Не буду снова представлять вам автора, мы знакомились с ним прежде. Скажу только, что тот запредельно-смертельный опыт ленинградской блокады остался с Ефимом.
Знаете, в этом мире есть два главных испытания: жизнь и смерть. Так устроил Создатель. И написал об этом в Торе: «Жизнь и добро положил Я перед тобой, смерть и зло. Прошу тебя, выбери жизнь!» Стихи Медведовского, мне видится, об этом выборе. О том, что даже в царстве смерти у тебя остаётся — пусть и куда труднее достижимая — возможность: «Выбери жизнь!»
Я бы осмелился отнести этот выбор буквально к каждому мгновению на Земле. Конечно, не всегда он говорит о физической жизни или смерти. Но практически всегда — о том, как относиться к происходящему внутри и вовне. Быть роботом привычки, копией своего окружения и вчерашнего опыта — или живым, чувствующим, стремящимся и, главное, выбирающим. Сейчас. Прочитайте материал до конца — и вы увидите выбор, который предлагает Ефим.
Шлите нам стихи на e-mail: ayudasin@gmail.com.
Ефим Медведовский
Из «Блокадного цикла»
ПО ФОНТАНКЕ
По Фонтанке
мы на санках
с братом едем за водой.
По Фонтанке,
как на танке,
фронт штурмуем ледяной.
А до проруби неблизко,
«хвост» чернеет за водой.
Командир на санках Изька,
я держу бидон пустой.
Мы заправимся горючим
из горячей полыньи.
Брат навис темнее тучи:
«Ни глотка не расплесни!»
Ну а тут опять бомбёжка…
Ходу к дому — ждёт нас мать.
Впереди крутая стёжка,
и наевшись не взбежать.
Обопьёмся дома чаем
из крутого кипятка…
Третий день его хлебаем
мы без хлебного пайка.
Я ПРОСНУЛСЯ
«Мама, мама!
Я проснулся!
Мне приснился вкусный сон:
Как с огромной свежей булкой
Я куриный ел бульон.
На второе?..
Вот не помню…
Помню: крошки со стола
И последний хлебный ломтик
Снова мне ты отдала.
После чай мы пили с дедом —
Из лесной травы отвар.
Помнишь, на Кузнечном летом
Мы купили самовар?
Отчего ты плачешь, мама?
Ты же видишь — я живой!»
Губы сжала мать упрямо:
«Умер дед твой… папа мой».
КАК ЭТО БОЛЬНО
Как это больно —
быть убитым,
не чувствовать восторг и боль
и даже на ноге мозоль
не ощущать на щебне битом.
Как страшно
больше не дышать,
не быть голодным или сытым
и через рёберное сито
не слышать, как болит душа,
всех потерять на целом свете,
оставшись в чьей-нибудь судьбе…
И если вспомнят о тебе,
как это больно —
не ответить.
ДОМ
Камни, будьте стойкими, как люди!
Юрий Воронов
Дом — шестиэтажную свечу —
Он запечатлён на киноплёнке —
Снова вижу, снова я кричу,
Как тогда, испуганным ребёнком.
Дом качался несколько минут —
Видно, в смерть свою не мог поверить,
Он не верил, что его сметут,
Отмахнулись, словно руки, двери.
Но скорёжился от боли дом —
Рухнул мирный житель Ленинграда,
Стал он баррикадой пред врагом,
И развалины врагу преграда.
Камни рассыпались от огня,
Небо глохло в грохоте орудий,
Наши души стали как броня.
«Камни, будьте стойкими, как люди!»
ПРИМОРСКОЕ ШОССЕ
Поэма
Победный май, цветенье в силе,
И солнцем пахнет от воды…
Детей блокадных вывозили
На дачи детские сады.
Природа оживала с нами,
Врачуя организм больной.
Цветы залечивали ямы —
Как раны — добротой земной.
В прибрежье Финского залива,
По нервной жиле-полосе,
Воскресшей жизнью, торопливо
Легло Приморское шоссе.
Еще руины не остыли,
А здесь дымил смолой асфальт.
Дорогу пленные мостили,
Вгрызались, как вцеплялись в скальп.
Одни — ожесточенно рыли,
Судьбу, войну и плен кляня.
Кто понаглей — в улыбке рыло —
Смотрел, ощерясь, на меня.
Лоснился подбородок сдобный
Его надменного лица.
Меня давили исподлобья
Шары остывшего свинца.
Другой — оборванный и хилый,
Зажав культяпкой черенок,
Долбил, копал, как рыл могилу,
Отчаявшись дожить свой срок.
Воронками глазницы впали,
Под стать слепым прожекторам,
И через пустыри опалин —
Колючей проволокой шрам.
Сквозь бреши старого забора,
Через отверстия бойниц,
Мальчишечьи впивались взоры
В мишени ненавистных лиц.
– Ну, берегитесь же, фашисты!
Увидите характер наш! —
И на заборе мы, ершисты,
Повисли, словно патронташ.
– Бей фрицев! — Камни полетели …
Повис рукав над головой,
Метнулись прочь, полезли в щели,
Но конвоир вмешался: «Стой!»
Мы разбежались, но назавтра,
Как по команде, встали в строй,
И, камень в кулаке зажав, я
Вступить готов был в новый бой.
Со мною рядом Пашка Паршин —
Мальчишек признанный вожак.
Он всех сильнее нас и старше —
Сейчас подаст условный знак.
И вдруг, как белый флаг над нами —
Глазам поверить я не мог —
Гранатой полетел не камень,
А хлеба белого кусок!
– Как ты посмел? В бою нас предал!
Какой же будешь ты солдат? —
Но ошарашил он ответом:
«Они ведь тоже есть хотят!»
Вмиг разомкнулось оцепленье.
С трудом разжался мой кулак…
Дать хлеб врагу — как отступленье…
Что, пленный враг — уже не враг?
Нас удивленным взглядом смерив,
Охранник вышел на асфальт.
– Вы что, ребятки? Это ж — звери! —
И пленным сухо бросил: «Хальт!»
…В короткой схватке жалкой своры
Хлеб выхватил верзила-волк,
А инвалид, прильнув к забору,
Шепнул: «Мне б чёрного, сынок!»
И что-то, в детском сердце ахнув,
Взметнулось в высохшей груди,
И от стыда чуть не заплакав,
Сказал я: «Ладно, погоди…»
Не опозорю честь обманом.
Хоть скуден был еще обед,
Хлеб рассовав тайком в карманы,
Я побежал за всеми вслед.
– Кидай! — возник вдруг Пашка рядом.
Но хлеб ладони жжет… присох.
Неразорвавшимся снарядом
Он ткнулся под ноги в песок.
Боролись ненависть и жалость
В несовместимой правоте.
Голодные сердца разжались
И распахнулись в доброте.
Наутро хлынул хлебный ливень —
Не видывал такого мир!
И, выругавшись незлобиво,
Свернул цигарку конвоир.
И, брошен детскими руками,
Тот скудный хлеб, в конце концов,
Разил фашизм сильней, чем камень,
Попавший извергу в лицо.
Мы всех теорий гуманизма
В то время ведать не могли
И по своим законам жизни
Несли в себе добро Земли.
Оцените пост
(голосовало: 2, средняя оценка: 4,50 из 5)
Загрузка...
