря. Лидеры партии собирали огромные толпы на предвыборных митингах, но все рекорды популярности побил Эвен.

«После него невозможно выступать»,- с горечью констатировали политические соперники и старались по крайней мере неделю не появляться там, где Эвен изумлял публику своим ораторским искусством.

Будучи человеком великодушным, Эвен щадил противников даже обрушивая на них огонь своего сарказма. Он не понимал, что число врагов растет в прямой зависимости от успеха.

Газеты стали осыпать его ядовитыми стрелами. Но, что делать, когда не к чему придраться? Личная жизнь Эвена была безупречной. Он не имел сомнительных связей. Его нельзя было поймать на лжи. Он был безукоризненно честен. Но свинья ведь завсегда грязь найдет, и газеты занялись социалистическими убеждениями Эвена:

«Что общего у этого человека с Рабочей партией? — стали задавать сакраментальный вопрос. — Какое отношение к социалистической идеологии может иметь этот английский джентльмен с аристократическими манерами, изысканностью речи и подозрительным светским лоском?»

Подобные инсинуации находили благоприятную почву. Это сегодня социалистические лидеры разъезжают в роскошных машинах и шьют костюмы у модных портных. А тогда они щеголяли расстегнутыми воротничками, помятыми брюками и отличались к тому же дурными манерами. В те времена, когда владелец жалкого киоска считался капиталистом, Эвену легко можно было пришпилить ярлык «кровососа» и «эксплуататора».

На самом же деле Эвен вырос в небогатой семье, не имел нетрудовых доходов, никого не эксплуатировал и не наживал богатства нечестным путем.

Социалистические взгляды он усвоил в юности и даже вместе с Деннисом Хили основал в Кембридже организацию студентов-социалистов. Много лет спустя Хили, папа которого, кстати, тоже не был шахтером, стал министром обороны
Великобритании.

В 1959 году Эвен вошел в состав кабинета Бен-Гуриона. Портфель министра иностранных дел, который так хотел получить Эвен, крепко держала Голда Меир.

— Не расстраивайся,- сказал ему «Старик». — Этот портфель ты еще получишь. А пока возьми министерство культуры и просвещения.

— Но я никогда этим не занимался,- пробормотал Эвен.

— Так займись,- оборвал Бен-Гурион.

И Эвен занялся новым для себя делом. Он был первым, кто понял, что проблема воспитания относится не только к области педагогики,но и имеет большое социологическое и экономическое значение.

Осуществленные им школьные реформы сохраняют свое значение до сих пор. По его настоянию было создано учебное телевидение. Это он изменил систему преподавания английского языка в израильских школах.

«Наши дети должны знать практический английский, а не зубрить Шекспира», — сказал он, воспитанный на произведениях стратфордского гения.

По инициативе Эвена была созвана первая реховотская конференция развивающихся стран. Аба Эвен, занимавший пост ректора научно-исследовательского института имени Вейцмана, лично руководил всей организационной работой. Он понимал, что идет на определенный риск. Воплощение этой идеи в жизнь стало бы великим делом, но ее провал граничил бы с фиглярством. Золотой середины тут быть не могло.

В Израиль съехались сотни политиков, ученых и бизнесменов из стран Азии, Африки, Южной Америки и Европы. Конференция прошла с огромным успехом. За ней последовала вторая, потом третья. В дальнейшем конференции подобного рода стали регулярно проводиться в Женеве.

Бен-Гурион первым поздравил Эвена с успехом. Страны Третьего мира начинали набирать силу и превращались в реальный противовес конгломерату великих держав. Молодые государства, недавно освободившиеся от колониального владычества, лишенные промышленности, испытывавшие острую нехватку научно-технических кадров, с благодарностью принимали израильскую помощь и были готовы платить за нее политической валютой. Связи Израиля со странами черного континента стали крепнуть.

После реховотской конференции Израиль посетили главы нескольких десятков африканских государств. И не будучи министром иностранных дел, Эвен сумел поднять политический престиж Израиля.

С 1967 по 1974 год Аба Эвен был хозяином МИДа. Он отличался точностью оценок самых запутанных международных событий и способностью выделять факторы, кажущиеся малозначительными, но определяющими в конечном итоге глобальную политическую стратегию.

В 1974 году Ицхак Рабин, ставший премьер-министром, отнял у Эвена министерский портфель. У этих людей взаимная антипатия началась смомента, когда они впервые увидели друг друга. В своей автобиографической книге «Послужной список» Рабин писал:

«Целых семь лет занимал Аба Эвен пост министра иностранных дел и за это время доказал, что он способен лишь разъяснять чужие концепции. Самостоятельным политическим мышлением этот человек не обладает».

Эвен дочитал книгу Рабина до половины и бросил, сухо отметив, что она может представлять интерес лишь для психиатра.

На фатальных для блока Маарах выборах 1977 года Эвен значился вторым в предвыборном списке своей партии. После выборов и он, и Шимон Перес, и Ицхак Рабин оказались без министерских портфелей, без министерств и без власти.

Аба Эвен, конечно, не остался без работы. Помните про 7000 долларов, которые он получал за лекцию? Но его политическая карьера кончилась, хоть он этого и не понимал. Отстраивая ряды деморализованной партии, Перес вступил в блок с Рабиным, а там, где властвовал этот дуумвират, Эвену не было места.

Политическая жизнь Абы Эвена закончилась, когда пигмеи стали определять лицо его партии, неблагодарной и крикливой, как уличная торговка. Зато популярный американский беллетрист Роберт Сет-Джон написал его биографию. Эвену эта книга очень понравилась, хотя апологией ее и не назовешь.

«Он блестящ, и в то же время ограничен,- писал Сет-Джон. — От его доброты веет холодом. Его уважают, но не любят. С ним соглашаются,не понимая его. Эвен — индивидуалист. Круг его друзей ограничен. Он любит не слушать, а говорить. Любой диалог с ним сразу же превращается в монолог. Эвен убежден, что все сказанное им гораздо важнее того, что он мог бы услышать».

«Ну и пусть он меня критикует,- сказал Эвен. — Все равно я горжусь тем, что Сет-Джон написал всего три биографии: Насера, Бен-Гуриона и мою».

Facebook

В.Фромер — израильский историк и писатель

Оцените пост

(голосовало: 3, средняя оценка: 5,00 из 5)

Загрузка...

Поделиться