Николай Митрохин
После заочной перепалки между Франком-Вальтером Штайнмайером и Сергеем Лавровым по поводу истории вокруг «девочки Лизы» можно констатировать, что российско-германские отношения перешли на новый уровень. От худого мира дело на глазах идет к доброй ссоре. Германия оставалась последним крупным государством западного мира, с которым у России была иллюзия партнерских связей. Связано ли это с тем, что Германия была крупнейшим потребителем российских энергоресурсов и инвестором в российскую экономику, или с тем, что Путин известен как германофил, — сейчас уже неважно. Российский лидер и его окружение наплевали на все это ради сиюминутных политических целей.
Сюжет истории с Лизой прост. 13-летняя девочка из семьи переселившихся в Германию российских немцев пропала по дороге в школу, а появившись дома 30 часов спустя, заявила, что ее заманили в машину, похитили, удерживали на какой-то квартире и насиловали несколько людей арабской внешности, практически не говорящих по-немецки. В полиции, куда обратились родители, после первого допроса придерживаются другой версии: что никакого похищения и насилия не было, но тем не менее с Лизой совершались сексуальные действия, причем, возможно, не одним человеком. Это само по себе преступление, но его обстоятельства пока неизвестны. Сотрудники газеты «Русская Германия», расследовавшие инцидент, выяснили, что девочка была влюблена в 19-летнего немца турецкого происхождения, и предполагают, что она могла выдумать свой рассказ, чтобы объяснить родителям свое временное бегство к нему.
На мой взгляд, эта версия выглядит вполне правдоподобно. Ведь несмотря на антитурецкие и антиисламские настроения среди российских немцев (речь о них пойдет ниже), сексуальные отношения и браки русскоязычных с живущими в Германии турками, курдами и албанцами отнюдь не редкость. Ну а подростковая сексуальность в наши дни удивляет только невежд и ханжей.
Почему же такая банальная история всколыхнула значительную часть живущих в Германии русских немцев и вызвала среди них вспышку политической активности, вылившуюся в минувшие выходные в десятки митингов по всей Германии, а затем и в публичную перебранку между главами дипломатических ведомств?
В основе конфликта лежат социальные проблемы русскоязычного населения Германии. Сейчас оно насчитывает не менее 4 миллионов человек — это самая крупная иноязычная община в стране. Ее основу составляют так называемые русские немцы, приехавшие из бывшего СССР в конце 1980-х — начале 2000-х годов. Подавляющее большинство из них в результате десятилетий дискриминации немцев в Советском Союзе были рабочими или крестьянами, реже — интеллигентами в первом поколении. С собой они привезли советскую низовую ксенофобию и чувство превосходства над «муслимами», рядом с которыми многим из них приходилось жить в Казахстане и Средней Азии.
В Германии советские и постсоветские переселенцы попадали в ту же социальную прослойку, что и другие мигранты с низким уровнем образования. Работа на заводе, квартирки в панельных многоэтажках, развлечения в городских парках, подержанные автомобили, купленные у ушлых торговцев… Приехавшая из пригородов Караганды и Омска молодежь на улицах немецких городов сбивалась в банды, которые дрались с бандами этнических албанцев, курдов, турок — нередко делили рынок наркотиков. Родители возмущались: «Нашим мальчикам не дают прохода». А «настоящие немцы», глядя на происходящее, сетовали на дикость и пьянство понаехавшей русской деревенщины.
Однако ситуация быстро менялась. За двадцать лет русские немцы интегрировались в немецкое общество. Подавляющее большинство выучило язык, нашло работу, многие переехали в собственные дома, подрастающие дети не просто оканчивали немецкие школы, но и поступали в вузы, удачно делали карьеру, в том числе и в шоу-бизнесе. Согласно социологическим исследованиям, по всем показателям интеграции это была самая успешная крупная диаспора. И после подавления в ней на рубеже 1990-х — 2000-х годов подростковой преступности — самая беспроблемная. Поэтому германские власти уже много лет не уделяли ей никакого внимания, сосредоточившись на других мигрантских сообществах. Но, как выяснилось за последние пару лет, — напрасно.
Интеграция в немецкое общество не означает ассимиляции. Разумеется, немалая часть тех, кто приехал в младенчестве или родился и вырос в Германии, по языку, бытовым привычкам и мировоззрению считают себя немцами. Однако большинство мигрантов первой волны, включая тех, кто приехал в Германию детьми, равно как и малообразованная часть второго поколения, именуют себя «русаками». Приходя с работы домой, они говорят с родственниками на смеси русского с немецким, готовят в праздники блюда русской и казахской кухни, ставят на свадьбах и именинах диски с угарной провинциальной русскоязычной попсой, общаются с оставшимися «в Союзе» родственниками по скайпу и через «Одноклассников» и, разумеется, в большинстве своем смотрят через тарелку российское телевидение. Оно им понятнее, интереснее, отвлекает от проблем, и в нем привычные за десятилетия персонажи. Таким образом, оказывается, что повседневные проблемы, небольшая зарплата и нередко тяжелая работа — это в Германии, а «праздник всегда с тобой» и ностальгия по молодости — это где-то в России.
И на этом фоне в Германии появляется новая волна мигрантов из мусульманских стран. Многие русскоязычные, абсолютно не разделяющие ценности общества, в котором они живут, сохраняющие старые ксенофобские установки и по собственному опыту знающие, как, мягко говоря, неэффективно работает немецкая полиция, особенно в отношении разнообразных «гастролеров», воспринимают это как непосредственную угрозу. И это ощущение дополнительно разжигается российскими СМИ, решившими переключить внимание аудитории с внутренних проблем страны на «кризис Европы», и российскими социальными сетями, где в рамках «гибридной войны» производится и распространяется подрывная агитпродукция, рассчитанная на простодушных потребителей веселых демотиваторов.
В этом отношении ситуация напоминает положение дел в начальный период российского вторжения в Украину: там тоже российское телевидение раздувало масштаб и остроту внутренних проблем, социальные сети выступали и как инструмент жесткой дискредитации властей страны, и в качестве «коллективного организатора», а активисты малочисленных радикальных организаций были готовы возглавить протесты.
Обращение родственников «девочки Лизы» к неонацистам из Национал-демократической партии Германии (НПД) нажало на спусковой крючок заготовленного пистолета. Неонацисты в Германии уже полтора десятилетия окучивают русских немцев (которых в начале 1990-х встретили в штыки) и обладают опытом организации провокаций и протестных действий. На западе Германии, где НПД слаба, эту роль коллективных организаторов взяли на себя немногочисленные пророссийские общественно-политические структуры «русской диаспоры» и антимигрантски настроенные немецкие политические организации — как, например, «Альтернатива для Германии». При этом технология кампании, начавшейся с митинга в Берлине и обернувшейся десятками акций «в поддержку Лизы», и резкая реакция на нее министра иностранных дел Германии указывают на роль «большого брата».
Полуграмотный призыв к выходу на митинги был несомненно написан по-русски в Германии. Однако его распространение шло по новой методике — исключительно личными приглашениями через не индексируемые поисковыми системами социальные сети (главным образом «Одноклассники», отчасти Фейсбук) и мессенджеры (прежде всего WhatsApp). Его не было даже в популярных среди русских немцев сообществах в соцсетях «Вконтакте» и «Одноклассники». Не получали его и те, кто четко обозначил свою антипутинскую или лояльную к властям Германии позицию.
Тем не менее организаторы митингов успели подать заявки, подготовить лозунги и вывести на площади немало людей, большинство которых ранее явно не принимало заметного участия в политике. Интересно, что единственным интернет-сайтом, где можно было найти обобщенную информацию о митингах, стал малоизвестный и, разумеется, анонимный «ИГИЛ-инфо», доселе специализировавшийся на новостях из Сирии и Ирака. Его руководитель, некто Андрей Дудник, при этом находился в России.
Для спонтанной общественной инициативы или даже для какой-то немецкой крайне правой организации это была слишком масштабная и технически сложная затея. Зато для людей с опытом организации «спонтанных» выступлений в «Новороссии», где для координации агентуры и активистов использовались нестандартные средства вроде интернет-радиостанции «Зелло», это был естественный способ работы.
Думаю, что немецкие власти оценили это неожиданное «предупреждение» и теперь гадают о его причинах. Было ли оно ответом на резкую активизацию в последний год деятельности «Немецкой волны» или на крепнущее в странах Евросоюза намерение расследовать криминальные деяния российской верхушки? Или это была попытка подтолкнуть Германию к массовым беспорядкам, воспользовавшись эффектом от кельнской «ночи длинных рук»? Как бы то ни было, немецко-российским отношениям нанесен серьезный ущерб, который, видимо, заставит правительство Германии пересмотреть свое снисходительное отношение к путинским симпатизантам и прямым агентам российских спецслужб в русскоязычной диаспоре.
С другой стороны, политизация как минимум части русскоязычной общины Германии ставит перед правительством страны и другие вопросы. Будет ли создано для русскоязычных Германии и Евросоюза в целом телевидение, способное конкурировать с российскими телеканалами хотя бы за счет достоверности информации? Смогут ли перестроить свою работу немецкие государственные телеканалы, стилистически оставшиеся в начале 1990-х годов и на много часов запаздывающие в новостном вещании по сравнению не только с интернетом, но и с радиостанциями? Способно ли правительство активизировать работу полиции в отношении преступлений, совершаемых «гастролерами»? Можно ли в разумные сроки организовать депортацию представителей ближневосточного и балканского криминала, пристроившихся к «сирийской» волне? Без решения этих вопросов проблемы, связанные с пропутинской активностью среди русских немцев, не исчезнут.