Ривка Лазаревич
Продолжение. Предыдущая часть.
Танька притащила литровую бутылку шотландского виски и какие-то конфеты. Я занялся малопродуктивными поисками в своем бобылевском холодильнике.
— Ты, что, голодный?
— Да нет, поужинал у мамы.
— Так и хватит, нечего на ночь нажираться.
Она нашла в серванте подходящие, на ее взгляд, стаканы и налила в них грамм по сто виски. По первой выпили за здоровье детей – такая была у нас семейная традиция.
— Да, это мне это уже не светит», — грустно произнесла она.
Своего первенца Танька потеряла, двадцать с лишним назад, будучи на шестом месяце, когда в нашем городе среди ночи произошло разрушительное землетрясение. Окончив университет, бросила своего студенческого мужа и занялась успешной карьерой.
Затем — череда мужьев, любовников, но детей так и не было, и это стало, пожалуй, единственной недоработкой в ее жизни.
— А знаешь, — продолжала она, — я ведь своего Парамонова выгнала. Представляешь, восемь лет с человеком прожила, вроде, по любви сошлись, так последнее время он стал, что ни слово, тыкать в морду моим еврейским происхождением! Начитался «Нашего современника!»… Ну, раз так – пошел вон!.. В четверг получила свидетельство о разводе. Так что, я снова женщина свободная!».
Я не знал близко этого Парамонова, он, вроде, был доцентом на кафедре русской литературы в университете, писал какие-то литературоведческие статьи и книги. Он был лет на десять старше Таньки, красиво и внушительно говорил и внешне производил впечатление очень воспитанного, интеллигентного человека. В свое время Парамонов из-за Таньки бросил семью, и они образовали, как у нее водилось, идеальную пару. Так, по крайней мере, считалось в нашей семье. И вот тебе, на!
-…И знаешь, Илюша, душа говорит мне, что не к добру вся эта перестройка, такое дерьмо всплывает, и такие мрачные бездны в людях открываются… Смотри, что творится на Кавказе… А у нас в Фергане?.. Союз катится к концу. И вижу я – надо ехать, надо бежать отсюда, пока не поздно! Поехали в Израиль!
Ее слова меня удивили, удивили вдвойне – не было у меня такого пессимизма относительно советского будущего, начиналась свободная жизнь, хоть и стремились всякие коммуняки-ортодоксы остановить ветер перемен. Но разве можно остановить ветер?
И что искать нам в этом малюсеньком Израиле? Я налил еще по полстакана. Выпили. Потом еще. Танька была уже довольно «хороша», и без умолку заплетающимся языком жаловалась на Парамонова, на новое начальство, на родителей…
Она вдруг показалась мне такой несчастной, одинокой и беззащитной, я сел рядом с ней на тахту и стал гладить ее волосы, плечи. Она приникла ко мне, мы обнялись… Что-то беспокоило меня, но я разлил остаток виски по стаканам, и выпили за нас двоих. Кто-то другой, похожий на меня, стоял над нами и говорил: «Ты что творишь?». Я отмахивался от него, наконец, он пропал. Танька шептала: «Иди ко мне, родной! Иди не бойся, у нас это можно – мы же троюродные…».
Ни я, ни она наутро не пошли на работу. Не знаю, как уж она выкручивалась, а я позвонил, наврал, что рейс на сутки задержался, только что прилетел, и мне надо отоспаться. Ну, насчет отоспаться, это была правда. Вся ночь прошла какими-то урывками дремоты, между которыми мы снова и снова находили друг друга. Угомонились, когда уже было совсем светло…
Когда я проснулся, было часа три дня. Меня разбудил звук воды, доносившийся из ванной. Вспомнилось ночное приключение, и стало гадко на душе. Но тут в комнату вошла Танька, голая, улыбающаяся, и с мокрыми волосами. Она нагнулась надо мной, и я ничего не мог с собой поделать, притянул ее к себе и чуть не задушил поцелуем. Она шутя отбивалась, потом сбросила с меня одеяло: «Ах ты, ненасытный!». И, лаская, ворковала: «Ах, ты, маленький мой трудяга, такой аккуратненький, обрезанный… совсем этот гад тебя замучил, а ты не устал, еще послужить ему хочешь…»
После этого приключения я был не в себе целую неделю. С одной стороны, меня мучило сознание греховности случившегося, с другой — невероятно тянуло к ней. Но Танька куда-то исчезла. Дома телефон ее молчал, а когда я на третий день позвонил к дяде Фиме, тот неохотно и дипломатично ответил, что Таня в Москве. Надолго ли? Не знает.
Так прошел месяц. Вечерами я мучился одиночеством, желаниями, воспоминаниями и ощущением стыда. Снова уехал в командировку, на сей раз в Ригу.
Там я обычно останавливался в служебной гостинице – двужэтажном особняке рядом с огромным парком. У меня издавна были хорошие отношения с заведующей. Я ей привозил что-нибудь свеженькое с нашего юга, а она обычно селила меня в начальнический одноместный номер. Так случилось и на этот раз.
В первый же вечер, спустившись на кухню попить чай с полюбившимся мне рижским сыром «кименю», я оказался за столом в компании двух молодых женщин, как оказалось, ленинградок. Разговорились, обсуждая весь вечер бурные события в стране, потом допоздна смотрели в холле телевизор, наконец одна из них, зевая, ушла к себе наверх, в двухместный номер «для девочек». Мы же со второй, Женей, продолжали обсуждать литературные новости.
Несколько жильцов гостиницы, увлеченные хоккейным матчем, оравшие и «принимавшие» после каждой забитой шайбы, нам мешали, и я пригласил Женю продолжить разговор у меня в номере. Поднялись, еще часок пили чай, приготовленный с помощью запрещенного кипятильника, постепенно между нами нарастало ощущение давнего знакомства, разговоры становились фривольнее, и где-то к полуночи поняли оба, что хватит притворяться, Женя попросила потушить свет…
Среди ночи она незаметно ушла к себе, и утром только постель пахла ею. За завтраком девушек не встретил. Вечером хозяйка сказала, что они уже уехали.
Вернувшись домой через несколько дней, я, разумеется, сразу позвонил Таньке. Она уже была дома, стала рассказывать, что торчала в Москве, оформляя себе и родителям документы на выезд в Израиль. На меня посыпался ворох неизвестных слов типа «Галаха», «Сохнут», бесконечные рассказы о бюрократии, издевательствах и поборах. Было интересно, но услышав ее голос, я мог думать только об одном..
— Приезжай, у меня поговорим!
— Не хочу!
— Но я очень хочу! Мне с тобой было так хорошо, а тебе со мной – разве нет?
— Забудь, братец. Ну был грех — как-то мы по-дружески оказали друг другу неотложную сексуальную помощь, но я не хочу продолжать эту преступную связь. И вообще, зачем тебе такая старуха?
Она была непреклонна, и я стал вслушиваться в ее рассказы о похождениях в ОВИРе и израильском консульстве. Главное, что я понял, это то, что через несколько месяцев они уедут, надо только как-то ликвидировать поудачнее хозяйство и закупить вещи, которые, с одной стороны, можно вывезти, а с другой – потом с толком продать там, ибо деньги вывозить запрещено.
И еще я узнал, что Танька, дочь Хаима Пинскера и Светланы Бубис, взращенная бабушкой Лией Миронович, и прожившая всю жизнь еврейкой, оказалась «нееврейкой по Галахе» по другой бабушке, Анастасии Ивановны Бубис, боевой подруги ее деда-комиссара, умершей, рожая тетю Свету. «Придется принимать гиюр», — разъясняла мне она. (А что бы я знал что такое «гиюр»?!)
…В сентябре в Москве стояло «бабье лето». Я провожал своих родственников. Они уже больше недели находились в столице – надо было получить документы, билеты и сделать массу непонятных мне дел. Танька держала меня в курсе из «Измайлова», где они остановились, и когда определилась дата отъезда, я вылетел в Москву – она взяла мне билет на варшавский поезд, и я мог проехать с ними до границы. Самолет прилетел в Домодедово рано утром, а поезд с Белорусского уходил в 17 часов, было время забежать к куратору в министерство, передать ему ящик винограда и дыню, подписать несколько бумаг у начальника главка и отнести свои вещи в служебную гостиницу, ордер на которую мне выдал тот же куратор.
В четыре часа я уже был на вокзале. Как раз в это время на микроавтобусе подъехали родичи, а с ними – 11 тяжелых чемоданов. Мы расцеловались, и Танька, чтобы потом не забыть, тут же отдала мне авиабилет на завтрашний рейс из Бреста.
Посадка напоминала пиратский абордаж. Челноки-поляки подвозили и подвозили на тележках телевизоры, которые запихивали в окна безразмерного вагона. Мы с носильщиком, нанятым Танькой, прорвались через их мощные ряды, и кое-как распихали чемоданы в двух наших купе.
Пришли прощаться какие-то московские родственики, и на перроне тетя Света в близком к истерике состоянии орошала их слезами. Но все имеет конец. Ровно в пять поезд тронулся. Мы разместились: в одном купе – родители, в другом – я с Танькой.
До Бреста двенадцать часов пути, и уже в девять старики, в десятый раз пересчитав рубли и доллары, выпив на ночь положенные лекарства, улеглись спать, а мы с Танькой прошли к себе. Надо ли рассказывать, что мы не сомкнули глаз, ведь это были наши последние часы, еще одна незабываемая сумасшедшая ночь… Мы прощались навсегда…
В 10 часов утра Танька с родителями и чемоданами, преодолев несколько досмотров, растратив без счета все остававшиеся, огромные, по моим меркам, советские деньги на носильщиков и таможенников, уже стояли по ту сторону барьера на закрытой стороне вокзала возле выхода к европейской узкоколейке. Глядя на рыдающую тетю Свету, я ощущал себя, как на похоронах. Жизнь уходила…
Вечером на кухне московской гостиницы со случайными мужиками из Ангарска и какой-то бойкой снабженкой из Омска я устроил нечто вроде поминок, выложив на стол сумку провизии, оставшейся от уехавших родичей. Кроме двух бутылок коньяка, найденных в сумке, у ангарских «с собой было» — спиртяга, так что время прошло хорошо, хотя лишь мне была известна истинная причина нашей попойки. Один из ангарцев, видимо, глядя на мою тоскливую рожу и желая подбодрить, даже предложил тост «За умный народ!»…
Проснулся от сильной головной боли, за окном светало. Прижавшись ко мне большой грудью с коричневыми сосками и положив на мое бедро белую ногу, рядом посапывала незнакомая толстуха, кажется, из Омска. На соседней койке мощно храпел один из ангарцев…
***
Наш корреспондент по делам полиции Гиди Рам беседовал с Ронит Д., 38 лет (настоящее имя хранится в редакции), жительницей Ришон-ле-Циона, подтвердившей что ночь убийства Ави Мерон провел у нее. Ронит и Ави познакомились около пяти лет назад и фактически находятся в супружеских отношениях. У них двое детей, 4-х и 2-х лет. Квартира, в которой проживает Ронит с детьми, куплена Ави Мероном, он поддерживает материально ее и детей. На вопрос корреспондента, известно ли ей, что Ави Мерон женат, Ронит ответила, что известно, жена Ави много лет парализована и у них нет детей. По словам Ави, он вступил в связь с Ронит по согласию с женой. Ави имеет обыкновение проводить шабат у Ронит с детьми, которых очень любит. Однако, в этот раз на исходе субботы он возвращался из деловой поездки в Румынию и прибыл в Бен-Гурион около 7 часов вечера, откуда сразу позвонил ей. Из аэропорта он заехал на короткое время к себе, в Иерусалим, и уже в 11 вечера был у нее в Ришоне.
(Из криминальной хроники газеты «Ха-эрев ха-ир» 24.08.99 г.)
Продолжение следует.
Фоторепродукции с картин художника Эгона Шиле
Оцените пост
(голосовало: 4, средняя оценка: 5,00 из 5)
Загрузка...
