Еврейский Мир

Юрий Моор-Мурадов

Каждый раз, когда какой-нибудь знаменитый заключенный просит отпустить его на свободу «условно-досрочно», в обществе с подачи СМИ начинается бурная дискуссия. Противники освобождения говорят: «Как можно выпускать досрочно человека, совершившего такое ужасное преступление? Пусть отсидит от звонка до звонка!» В последние дни народ кипит благородным негодованием по поводу возможного досрочного освобождения бывшего президента Израиля Моше Кацава, отсидевшего четыре года из отмеренных ему семи за изнасилование своей подчиненной.

Противники сокращения срока за примерное поведение исходят из предположения, что УДО — условно-досрочное освобождение — зависит от тяжести преступления, а также обстоятельств, при которых оно было совершено. Они же добавляют: «Он не раскаялся в содеянном», «Он не вернул похищенное», «Он не прошел процесса исправления». Самый сильный аргумент: «Его жертвы будут сталкиваться с ним, разгуливающим на свободе, а они на всю жизнь остались калеками, не оправились от потери близкого» и т.д.

Спор обычно возникает, если заключенный принадлежит к определенному крылу политического спектра. Но я сейчас не об этом. Сосредоточимся на вопросе, насколько это разумно — сокращать на треть срок осужденному преступнику за примерное поведение в тюрьме. Нужно ли «костить» эту самую треть, не учитывая серьезности совершенного им преступления, не дождавшись его раскаяния в содеянном?

Я полагаю, что эта дискуссия совершенно излишняя. Треть срока (а иногда и половину) заключенному сокращают во многих просвещенных странах. Этот порядок существовал и в СССР, который особым милосердием к своим зекам не отличался.

Условно-досрочное освобождение не имеет никакого отношение к тяжести совершенного преступления. Тяжесть преступления и обстоятельства его совершения должен учесть судья при вынесении приговора. Если вы считаете, что судья ошибся в оценке преступления — так к нему и следует предъявить свои претензии. А не пытаться «исправить» его недосмотр, оказывая давление на комиссию по досрочному освобождению.

Причина, по которой вообще освобождают досрочно, связана с жизненно важными потребностями пенитенциарной системы. Просвещенное человечество давно уже пришло к выводу, что возможность выйти на свободу раньше срока — единственный инструмент, позволяющий обеспечить хоть какой-то порядок в тюрьме. Без этого «пряника» очень трудно управлять изначально проблемной массой людей, удерживаемых против воли в ужасной тесноте в почти нечеловеческих условиях. Тюрьмы населяют люди, которые и на воле-то не отличались примерным поведением.

Как только осужденный поступает в ведение тюремных властей, в силу вступает совершенно иная система отношений. Обещание выпустить досрочно имеет целью одно: обеспечить исполнение заключенным тюремного распорядка. И неважно, согласился ли он с вердиктом судьи, признал ли себя виновным, раскаялся ли. Главное — подчинялся ли он тюремному уставу.

Членам комиссии по досрочному освобождению не должно быть дела до того, вернется ли освобожденный на старую стезю, будет ли нарушать закон, оказавшись на свободе, «завяжет» или нет. Их должно интересовать одно: примерное поведение в тюрьме. А кроме того, члены комиссии — не пророки, им не дано знать, встанет освобожденный на путь исправления или нет. Как раз матерым уголовникам намного проще притвориться овечками и обмануть комиссию.

Оказывая давление на комиссию по освобождениям, заставляя ее отклонить просьбу заключенного на досрочное освобождение, пресса тем самым подрывает основы общественного договора: ты ведешь себя хорошо, тебя отпустят раньше.

Поскольку нет четких критериев, какое преступление считать тяжким, а какое нет, эту вот возможность лишить права на досрочное освобождение будут использовать для сведения счетов с политическими противниками. Те, кто имеет влияние на прессу, оказываются в выгодном положении.

Считается, что судья может определить, насколько тяжким является совершенное преступление. Могут спросить: почему же он не назначает сразу очень долгие сроки, если заранее известно, что осужденный отсидит только две трети? Судья не может — по причинам, от него не зависящим. Даже самый строгий судья ограничен в этом. Его карающие руки связаны. Многие ошибочно полагают, что верно рассчитать достойное наказание очень просто.

Если осужден опасный преступник, то просто нужно определить ему более строгое наказание, и все дела. На деле судьи очень быстро упираются в «потолок» максимального наказания. Минимального наказания не существует. Можно определить человеку год тюрьмы, или полгода, или ограничиться условным наказанием, штрафом. Был в Израиле случай, когда судья обязал ответчика купить истице букет цветов и принести публичное извинение.

И в то же время любой судья, даже самый суровый, ограничен в максимальном наказании. Ты не можешь казнить человека более одного раза. Даже если он совершил наиужаснейшее преступление. В израильской действительности не практикуется и эта высшая (в СССР говорили: «чрезвычайная») мера. Когда здесь в последний раз казнили преступника? У нас за самое ужасное преступление дают пожизненное. (Эти игры в «три пожизненных», «пять пожизненных» у меня вызывают только усмешку).

Если серийному убийце, среди жертв которого — беззащитные дети, ты отвешиваешь пожизненное, то ясно, что ради соблюдения пропорции «рядового» убийцу посадят лет на 20, прекрасно отдавая себе отчет в том, что на деле он отсидит 14 лет. Понятно, что когда он будет разгуливать на свободе, с ним столкнутся скорбящие дети убиенного им человека. И ничего с этим поделать нельзя: за преступления разной тяжести ты должен отмерять разные сроки.

Если убийца получает 20 лет, то ясно, что за менее тяжкие преступления судья назначит 10, 8, 5 лет. Какими бы смехотворно мягкими такие приговоры ни казались — ничего иного в арсенале судьи нет. И эти преступники, послушно следуя тюремному уставу, выйдут на свободу через несколько лет. И предъявлять претензии правоохранительной системе бессмысленно.

В тех случаях, когда речь идет о безопасности страны, судья, конечно, должен учитывать дополнительные обстоятельства, и своим приговором гарантировать, что шпион, изменник родины, например, не выйдет на свободу прежде, чем устареет секретная информация, которой он обладает.

Тем, кто требуют всегда назначать долгие срока, и возмущаются, когда преступник выходит на свободу досрочно, я хочу сказать следующее. Автор эти строк однажды побывал в тюрьме «Маасиягу», что в Рамле (там как раз и отбывает срок Моше Кацав). Нет, нет, я закона не нарушал, приговора мне не выносили.

Было это лет 15 назад. У моего приятеля, владельца небольшой фирмы, работал нелегал из Нигерии. Однажды инспекторы эмиграционной службы схватили его на улице, посадили в тюрьму и собирались через несколько дней депортировать. Приятель собрал вещи своего работника на квартире, где тот жил, и попросил меня отвезти это в тюрьму. Я и повез, полагая, что вручу через окошко надзирателю, а тот передаст шмотки по назначению.

Но у ворот тюрьмы мне сказали, что, согласно правилам, я должен лично вручить тому несчастному его чемодан. Мне пришлось вместе с группой посетителей в 20 человек зайти на территорию тюрьмы и провести там битый час — пока всю группу организованно не вывели обратно. Свидетельствую: дворик в тюрьме чистенький, ухоженный, дорожки подметены, все покрашено. И коридоры чистые и покрашенные. И в огромном зале для свиданий все вроде нормально. Но атмосфера там было удушающая, давящая, вгоняющая в депрессию. Наверное, никогда в жизни я не забуду тот час, что провел в тюрьме. А что я читал в потухших, тоскливых глазах заключенных! Вот когда я вполне ощутил, что означает страшное слово «крытка»… Поверьте мне, даже несколько месяцев заключения — это очень тяжелое наказание. Не говоря уже о нескольких годах.

Поэтому давайте успокоимся, обуздаем свою мстительность, проявим, как писал поэт, милость и к падшим.

На иврите статья опубликована здесь: http://maraah-magazine.co.il/13201 

И здесь: http://www.news1.co.il/Archive/003-D-110516-00.html 

yuramedia@gmail.com