Еврейский Мир

— Вставай! — говорят тебе из-за двери. — Ты что, вставай, надо успеть на рынок и в магазин.
— Мы вчера были в трех магазинах и на рынке, — говоришь ты подушке, и подушка согласна, но за дверью нервничают.
— Надо купить еды! Шабат же! Шабат зайдет — еды не будет!
Ты нежно прощаешься с подушкой и вентилятором и выходишь в пятничное утро.

На израильских рынках всегда очень жарко, громко и многолюдно, а по пятницам кажется, что все население страны пришло за едой — с детьми, колясками, собаками и сумками на колесиках. Везде очереди, скидки, горячие халы, зелень, бананы, куры, сыр, все пахнет, все азартно торгуются, пробуют то и это, туристы делают селфи на фоне хумуса, голуби стонут. Приличному социофобу, прилетевшему из хмурой Москвы, хочется спрятаться под прилавком с маслинами, обнять седого и стройного, как кузнечик, продавца за ногу и позвать маму, чтобы забрала домой.

Через десять минут, правда, социофоб отмирает, и ты уже стоишь в очереди, пробуешь то и это, возмущаешься — как это двадцать шекелей, за что, я дам пятнадцать, тебе уже нервно говорят — мадам, подвиньте ваши формы, — а ты даже не оборачиваешься, потому что вожделенные куриные ноги буквально уходят от тебя многодетному отцу, увешанному пакетами и младенцами, который кричит в телефон: «Взял ноги, взял на всех, шабат шалом!»

К полудню напряжение нарастает. Солнце плавит город, асфальт раскаляется, машины стоят в пробках, автобусы переполнены, где-то в паре километров море, но в пятницу не до него. Все сосредоточены и спешат, даже у бездомных котов, которые обычно лежат тут и там с отсутствующим выражением лиц и хвостов, такой вид, как будто их занимает очень важное дело.

И вдруг в один момент город затихает и пустеет. И даже становится прохладней. Но ненадолго. У соседей сверху ужинают и поют, у соседей снизу поют и ужинают, окна распахнуты, и ты слышишь, как звякают вилки и ножи, а на улице смеются дети, шумят подростки, играет музыка. И каждый раз возникает такое странное чувство, что вот неделя закончилась, страницу перевернули — и все начинается с самого начала, с чистого листа.

Раннее субботнее утро — если, конечно, ты заставишь себя проснуться — это самое лучше время. Людей нет, машин нет, и так непривычно тихо вокруг, что кажется — воздух можно потрогать, потереть, и он заскрипит как чисто вымытое стекло.

А обычно ты встаешь, когда солнце уже пропекло все вокруг, и говоришь:— Пойдем на море?
— Никто не ходит на море в шабат, — отвечают тебе и крутят пальцем у виска.
— Почему? — спрашиваешь ты.
— Потому что в шабат на море не протолкнуться.

Но ты каждый раз не веришь и идешь, не лежать же целый день под вентилятором на диване (хотя внутреннее «ты» кричит: «Лежать, лежать!»). И там действительно не протолкнуться — у всех выходной, все хотят песок, зонтики, мороженое, волны и отдохнуть наконец.

Потолкавшись в море и полежав среди посторонних пяток, совочков и баночек с едой, ты идешь обратно сквозь зной, мечтая о вентиляторе, а навстречу тебе идут строгие хасиды в черных костюмах и шляпах.К вечеру город оживает — кафе только открылись, а там уже нет мест и все столики заняты, по набережной бредут уставшие от активного отдыха горожане, у котов снова отсутствующий вид. Ты сидишь на парапете, смотришь на закат, вздыхаешь.
— Ты чего? — спрашивает сын Данечка.
— Да так, шабат вот ушел.
Данечка сочувственно кивает и говорит:
— Это ничего, он всегда возвращается.

Рынок. Акварель Ли Эриксон (фрагмент)